Вокруг промолчали, неловко переминаясь с ноги на ногу. Примолк и весельчак Сары. Сухан вытер слёзы полой чекменя, обвёл всех молящим заячьим взглядом. Старенький седобородый яшули сочувственно вздохнул:
— Мужайтесь, Сухаи-ага. Было бы здоровье, а всё остальное — тлен и прах. Здесь мирские блага добываются, в этом мире остаются они после нас. Мужайтесь.
— Своими руками… своими руками отдавал чистые деньги за эту землю! — плакался Сухан Скупой и искал глазами поддержки. — Каждую копейку трудом зарабатывал! За каждый танап копейками отсчитывал и отдавал… Как мужаться! Пусть власть придёт! Пусть вместо каждого танапа земли отрежет у меня по пальцу! Я не охну и с благодарностью отдам все пальцы с рук и ног! Возьмите их! Вот они — возьмите! Только землю мою не трогайте! Это моя земля, моя!
Если при первом появлении Сухана Скупого люди и испытывали что-то вроде жалости к нему, то теперь они только переглядывались, а кое-кто и посмеивался при виде такой неуёмной, патологической жадности, жадности, которая затмевает рассудок человека, делает его похожим на мерзкую жабу. Аннагельды-уста, отвернувшись и молитвенно сложив ладони, зашептал:
— О всемогущий аллах, милостивый и милосердный! Благодарю тебя, что ты ограничил мои желания! Слава тебе, что не создал ты меня подобно трясущейся твари, готовой за каждую копейку отдать по куску собственного тела! Слава тебе за то, что в праведном гневе своём не создал ты меня слабым, презренным скрягой, для которого весь земной круг, покоящийся на спине слонов и черепахи, представляет собой одну большую копейку!
— Сухан-бай! — закричал он срывающимся от гнева голосом. — Ты слаб, как зелёная тля, Сухан-бай! Ты трусливее зайца и запах от тебя — как от больной лисы, Сухан-бай! Оглянись через плечо, посмотри назад! Где они, твои земли? Это не твои земли! Пройдя через твои руки, они стали нечистыми, стали харам! Харам! Их надо очистить от скверны, отдав в человеческие руки! Всю жизнь ты ускользал от горя, как блоха меж зубов собаки, и всю жизнь ты причинял горе другим, Сухан-бай! Переполнилась чаша гнева господня, пролилась на тебя, Сухан-бай! Приемли со смирением заслуженное тобою, Сухан-бай!..
Никогда и никому не говорил в своей жизни Аннагельды-уста таких обидных слов. Он считался в ауле образцом мягкости и выдержанности, никто не ожидал от него такой вспышки. Однако меньше других был удивлён этим Сухан Скупой.
— Не такие слова говоришь, уста-ага, — посетовал он. — Я надеялся, что ты остережёшь людей, скажешь, что, мол, не вершите неправого дела, не берите чужую землю, а ты…
— Довольно! — Аннагельды-уста стукнул концом посоха о землю. — Довольно вразумлять и остерегать! Всю жизнь я ругал младшего и упрашивал старшего, не сообразуясь с тем, кто из них прав и кто виноват. Виноватым всегда был младший. Мы были слепы, голодный год излечил наше зрение и показал нам каждую вещь в её истинных очертаниях:
Сухан Скупой пожевал бороду, упрекнул:
— Коз пасёшь, а на верблюдов посматриваешь, уста-ага. Как ты увидел истину, если сам поступаешь не по справедливости? Землю свою Бекмурад-баю продал, а ругать меня пришёл.
— Не ищи глупее себя, Сухан-бай! — отрезал старый мастер. — Если Аннагельды-уста опирается на посох, это не значит, что он ослабел умом. Аннагельды-уста точен в счёте и крепок в вере. Во время голода он сидел с опухшим лицом и готовился к смерти. Он гладил кошму, и когда под пальцы попадалась съедобная крошка, он клал её в рот и жевал. Но он отказался съесть лепёшку из муки, в которую была примешана кровь! Отказался, понимаешь? Потому что он точен в счёте и крепок в вере! Если он и гладит, то гласит свою кошму, если и жуёт крошку, то крошку своего хлеба!
Сухан Скупой был обескуражен. Раньше всё было просто и понятно: сила у того, кто серебро и золото имеет, кто владеет землёй и скотом. Он имел и земли, и скот, и золото, но силы не имел. Сила была у Аннагельды-уста, который стоит, отвернувшись и тяжело опираясь на посох, сила была у людей, которые прислушиваются к разговору молча, но видно, что разделяют точку зрения Аннагельды-уста. Почему получается такое несоответствие, Сухан Скупой при всём старании не мог понять и твёрдо верил, что одно лишь слово осуждения из уст старого мастера поворотило бы вспять помыслы толпы, люди отказались бы делить чужую землю. Но слово это сказано не было. Наоборот, было сказано другое слово, укрепившее в людях их нечестивые стремления!
