Мама кивнула ему. Губы у нее шелушились от жара.
– Хорошо, – тихо сказала она, но Маринка все слышала. – Я так рада… А то, знаешь, дурочка, все боялась, что ты не успеешь прийти с моря…
Отец вдруг почему-то рассердился.
– Лида, – глухо сказал он, – чтоб больше об этом ни слова! Все будет хорошо.
– Если хочешь, буду думать так. – Голос ее звучал все слабее. – Я бы хотела, чтоб все случилось так, как ты говоришь. Ну, расскажи, расскажи, как прошли торпедные стрельбы… Как твои ребята? Ваньку Озолина не укачало на этот раз? А как справляли под водой день рождения Мухина, вашего электрика?
Мама знала весь экипаж отцовской подводной лодки: офицеров, старшин, матросов, потому что одни приходили к ним в гости домой, с другими встречались на вечерах в Доме офицеров.
– Удачно отстрелялись, – сказал отец, поглаживая подбородок, – торпеды прошли под целью.
Мама смотрела на него.
– Побрился, – сказала она, – час тому назад побрился: ведь у тебя через два часа уже чернеют щеки… Ты молодец… – И дальше она заговорила совсем тихо, почти беззвучно, одним дыханием, но Маринка и на этот раз все услышала: – Ой, как у меня голову ломит, если б ты только знал…
Отец сидел рядом, сидел на кончике стула, и большие руки его тяжело свисали вниз.
– Дал бы свою тебе, – медленно сказал он. – Если б можно было…
– Знаю, дал бы… – с трудом проговорила мама. – Ты такой, что дал бы… У нас с тобой все хорошо было.
Папа опять стал сердиться:
– Не надо об этом. Ты слышишь?
Мама поправила на подушке голову, закрыла на миг глаза, и Маринка вдруг увидела, что лицо ее тронуто легкими пятнышками теней. Маринке захотелось заплакать.
Но она не заплакала. Да и как можно распускать себя при больной маме? К тому же мама сказала ей, кивнув головой на окно:
– Смотри, какие горы сегодня… Будто лиловые… И птицы летают. Посмотри…
Ну что ж, раз мама просит…
Маринка слезла с краешка койки и подошла к окну. Ничего особенного. Бурые голые сопки, холодные и неопрятные, закрывали почти полнеба, и на их фоне промелькнули две чайки – единственный светлый проблеск. Промелькнули и скрылись.
И пока она стояла у окна, упираясь подбородком в твердый подоконник, за спиной ее слышались голоса.
– Это непостижимо, – говорила мама. – Ерунда какая, простудилась. Думала, как с гуся вода все, что я закаленная.
– Замолчи! – отец резко отодвинулся от койки. – Это неправда. При теперешней науке… Пенициллин и…
В палату неслышно вошла сестра.
– На сегодня хватит, – сказала она. – Больная утомилась.
Отец сразу встал, халат под мышками треснул, и сзади смешно заболтались тесемки. Маринка поймала нижнюю тесемку рукой, дернула, и все трое – мама, отец и Маринка – негромко засмеялись. Не смеялась только сестра.
Маринка подбежала к койке:
– Мам, ты скоро поправишься?
– Теперь уже скоро. Ну, иди, иди.
Они шли с отцом по тихому коридору, потом по лестнице спускались вниз. Внизу отец снял и отдал гардеробщице оба халата, помог Маринке надеть пальто. Потом натянул свою шинель, молча застегнул на все медные пуговицы, взял дочку за руку и, рослый, негнущийся, вышел из больницы и повел Марину по улице.
Если раньше, когда они шли сюда, отец смотрел под ноги, то сейчас он смотрел прямо перед собой. Вдруг Маринка увидела контр-адмирала. Он вышел из-за угла, высокий и быстрый, с золотыми коваными погонами и огромной звездой на них. Отец шел прямо на него и смотрел вперед. Маринка дернула его за руку. Контрадмирал быстро посмотрел на них, козырнул и пошел дальше.
– Чего тебе? – спросил отец. – Иди спокойно.
– Да ты посмотри, кто пошел, посмотри… Он тебе честь отдал.
Отец обернулся.
– Видал?
Отец не ответил.
Темные, грязноватые облака тянулись по небу, с Чаячьей губы задувал сильный, пронизывающий ветер.
Они молча поднялись по лестнице к своей двери, и отец долго двигал и крутил в скважине ключ, прежде чем открыл дверь.
Потом они пили чай.
– А мама скоро вернется? – первая нарушила молчание Маринка.
– Скоро… Должна скоро… Должна, правда? – спросил отец, словно ища у дочери поддержки и подтверждения своим мыслям.
– Конечно, должна, – успокоила его Маринка.
– И ее поставят на ноги.
– Поставят.
– И она будет еще плавать в бассейне.
– Будет.
– И ходить с тобой на каток.
