— Хауайми, — медленно произнесла она. Указала на свою голову и повторила: — Хауайми. — Затем на его голову, — Хауайми.
Подражая ей, Лейн ткнул пальцем в свою голову:
— Хауайми. Мозг.
— Мозг, — повторила она и снова рассмеялась.
Она стала показывать и называть органы многоножки и соответствующие свои части тела. Когда разбор тушки завершился, Лейн перешел к другим предметам в комнате. Пока Двуногая жарила мясо и отваривала кусочки мембран от листьев цимбреллы, добавляя из банок различные приправы, она успела объяснить ему по крайней мере четыре десятка слов, из которых он через час мог вспомнить не более двадцати.
Наконец Лейн подумал, что пришла пора познакомиться. Он указал на себя и произнес:
— Лейн.
Затем указал на нее и вопросительно взглянул.
— Марсийа, — сказала она.
— Марсия?
Она поправила, но Лейн был настолько поражен сходством названий, что потом всегда звал ее только так, хотя она не раз пыталась обучить его правильному произношению.
Марсия вымыла руки и налила полную чашу воды. Умывшись с мылом и вытершись полотенцем, Лейн подошел к столу, где его уже ждала чаша с густым супом, тарелка с жареными мозгами, и еще одна — с ребрами многоножки и толстым темным мясом, а кроме того — салат из вареных листьев, какие-то незнакомые овощи, сваренные вкрутую яйца и маленькие кусочки хлеба.
Марсия жестом предложила ему сесть — вероятно, приличия не позволяли ей садиться за стол раньше гостя. Оставив без внимания предложенное кресло, Лейн подошел к ней, одной рукой подвинул ей кресло, а другой мягко нажал ей на плечо. Она повернула к нему голову и улыбнулась. Мех откинулся и обнажил остроконечное ухо без мочки, но Лейн лишь машинально отметил это, полностью сосредоточившись на полуотталкивающем-полуволнующем ощущении, которое он испытал, коснувшись ее кожи, мягкой и теплой, как кожа молодой девушки. Откуда взялось желание прикоснуться к ней? «Может быть, виной тому ее нагота, — решил Лейн, садясь, — нагота, доказывающая отсутствие какой бы то ни было сексуальной привлекательности?» Ни грудей, ни сосков, ни пупка, ни половых органов — все это казалось ненормальным и очень неправильным. «Парадоксально, но самое постыдное то, что она совершенно лишена того, чего можно было бы стыдиться» — подумал он, ощутив, как краска залила его лицо без всякой на то причины.
Марсия без предупреждения налила из высокой бутылки полный стакан темного вина. Лейн попробовал. На Земле он пил и лучшие вина, но и это имело весьма тонкий вкус.
Взяв кусочек, похожий на булочку, Марсия разломила его пополам и одну часть предложила своему гостю. Держа в одной руке стакан, а в другой хлеб, склонив голову и закрыв глаза, она затянула песню. Лейн догадался — это молитва, произносимая перед едой. Было ли это прелюдией к духовному общению, так поразительно похожей на некоторые земные обычаи? Если так, то в этом не было ничего удивительного. Плоть и кровь, хлеб и вино — символика простая, логичная и вполне может быть универсальной.
Возможно, Лейн и ошибался. Она могла совершать ритуал, происхождение и смысл которого не имели ничего общего с тем, о чем он подумал. Но то, что последовало дальше, интерпретировалось однозначно.
Марсия откусила хлеб и глотнула вина, приглашая его сделать то же. Затем она взяла пустую чашу и сплюнула туда кусочки хлеба, смоченного в вине, предложив Лейну последовать ее примеру. Он повторил ее действия, почувствовав при этом, как желудок подкатил к горлу. Марсия перемешала сплюнутую ими массу пальцем и подвинула чашу к Лейну.
В этом ритуале соединялось физическое и метафизическое. Хлеб и вино были плотью и кровью божества, которому она поклонялась. Более того, вдохновляясь сейчас духом и телом, она хотела слить воедино божественное в себе и божественное в нем.
Когда я ем божественное, я вхожу. Когда ты ешь божественное, ты входишь. Когда я ем твое, я вхожу. Сейчас нас трое в одном.
Лейн был далек от того, чтобы отвергать такую позицию, и почувствовал возбуждение. Он знал, что многие христиане отказались бы разделить эту общность, сочтя, что ритуал этот не имеет в них корней и поэтому чужд им. Они могли бы даже посчитать, что, участвуя в такой трапезе, преклоняются перед чужим богом. Но такая точка зрения представлялась Лейну не только ограниченной, но и злобной, нелепой, просто смехотворной. Он был убежден, что есть только один Бог, и искренне веровал в своего единственного Создателя, который сотворил его и наделил индивидуальностью. Он верил, что Спаситель был на Земле, и если другие миры также нуждаются в спасении, Он явится к ним или уже явился.
Религия занимала важное место в жизни Лейна, и он искренне пытался возлюбить всех. Эти его убеждения создали ему среди друзей и знакомых репутацию этакого праведника. Однако, будучи по натуре сдержанным, он старался не раздражать их этим, а искренняя, сердечная теплота делала его всегда желанным гостем, несмотря на некоторую его эксцентричность.
Шесть лет назад он был агностиком, но первое же космическое путешествие преобразило его. Вдалеке от Земли он осознал, насколько незначителен и ничтожен человек, и почувствовал острую потребность в вере, которая примирила бы его с этой сложной, необъятной, внушающей благоговение Вселенной. А один из его спутников в том первом путешествии, искренне верующий человек, по возвращении на Землю отверг свои религиозные воззрения, превратившись в убежденного атеиста.
Обо всем этом вспомнил Лейн, вынув свой палец из предложенной ему чаши и обсосав его.
Затем, повинуясь жестам Марсии, он вновь погрузил палец в массу и поднес к ее губам. Закрыв глаза, она мягко взяла палец ртом. Когда Лейн попробовал вынуть палец, она остановила его, положив руку на его запястье. Не желая оскорблять ее, он какое-то время не повторял попыток — возможно, таков был древний марсианский ритуал.
Но выражение ее лица было таким нетерпеливым и в то же время восторженным, — как у ребенка, которому дали сосок, — что Лейн невольно смутился. Через минуту, видя, что она не собирается отпускать палец, он медленно, но настойчиво потянул его и освободил. Марсия сразу открыла глаза, вздохнула и, не сказав больше ни слова, стала подавать еду.
Горячий суп был восхитительным и каким-то бодрящим. Он напоминал суп из планктона, ставший популярным на голодающей Земле, но не имел привкуса рыбы. Коричневый хлеб походил на рисовые лепешки. Мясо многоножки было похоже на кроличье, только слаще и с резким специфическим привкусом. Попробовав салат из листьев, Лейн был вынужден быстро запить его вином, чтобы погасить пожар, разбушевавшийся во рту. Слезы выступили у него на глазах, он долго кашлял, пока Марсия что-то встревоженно говорила. Он улыбнулся в ответ, но салат отодвинул. Вино не только остудило глотку, но и запело в жилах. Он подумал, что не должен больше пить, но успел выпить и вторую чашу до того, как вспомнил о своем решении быть умеренным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