Сухану Скупому было душно и тесно в широком поле. Ему казалось, что земля и небо сближаются и давят его, давят так, что темнеет в глазах, и скоро вообще не останется свободного пространства, свободного воздуха. А люди смеются и шутят! Как могут они смеяться?! Они грабители, самые настоящие грабители! Они совершают беззаконие, стремясь разорвать на клочки его землю, его тело, самую душу его! Никакая власть не может их поддерживать в этом, потому что любая власть держится на законе!.. Никакая! Но вон стоит Клычли — он живёт в городе, он ревком, он власть. На его глазах комиссия выкликает по списку людей и указывает им наделы, а Клычли молчит. Почему молчит? Может, не понимает, может, думает, что делят пустошь, а не чью-то собственность грабят?
Сухан Скупой торопливо, спотыкаясь о вешки, заковылял к Клычли, поманил его пальцем в сторону:
— Сынок мой, Клычли-джан, преклоняюсь перед тобой, — не допускай беззакония!
— Какого беззакония?! — до Клычли не сразу дошёл смысл просьбы Сухана Скупого.
— Скажи, чтобы не делали этого… не делили! Если ты им скажешь, они послушаются и уйдут… Ты родился в нашем ауле, ты должен понять… За эти земли я отдал много, очень много денег!
— Ну и что из того? — пожал плечами Клычли. — Денег у тебя ещё много осталось. А земля, куда тебе её столько? Разве твои руки способны обработать и засеять её?
— Сынок мой, верблюжонок мой, найдутся руки, родственники придут, батраков найму! — зачастил Сухан Скупой.
— Нет, — сказал Клычли, — батраков ты не наймёшь, закон это запрещает. Родственники на своих участках работать станут. Ты лучше об этих людях подумай, которые наделы сейчас получают. У большинства из них за душой ни копейки денег, ни тапана земли. А ведь жить им тоже надо.
— Вах, сынок, кого свалил аллах, того раб его не поднимет на ноги!
— Ничего, Сухан-ага, мы не рабы — мы поднимем.
— Клычли-джан, я и твой бедный отец, мы очень любили друг друга… Ради памяти его… Ты парень из нашего аула, ты большой человек у власти — тебе одно слово только и сказать! До самой смерти не забуду и внукам своим закажу! Не пожалей единственного слова, останови беззаконие!
— У вас седая борода, а рассуждаете вы, как малый ребёнок! — сердито сказал Клычли, видя, что добрыми разговорами Сухана Скупого не вразумишь. — От жадности вы не видите ничего и не понимаете ничего. Раздел земли и воды — это желание дайхан, желание народа. Понятно?
— Понятно: народа… Но…
— Поймите и основное: поскольку власть у пас народная, то и желание парода не может быть беззаконным. Всё!
Клычли ушёл, а Сухан Скупой постоял, глядя ему вслед, повздыхал, пытаясь уразуметь сказанное. Но мысли вертелись, как разрубленные лопатой земляные черви, и Сухан поплёлся туда, где раздавались ликующие голоса новых хозяев земли.
— Вот она, моя землица, Сухан-ага! — во весь рог до ушей улыбался чабан Сары. — Крутилась-вертелась, а в конце концов ко мне вернулась. И отец мой на пей работал, и дед работал. Нынче моя очередь настала холить её, а?
Сухан Скупой, не останавливаясь, плюнул:
— Тьфу!.. Пусть она будет харам, нечистой! Пусть зарастёт сорняками и солончаки её иссушат!..
Аннагельды-уста, указывая на межи, объяснял председателю комиссии:
— Этот участок — моя земля, которую я продал. Я рад, что она вернулась ко мне, спасибо вам. Остальное мне не нужно: не под силу обработать столько.
— Если не берёшь, отдай мне! — подоспел Сухан Скупой и кинулся обнимать Аннагельды-уста.
Старый мастер едва устоял на ногах от толчка, отстранил от себя Сухана Скупого.
— Не я распоряжаюсь. С комиссией говори.
Сухан Скупой припустился за комиссией, голося:
— Аннагельды не берёт!.. Моя земля!.. Я беру!
Ему строго сказали, чтобы он не путался под ногами и не мешал, что его земля — это тот надел, который ему выделен, другой нет и не будет. Сухан Скупой рухнул на колени, принялся бить руками по земле.
— Вай, грабители!.. Вай, убили среди бела дня!.. Горе!..
Он набирал в ладони землю и тёр ею своё лицо, снова набирал и снова тёр, причитая, плача, размазывая по щекам грязь.
Люди обходили его, как зачумлённого.
До времени и колючка — цветок
После раздела земли Сухан Скупой вернулся домой как бы не в себе. Не отвечая ни слова на встревоженные расспросы жены, лёг вниз лицом у правой стены кибитки и замер.