– На каток.
– А летом вы будете уезжать на юг и писать мне длинные-предлинные письма.
– Каждый день по письму.
– Идет!
Уехала на юг…
Прошел день, два, неделя. Однажды отец сказал Маринке, что их позвал в гости его старый товарищ по училищу. Отец захватил кое-какие ее вещички, они сели в легковую машину и целый час, наверно, ехали между сопками по крутой, извилистой дороге. Машина подпрыгивала на камнях, проваливалась в колдобины, кренилась то вправо, то влево. Наконец они добрались до крошечного, из пяти домиков, поселка в сопках, неподалеку от моря. Поодаль стояло штук десять, а может, и все двадцать металлических мачт с проводами, оттянутыми к земле.
Товарищ отца оказался широченным дядей в морском кителе с погонами. Он подарил Маринке маленькие часики со стрелками. Сбоку находилось колесико; стоило его покрутить, как внутри часиков что-то трещало и по циферблату двигались стрелки. Дядя тут же надел на Маринкину руку часы и застегнул пряжку.
Они поели и разрешили Маринке одной выпить целую банку консервированного компота. Потом втроем вышли во двор.
Вокруг темнели большие, покрытые ржавыми пятнами осеннего мха камни, тоненько журчал ручей, а где-то не очень далеко, за громадной гранитной глыбой, прикрывавшей домики, грохотало Баренцево море…
– Здесь интересно, правда? – спросил отец.
Маринка не знала, что ответить.
В это время в дверях ближайшего домика появился матрос.
– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он, – вас вызывает Матросск.
Отец с широченным дядей переглянулись. Отец вошел в домик, очевидно к телефону, и скоро вернулся.
– Контр-адмирал срочно требует, – сказал он устало. – Придется тебе дня два-три здесь побыть, дочка. А я скоро вернусь.
Маринка угрюмо смотрела на него.
– Хорошо?
Ну что тут можно ответить отцу, если его вызывает сам контр-адмирал? Опять, наверно какой-нибудь приказ, который необходимо выполнять. На то уж морская служба…
– Хорошо, – сказала Маринка.
Ровно через три дня отец приехал за ней на той же машине. Он увидел у ручья Маринку с пароходиком в руке – его вырезал ей один матрос. Губы отца улыбнулись, но лицо было какое-то все черное, исхудавшее, и в глазах застыла горькая и резкая печаль.
Отец опустился перед ней на корточки, похлопал по спине, и у Маринки от радости, что наконец он приехал, неожиданно покатились по круглым щекам слезы.
– Что ты плачешь? – спросил отец удивленно.
– Ничего… А мама уже дома?
– Мама… – Он посмотрел в сторону грохочущего Баренцева моря. – Мама уехала лечиться, на юг уехала. И вернется весной здоровая… з-здо-ро-ровая, – здесь отец чуть заикнулся, – и веселая.
– Ой, как долго!.. Только весной!
Маринка подумала, что надо будет переждать длиннющую темную зиму, снега, вьюги, холода, прежде чем придет в этот край весна, и станут таять сугробы, и побегут ручьи…
По той же дороге они вернулись в Матросск, и для Маринки началась одинокая и скучная жизнь, полная раздумий и ожиданий весны.
Женька бегал за ней по пятам, веселил ее, выдумывал разные игры. Тетя Маша по-прежнему готовила еду и, если отца не было дома, укладывала Маринку спать. Женькин отец и муж тети Маши, дядя Петя, играл с ней в детский китайский бильярд и обещал сводить на свой корабль.
Как-то Маринка гуляла с Женькой возле дома. Рядом остановились две пожилые женщины с продуктовыми сумками.
– Ох и жизнь! – сказала одна. – Ну еще понятно, когда старый человек умирает, а вот в ту субботу одну хоронили. До чего же молоденькая! Только бы жить да жить.
Вечером Маринка спросила у отца:
– А почему молоденькие умирают?
Отец тревожно посмотрел на нее.
– Тетеньки две говорили.
– Это верно, – прервал ее отец, опуская голову, – бывает и так.
– А мама у нас тоже молодая, ведь правда? – вдруг спросила Маринка, присаживаясь на пол.
– Молодая, – проговорил отец, – молодая… – И совсем неожиданно плечи его с золотыми погонами дрогнули. Он тут же отвернулся, странно дернул головой, будто отгонял надоедливую муху, и повернулся к Маринке.
– Папа, ты что? – вскрикнула она.
– Товарища вспомнил, – сказал он тихо, – погиб на войне. Лодка его не вернулась в базу.
– Жаль, – сказала Маринка. – Хочешь, я заплачу?
– Зачем же… не нужно…
Маринка помолчала, а потом спросила:
– Скажи, это очень жалко, когда лодка не возвращается в базу?
– Очень, – сказал отец.
Не погаснет, не замерзнет
