При этом о чем мечтал каждый из этих людей в отдельности – они и сами-то толком не знали. Не позволяли себе в этом направлении думать. Они готовы были жертвовать, жили в состоянии этой готовности. И эта их жертвенность трансформировалась сейчас в то базовое требование, которое они предъявляют ко всем следующим поколениям: «Вы должны научиться отказывать себе в удовольствиях!» Таков главный тезис, который исходит от этого поколения. И его представители смотрят на все последующие поколения и не любят, не могут принять в них именно это – то, что личное для их детей и внуков стало выше общественного.
Они не понимают, о каком вообще таком удовольствии для себя, любимого, может идти речь. Есть некая зона комфорта – и ладно, и достаточно. Вот достался блокаднику дополнительный паек – и то счастье, спасибо большое. Это зона, с позволения сказать, «комфорта», которая располагается в пространстве отсутствия вообще какого-либо удовольствия. И поэтому поколение, о котором мы ведем речь, никогда не поймет, что значит получать удовольствие от жизни, что значит «делать СВОЮ жизнь». У этих замечательных людей просто нет такого жизненного опыта, они не ощущают своего права на удовольствие. Удовольствие, которое они могли себе позволить, – это делать что-нибудь для своей семьи, своего предприятия, своей страны.
Причем надо заметить, что и само понятие «семья» тогда было другим, «семья» включала в себя не просто три-четыре поколения отцов и детей, к ней относились и семьи сестер и братьев – а рожали тогда куда более активно, чем сейчас, – и семьи их детей и внуков. У моей бабушки было три сестры и три брата, у дедушки – брат и сестра, у всех – дети, тоже уже с зятьями, невестками и собственными детьми. Жили все в разных городах и селах, и почти каждый месяц у кого-то что-то случалось – свадьба, похороны, болезнь, финансовые трудности, ремонт, переезд… И вся многочисленная родня тут же бросалась на выручку. А знаете, только сейчас начинаю это осознавать так ясно: это ведь была очень счастливая суета, хоть и в виде такой семейной повинности, якобы вынужденной и связанной порой не с самыми приятными событиями.
– Однажды у меня на программе была героиня – женщина-блокадница (по официальному статусу – «ребенок блокадного Ленинграда», я так понимаю). Она рассказала, как умер ее младший брат – в одной кровати с ней в блокадную зиму, от голода. Она проснулась утром, а он холодный. Она давай его греть, а он не отогревается. Она зовет взрослых, а те говорят – мол, пусть еще поспит. А потом вдруг обнаруживается, что ребенок умер. И какова реакция? Бабушка бросается в свою комнату, встает на колени перед иконой и, крестясь, кричит: «Господи, спасибо Тебе! Еще один рот забрал!»
Ну и с какой проблемой ко мне могла обратиться женщина, в опыте которой было ТАКОЕ?.. Она до чувства стыда, до состояния внутренней паники обеспокоена тем, что «неправильно тратит деньги». Как тратит? Покупает себе «слишком много еды». Я спрашиваю: «Всю еду-то эту съедаете?» – «Да, всю». – «А у вас что-то портится в холодильнике?» – «Нет». – «Вы можете меньше покупать еды?» – «Нет…» Но она… получает удовольствие от того, что она может есть столько, сколько хочет! И ей стыдно, ей совестно за это, понимаете?! За удовольствие от еды ребенку блокадного Ленинграда стыдно!
Она никогда не смела себе этого позволить, и только на пенсии у нее случайным образом появилась возможность тратить на еду… Вы не поверите, о какой сумме идет речь! О четырех тысячах рублей! Понятно, что там и близко никаких разносолов нет – ни икры заморской, ни баклажанов отечественных, если не сезон. Но это до сих пор в ней – стыд за невинное удовольствие не быть голодной. И я, конечно, ей говорю: «Дорогая вы наша, золотая! Ради всего святого, разрешите себе радоваться возможности есть столько, сколько вы хотите! Пожалуйста, ради нас всех, просто прошу, лично: есть у вас сейчас возможность кушать, сделайте это!» И для нее это было откровением: «И что, вы считаете, что я могу вот так просто покупать и есть?! И получать удовольствие???» – «Да, можете! Пожалуйста, по личной просьбе доктора!»
Я смотрела эту передачу – тогда еще не на Первом канале, а на Домашнем. Этот сюжет меня поразил. И это действительно был шок для женщины – такой взгляд на ее проблему! То, что происходит у человека внутри, часто остается незаметным чужому глазу. Но здесь даже телезрителям было ясно видно, какое потрясение пережила эта женщина, какой переворот произошел в ее сознании от такого открытия.
