Чем ближе к обозу, тем больше деталей Курт различал — пять телег, прикрытых толстой дерюгой от солнца и пыли, приземистые лошадки, еще пока бодро переступающие увесистыми копытами, а по обеим сторонам — пятеро же вооруженных верховых. Стало быть, не крестьяне — товары кого-то из сопредельных землевладельцев. Хорошо.
Курта тоже заприметили — один из всадников, судя по движению головы, окликнул остальных, и обоз притормозил, не останавливаясь вовсе; придерживая лошадей, сопровождающие заозирались, приподнимаясь в стременах — похоже, пытались определить, нет ли окрест кого еще, кроме одинокого путника, подступающего к ним. Путник же шагов за сотню до обоза постарался напустить на лицо подходящее к случаю выражение — требовательности, невозмутимости и хладнокровия; сердце же колотилось, словно перед прыжком с обрыва в незнакомую горную речку — стремительно и громко. Пользоваться своими весьма пространными полномочиями Курту, что понятно, еще не приводилось ни разу, если не считать изъятия жеребца из настоятельских конюшен, и еще не было случая испытать, как на деле относятся простые смертные к праву представителя Конгрегации распоряжаться их временем и имуществом. Как знать, может, в ответ на его требования остановленный им просто пошлет его куда подальше с пожеланиями доброго пути на чистом народном наречии; и то, что Курт сумеет ответить ему теми же выражениями, было хилым утешением…
До обоза оставалось шагов пятьдесят, и Курт, проговаривая в мыслях то, что должен сказать одному из сопровождающих солдат, присмотрелся, выбирая этого одного. Почти все они были примерно одного возраста — недалеко за тридцать; с такими можно договориться. Тот, что увидел его первым, был уже немолодым, кряжистым и помятым, держащимся в седле так, словно взобрался на него, едва вылезши из материнской утробы, да так и не слезал с него больше, удерживая в левой руке поводья, а правой придерживая внушительный ручной арбалет у пояса. Курт все так же мысленно зачеркнул жирной линией эту кандидатуру. Этот не будет рвать жилы, пусть даже от его расторопности будет зависеть жизнь самого Императора и судьба всей Германии, если не втолковать ему во всех тонкостях, почему и как это совершится, а вот этого-то Курт сделать и не мог. Оставался пятый — тоже удача; немногим младше него, прямой, как трость, ноги согнуты излишне высоко — к верховой езде не притерпелся, за оружие держится демонстративно, но не привычно. С этим можно чего-то добиться…
Шагов за десять до обоза Курт потянул медальон за цепочку, извлекая его из-за ворота, ускорил шаг, а когда все, включая крестьян-возниц, оборотились в его сторону, выдохнул решительно и громко произнес:
— Святая Инквизиция. Остановитесь.
На последнем слоге голос сорвался, но больше пока, слава Богу, говорить было не надо — необходимого он добился: рука старого вояки сползла с арбалета, крестьяне побелели, и обоз, едва не наталкиваясь телегами друг на друга, встал. Теперь главным было не утратить эффекта, а посему, не сбавляя шага, Курт приблизился, но не вплотную, чтобы не смотреть на собеседников снизу вверх, и опустил руку, оставив медальон висеть поверх рубашки, на виду.
— Мне нужен один из вас, — стараясь, чтобы тон был непререкаемым и твердым, продолжал он, обводя взглядом сопровождающих, словно выбирая; потом указал на парня: — Ты.
— Что?.. — растерянно проронил тот и беспомощно огляделся; старый солдат насупился.
— Для начала — добрый день, кем бы вы ни были, — вот его голос был спокоен без всякой наигранности, и Курт едва не заскулил от зависти. — Вы позволите взглянуть на Знак ближе?
— Разумеется.
Под взглядами остальных путников Курт подступил еще, но остановился шагах в трех от лошади солдата, приподняв медальон на ладони; если ему так хочется разглядеть заверяющий должность следователя Знак во всех детальностях, ему придется спешиться, не вынуждая упомянутого следователя стоять у его ноги и тянуться к нему, словно нищему за подаянием. Помедлив два мгновения, тот бросил поводья на спину лошади, опершись о луку седла ладонью, и спрыгнул на землю; на медальон он смотрел долго и внимательно, и в один момент даже показалось, что солдат вот-вот или понюхает его, или поцарапает ногтем, обломанным и похожим на копыто его коня. Наконец, снова подняв взгляд, тот чуть склонил голову.
— Прошу прощения, майстер инквизитор… — начал он; Курт перебил, уже несколько справившись с голосом:
— У меня мало времени. Ты старший?
