– Ну что, хреново подают?
Валера попытался было выпрямиться, но резкая боль в пояснице вынудила сделать противоположное движение:
– Сам видишь, начальник.
– Собирайся, пойдешь со мной.
Пырьев, испугавшись ни на шутку, быстро огляделся по сторонам, выискивая заплывшими зенками милицейский УАЗик, затем поудобней опершись на костыли и неуверенно сделав шаг вперед, привычно ответил:
– Ладно, сейчас уйду.
– Стой, сказал! – твердо оборвал Вася Судаков, – не ссы, не в отделение, ко мне пойдем. Мыться.
До дома, что находился от магазина в пяти минутах ходьбы, шли полчаса. Валера постоянно спотыкался, закашливался от октябрьского порывистого ветра, отдыхал, перекуривая минуты по три и по столько же уговаривал Васю оставить дурацкую, как он считал, затею. Вася же оставался непреклонным. Он как мог поторапливал сомневающегося Пырьева, а по существу задал только один вопрос:
– Вши, чесотка есть?
– Имеются, – чуть улыбнулся Валера.
– Тогда в аптеку по пути.
Вскоре, посреди Васиной комнаты на старенькой табуретке, раздетый до нага восседал во всей своей красе средне-статистический столичный бомж Валерий Пырьев.
– Смотри тут не балуй. Пойду твою робу в мусоропровод выкину, – стыдливо опустил глаза Вася, протягивая свободной рукой перметриновую мазь, – в ванну давай двигай, там намажешься весь, потом поглядим.
Отмываться от полуторагодичной грязи здоровому человеку приходится, наверное, час, инвалиду с ампутированной конечностью, часа три. Поэтому Валере Пырьеву стоит отдать должное, ибо он справился с труднейшей задачей за два часа, а еще через минут двадцать, переодетый в старый спортивный костюм Василия, сидел за кухонным столом, жадно поглощая макароны по флотски, предваряя последние стопками «Столичной».
– Ну, рассказывай, кто ты и что ты? И как до такой жизни докатился?
– Да что тут рассказывать? Оно тебе надо больно?
– Рассказывай, рассказывай, я сам знаю что мне надо.
Валера хлопнул еще одну и закурив Васин облегченный «Winston», начал свое повествование:
– Ну как зовут меня, ты, начальник, знаешь! – размеренно начал он, наслаждаясь редким в его жизни, фильтрованным дымком, – поначалу-то оно было все как у людей: восьмилетка, училище… Я же по профессии повар, – он вдруг замялся, – может не надо, а?
– Надо. Говори.
– А потом загребли меня в армию, вооруженные силы, м-да, в девяносто пятом. Я, честно, армии не шибко пужался. Повар, как ни как. Думал, где-нибудь в хлеборезке отсижусь или на кухне, к харчам поближе. Ан нет! В самую гущу событий. В Грозный.
– Поучаствовал значит? Военник есть?
– Какой там! Побомжуй с мое, ничего не уцелеет!
– Ясно, ясно. Ну, и?
– Ну а там, буквально через неделю ногу-то и оторвало. Короче, повоевать не успел. Обидно даже. И что самое интересное, не помню как случилось-то все! Помню лишь, очнулся в госпитале, надо мной бабуся какая-то стоит и плачет. Вроде как думала, что я все, короче… А я нет, выжил. Лучше б сдох! Врач говорила, крови много потерял, м-да… А там, что? Выписали, комиссовали. Домой приехал. Я под Тулой живу, вернее жил. До армии, кстати, жениться успел. Ну так моя Аленка дня через три сбежала от меня. Ей порассказали всякие там, что я типа десантник, а я тут с культей. Мать как увидела культю, так сразу инсульт, и через месячишко приказала долго жить. Да я б и жил, что мне? Да братья подсуетились, понахимичили чего-то там с хатой, выписали меня. Короче, послали куда подальше. Ну я и пошел. Сначала там у себя бомжевал, позже сюда перебрался. Здесь народ побогаче будет. Много чего было. У цыган жил, у своих тоже не мало. Всего-то и не вспомнишь…
– Понятно! – выпил-таки, наконец, сам Вася Судаков, – а чего пенсию не оформил?
– Пенсию? Не знаю. Мне ж тогда двадцать лет было, всего-то! Не знаю, короче… Не пытай.
– Ладно, будет на сегодня! Эту ночь у меня переночуешь. На кухне раскладушка, извини, без белья, сам понимаешь, мне домашние животные не нужны. А завтра дальше будем разбираться.
На следующие утро Вася Судаков и изрядно преобразившийся и разрумянившийся Валера Пырьев бодро двигались по направлению к ближайшему отделению милиции. Уж больно хотелось Василию сделать в своей жизни что-то значительное и по-настоящему доброе. Он уже выстроил в своем возбужденном мозгу грандиозные планы действия по поводу дальнейшего устройства судьбы Пырьева, а желание их поскорее воплотить в жизнь укрепляло его нарождающийся оптимизм. Но инициатива, как мы знаем, почти всегда наказуема, и это правило распространяется на всех без исключения. Минуя один из дорожных перекрестков, Василия окликнул чей-то бодро звучащий, знакомый голос. Это был его сослуживец и местами хороший собутыльник, старший сержант Петя Бобриков.
– Ты куда это намылился? – весело спросил он, доедая растекающийся вафельный рожок, – ты ж сегодня выходной!
– Да вот, человеку надо помочь. Как и я в Чечне повоевать успел.
– Этот, что ль? – рассмеялся от души Петя. А потом резко схватил Пырьева за ворот и неожиданно сменив тон, зло процедил, – в Чечне, блядь, был, ты хоть знаешь с какого вокзала туда ехать, сука?!
– Ты, по легче! – попытался успокоить Бобрикова Вася.
– Вась, ну ты че? Благотворительностью решил заняться? Из Химок он, ебтыть! И прописка имеется! Я его, как облупленного знаю. Жена от него ушла лет пять назад. Чувак запил и как-то перебрав, видать, сиганул с четвертого этажа. Я сам его в травмпункт возил. Да и нога бы у него сохранилась, если б он не бухал по черному будучи в гипсе. Да, Санек?!
– Санек? – удивился Вася, – он же Валера Пырьев из Тулы!
После этих слов Валера-Санек потихоньку заторопился в противоположную сторону и вскоре ловко смешавшись с толпой, скрылся из виду.
– Да, Вась, как лоха тебя развели! Они ж еще те сказочники. Христиан Андерсон в сравнении с ними – дитя! Эх ты! Ну ничего, бывает! А вообще, хочу тебе сказать на будущее… Каждый в этой жизни получает то, чего заслуживает. И я, и ты, и он! И как бы не хотел ты ему помочь, ничего у тебя не выйдет. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что он сам не хочет. Ему так удобнее, понимаешь? Свобода – не всегда благо. Не всякий готов ее принять и верно распорядиться. И вообще, запомни, бомж – это не какие-то там неудачные стечения обстоятельств, бомж – это в крови, бомж – это призвание! Так что, давай, больше не глупи.
Где-то через месяца три Вася Судаков опять наткнулся на запах, знакомый ему до нервных подергиваний. Валера-Санек-Пырьев стоял на том же самом месте, с той же самой неразрешимой проблемой в заплывших глазах.
Время не только лечит, но зачастую меняет мировоззрение людей. Василий наконец-таки забил на постоянно напоминающую о себе совесть и стал брать взятки, благодаря чему сегодня, в солнечный, наполненный первой весенней свежестью мартовский день, в конце концов смог позволить себе немного заплесневелой радости…
Слезы Тертеряна
Заметить должно, что самым бессмысленным и гадким предметом, который преподавали мне в музыкальном училище, был предмет начальной военной подготовки или коротко называемый НВП. На кой он нам студентам сдался, одному тогдашнему министру обороны Соколову было известно, ну, и, разумеется, приставленному к нам преподавателю Тертеряну. Жаль, имени и отчества его теперь не помню. Время благоразумно стерло-таки, сложно произносимые подробности, а вот фамилию ненароком оставило.
Мужик, что и говорить, он был четкий, без сантиментов и лишней обходительности. В прошлом – летчик, майор в отставке, ветеран ВОВ.
По неизвестной причине Терерян стойко ненавидел нас – будущих музыкантов, от всей своей армянской души. Не глянулось ему многое: стиль поведения – разнузданный, по его мнению; манера общения, как он говорил, «культурная бэскультурность», ну и самое главное – волосы. Потому как волосы студентов училища, Тертеряну всегда казались недопустимо длинными, и даже в том редком случае, если будущий защитник Отечества приходил к нему на урок прямо из парикмахерской. Как вздорная анорексичка на последней стадии идиотизма, видящая жир на изуродованном кахексией теле, так Тертеряновский глаз-алмаз усматривал даже в самых короткой шевелюре непотребную длину. Нервически усмехаясь, подходил он к такому, только что оболваненному юнцу, небрежно двумя пальцами защипывал на его затылке короткие волосяные остатки и с едва уловимым акцентом рекомендовал:
– «На нэт», надо было! «На нэт»….
Надо сказать, сам Тертерян был волшебно лыс и лысина его, обрамленная густейшей каракулевой подковой, каждый раз с укоризной отражала наши волосатые кочаны в своем поблескивающем экране. Лицо же, с глазами-маслинами навыкат и массивным грифьим носом, выражало вечное, даже неудовольствие, а какое-то, прямо-таки, неудовлетворение. М-да, именно, неудовлетворение… Казалось, не удовлетворён он был генетически, и нами в наипервейшую очередь. Чтобы мы не делали: собирали – разбирали автомат Калашникова, окапывались ли в мерзлой ноябрьской почве, ходили строевым шагом… Всё, по заключениям отставного майора, выходило, мягко выражаясь, плохо. (Хотя, стоит заметить, мягко, выражался он крайне редко). И наверное поэтому, напористо и жестко, Тертерян «удовлетворял» без разбора всех, кто попадался ему под горячую руку. (Разумеется, в переносном смысле).