Психологи и психотерапевты считают, что работа с пожилыми людьми – самая сложная и неблагодарная, ведь эти люди слишком многое пережили, у них сложились устойчивые привычки, жесткие стереотипы, и им очень сложно взглянуть по-иному на какие-то свои поступки и ситуации. Но после этой истории я поняла, что весь вопрос – только в квалификации специалиста.
Как говорил один мой знакомый, «это не комплимент, это констатация факта». Но… вернемся к классификации поколений.– Следующее поколение – это люди, которые родились во время или после войны. Часть из них стали так называемыми шестидесятниками, то есть своего рода «протестным электоратом» советской власти (это был в каком-то смысле поколенческий ответ за годы сталинских репрессий), и сделали возможным то, что мы сейчас именуем «горбачевской перестройкой».
А часть – стала обычными гражданами советской страны, принявшими на себя, с одной стороны, веру в нерушимость системы, с другой стороны – знание о том, что у этой системы есть двойное дно, своеобразным олицетворением которого стала пресловутая советская «показуха». И именно поэтому они были той «массой», которая обусловила возможность «застоя». Они, как любят шутить в таких случаях, «колебались вместе с линией партии». То есть их эти колебания, с одной стороны, не слишком «коробили», но, с другой стороны, и сделали пассивными в общественно-политическом (а впоследствии и экономическом) смысле. Это была такая «политически лояльная» среда СССР – мол, делайте что хотите, мы вас поддерживаем, но у нас и своих забот полон рот.
Послевоенное поколение, к которому, например, относятся мои родители, впитало в себя атмосферу жизни в условиях хронических ограничений. И теперь оно в целом ждет наличия этих самых ограничений для себя и для других. Им просто необходимы эти ограничения для ощущения внутреннего комфорта! Смотрите, они уже могут получать некие удовольствия от жизни, потому что есть такой опыт. Родители где-то «доставали» им дополнительный кусочек колбасы, какую-то «консерву», которым они радовались в детстве и могут радоваться сейчас.
В нас же, более молодом поколении, им непонятно именно это – как мы живем без рамок? И если для ветеранов это вопрос отказа от удовольствия – «Как вы смеете его получать?! Это какой-то ужас, вы не должны этого делать!», то для следующего, послевоенного – «Как вы можете жить без рамок?! Ведь они же есть – рамки! Вы можете получать удовольствие. Но рамки! Пожалуйста, вот здесь поставьте рамки!» И они нам об этом постоянно говорят: «Где рамки? Давайте, наконец, соберем какой-нибудь комитет Государственной Думы и поставим хоть какие-то рамки! Как же мы без рамок будем жить-то?»
Точно, и ведь «рамки» не только на уровне идеологическом, так сказать, а на любом, вообще на любом. На бытовом – особенно жесткие. Помню, какие словесные баталии у нас – хиппи последней волны – разворачивались с водителями, которые подвозили путешествующих по стране автостопом. Часто они брали попутчиков только затем, чтобы выяснить, как это вообще мы можем ехать не поездом или рейсовым автобусом, а вот так, без «страховки», без уверенности, что прибудем из пункта А в пункт Б по расписанию . Им это было совсем непонятно. Как и то, что мы едем, например, в Тарту, к студентам-филологам, хотя никого из них не знаем. Как так?! У человека должно быть место, в которое он едет, – или гостиница и командировочное удостоверение, или родственник с квартирой… А вдруг на улице или вообще в лесу ночевать придется?! Ну, придется, ничего страшного, туристы ведь ночуют. Ну, это если в рамках туристического похода – тогда понятно, но… Чувствуете? И ведь таких внутренних ограничений – «должно быть» и «не положено» – у нас был вагон и маленькая тележка.
– И еще: в этом поколении сохраняется ориентация на «государство как систему». Это существенная деталь! Государство для этого поколения – отец родной. Да, с изъянами, конечно, да, с недостатками, но – отец! От него ждут, на него уповают, его боятся. Оно дает и оно забирает – вот что такое государство для этого поколения. Психическая структура этой части общества формировалась в условиях жесткой организации, в условиях монополии на право силы. Они более упорядоченны, но менее предприимчивы. Готовы брать на себя ответственность, но только в условиях присутствия «руководящей силы». В общем, опять я скатился к своим «рамкам»… Так что идем дальше.
Мы – это следующее поколение, ныне 30–40-летние. Тут, правда, уже начинается петрушка… Есть все-таки разница между тридцатилетними (30+) и сорокалетними (40+), теми, кто в 70-х родился, и теми, кто в 60-х. Последние успели пожить в СССР, будучи во взрослом состоянии, а первые СССР помнят, но вот финал формирования их психики пришелся уже на перестроечные времена, а это, конечно, особая история.