Если сейчас солдат проглотит это «ты», с трепетом ожидая реакции, подумал он, то первый шаг будет одолен…
Тот кивнул — медленно, словно раздумывая, как лучше следует ответить.
— Хорошо, — продолжал Курт, стараясь не дать ему опомниться. — Мне нужен один из твоих верховых. Сейчас. Вон тот.
Солдат обернулся на парня, попятившегося под двумя направленными на него взглядами, и снова посмотрел на Курта.
— Зачем?
Долю секунды он решал, как лучше поступить — смягчить сейчас тон разговора, постаравшись проникнуть этого вояку важностью любого дела Конгрегации и почетом, каковым следует считать помощь ей, или заговорить доверительно, показав, что и человек со Знаком может быть просто человеком, которому бывает нужна помощь, или же продолжать в прежнем духе. В первом случае есть риск нарваться на долгое обсуждение важности невнятных дел Церкви по сравнению с доставкой хозяйской брюквы в целости на отдаленный рынок, и не факт, что из этого разговора, если он затянется дольше, чем на минуту, Курт сумеет выйти с честью, ибо для этого человека уцелевшая брюква несомненно важнее высоких материй. Во втором случае есть риск оставить о представителях Конгрегации неверное впечатление — как о людях, не умеющих идти до конца и не знающих себе цену. Остается продолжать сжимать кулак, готовясь в случае необходимости стукнуть им по воображаемому столу…
— Это тебя интересовать не должно, — заставив себя посмотреть в глаза собеседнику, ответил Курт тихо, и — о чудо! — получилось; солдат смешался, отведя взгляд, замолчал на мгновение, а потом махнул рукой, подзывая парня к себе.
Тот тронул коня излишне резко, подъехав впритирку, потом, спохватившись, сдал назад, слез с седла и приблизился, переводя взгляд со своего главы на Курта, который отметил про себя, что не ошибся в выборе — этот полетит стрелой, без остановок и передышек, лишь бы не встретиться с ним снова…
— Дальше вы поедете без него, — сообщил он, меряя парня взглядом. — Этот человек остается со мной. Свободен.
— Я не хотел бы показаться непочтительным, — уже не столь уверенно начал солдат; помолчал, глядя на подчиненного странным взглядом, и снова повернулся к Курту. — Только один вопрос: он что-то натворил?
Сын, вдруг осенило его. Ну, конечно. Внешнее сходство минимально, но есть — с возрастом будет больше; упряжь обеих лошадей, как стало видно вблизи, почти одинаковая, даже одежда в чем-то, несмотря на отсутствие общей формы у сопровождающих обоз солдат, у этих двоих была схожа. Вот в чем дело. Обкатка начинающего бойца на сопровождении — относительно безопасная тренировка на выносливость и умение держаться в седле подолгу. А тут такое…
Лицо удалось сохранить даже не каменным — железным.
— Нет.
Теперь можно было проявить немного мягкости, не боясь уронить достоинства, и Курт улыбнулся — постаравшись, чтобы это было сделано едва-едва и не слишком дружелюбно.
— Ничего с твоим сыном не случится. Езжай. Расходуется мое время.
В глазах солдата любой, даже не слишком внимательный собеседник, сейчас не мог не увидеть облегчения и пораженного, почти испуганного удивления осведомленностью, казалось бы, случайно встреченного на дороге инквизитора; и ладно, подумал Курт, глядя, как тот взбирается в седло, прощаясь с парнем взглядом, и медленно направляет коня в сторону замершего в молчании обоза. Пусть поломает голову.
На парня он пока не смотрел, следя за тем, как медлительно мало-помалу удаляются телеги и всадники; старый солдат шагов через двадцать кинул взор на сына и, повстречавшись взглядом с Куртом, поспешно отвернулся. Парень же переминался с ноги на ногу, тиская в руках повод, и, кажется, опасался даже дышать, не говоря уж о том, чтобы поторопить господина следователя с разъяснениями. Наконец, когда люди и повозки в отдалении стали казаться игрушечными фигурками, Курт обратился к нему, теперь менее жестко, но по-прежнему стараясь смотреть прямо в глаза.
— Как твое имя? — спросил он, придавая голосу ту интонацию, с которой общались со своими подопечными наставники академии святого Макария; парень шумно сглотнул, еще более выпрямившись, взгляд забегал, пытаясь не отвращаться от его глаз и одновременно не встречаться с ними.
— Пауль.
Голос у него был ломким от испуга: заверения в том, что за ним нет никакой вины, то ли не подействовали на него, то ли уже были позабыты; Курт подбодрил бледного, как полумертвый, парня уже чуть мягче:
