Мы заказали бутылку вина и определенное количество водки. Я не совсем представлял, в каком направлении будет развиваться вечер. Оттого мы взяли бутылку вина и какое-то количество водки. И, по-моему, это было правильно.
Играла танцевальная музыка. Наш стол стали уставлять закусками.
— Какое обслуживание, — улыбнулась Тая, — нам такого и не снилось.
Второй официант, осведомившись, разливал спиртное, пока первый сервировал стол.
Все было красиво, и мы подняли бокалы.
— Ваше слово, товарищ Маузер, — единственная фраза, которую я сказал во время вечера на бывшем языке. Хотя до меня ее сказал другой.
— За юг, Алеша, за нашу встречу, за ваше появление в моей жизни. Я вам очень благодарна.
Мы выпили, и я сразу налил еще. Хотелось раскачаться. Я ухаживал за Таей, она ухаживала за мной. И была правдоподобна в этой роли. Закуски имели место в большинстве своем быть съедобными. Горбуша только очень соленая, но я люблю соль. Мы намазывали бутерброды икрой друг другу, глаза — в глаза. Я сделал знак — принести новый графинчик водки.
Она почти не ела и все время смотрела на меня.
— Почему вы все время смотрите?
— Вы мне нравитесь.
— А есть?
— О, это я успею! Пока вы здесь, они не унесут никуда.
— Хотите танцевать?
— С вами?! Вы еще спрашиваете? С превеликим удовольствием!
Мы прокружились по танцевальному мрамору, заслужив любопытные взгляды окружающих. И сели.
— Какую музыку вы любите?
— Синатру.
— А еще?
— Иглезиаса и Хампердинка.
— А такой певец — Тони Бенетт, слышали?
— Нет, не помню.
Она допила стопку.
— У него голос очень похож на Синатру.
— Я бы хотела послушать.
— Я вам подарю кассету при отъезде.
— Благодарю. Вы так добры. Я не знаю, чем заслужила.
— Еще ничем, но надеюсь, что заслужите.
— Вы удивительный мальчик…
— То ли еще будет!
— Я почему-то вам верю.
Нам принесли запеченные шампиньоны в сметане, с чем-то. Оказалось, что она без ума от грибов. И я с облегчением и удовольствием отдал ей свою порцию.
После выпитой водки я пошел в туалет и стал давить на своего «приятеля». Никаких признаков не было. Слава Богу.
Я вернулся, и актриса ожидающе подняла стопку.
— Скажите что-нибудь, Алеша. У вас все нормально?
Она загадочно смотрела мне в глаза.
— Вы когда-нибудь пьянеете. Тая?
— Редко, крайне редко.
— Нужно иметь талант.
— О, это с годами приходит.
— Или не приходит.
— А не выпить ли нам! — воскликнула она. — Глупо было бы по такому случаю не выпить.
Мы выпили.
— А позвольте, Алеша, теперь вам задать вопрос. Кто ваши любимые писатели, мне очень интересно?
— Там: Фолкнер, Фитцджералд, Вулф. Далее: Лермонтов, Бунин, Андреев, Платонов.
— А Чехов?
— При всем его «гуманизме» он был человеконенавистник — и это мешает.
— Разве?
— Думаю, здесь примешивалось (но только примешивалось) воздействие чахотки: почему я болен, а они здоровы. А я вообще люблю хороших рассказчиков, Куприн и Бунин, пожалуй, были лучшими в этой литературе.
— А в вашей? — подковырнула ласково она.
— Трудно сказать: Беллоу, Чивер, Козински; от этой литературы я уплыл, к той литературе еще не приплывал. Хотя перечитал много.
— А Хемингуэй?
— Никогда.
— А как насчет французов?
— Французская литература изящна, дидактична и нравственна. В юные годы нравилась.
— И кто же, если не секрет?
— Конечно, великолепный Дюма. Совершенно случайно узнал, что он написал такое произведение — «Кавказ». Я думал, этим регионом занимались только Александр, Михаил и Лев. Оказывается, и французский плагиатор к этому руку приложил.
— А еще?
— Бальзак, Золя.
— Стендаль?
— Ни в коем случае. Лучше — Мериме, Мопассан. Жорж Санд — увлечения детства. Из современных: Жид, Сартр, лучший — Камю. Мориак, Дрюон, братья Гонкуры, Мёрль, Базен, Эриа, Франсуаза Саган, Симона де Бовуар, Труайя и Виан.
— Похоже, вы перечитали всю французскую литературу!
— Это громко сказано. Я вам не все назвал.
— А мне — тихо говорить?
Я улыбнулся ее чувству юмора. И мы пошли на танцевальный мрамор.
Тая хорошо и пластично танцевала, и, наклонившись, я стал целовать ее шею.
— A-а, Алеша, у нас это не совсем принято. Так поступают только в буржуазном обществе…
Я взял ее руку и провел через стеклянную дверь на веранду. Мы оказались одни, за стеклом играла музыка, сквозь жимолость и лозы светилась луна и звезды. Обвив друг друга, как лианы, мы почти не танцевали, двигаясь в ритм. Воздух был создан из волшебства. По-моему, впервые она поплыла. Я дал себе слово напоить ее, хотя бы раз. Скоро сказка сказывается…
Она целовала мое ухо и шептала:
— Какой прекрасный вечер, я буду помнить его всегда.
Тая таяла, раздавленная в моих объятиях.
Чуть позже появился официант и таинственным шепотом сообщил Тае, что главное блюдо несет сам шеф.
Я отблагодарил потом и шефа, и администратора, двух официантов, дирижера и кого-то еще.
Мы усаживаемся за стол с помощью прислуги, и Тая говорит:
— Знающие все французы с рыбой пьют вино.
— После такого количества водки?!
— А что?! Что нам стоит дом построить и пропить?
Я смотрю на этикетку охлаждающейся бутылки.
«Черные глаза» написано белым на черной полумаске, ниже — виноградная гроздь. Я едва сдерживаю слезы. Папка, папка… Это было его любимое вино, хотя пил он — два раза в год. Я так больше и не увидел его, покинув Империю. Я не мог ему даже позвонить или прорваться. Убийцы теоретика Маркса, марксистские убийцы преградили мне путь к умирающему отцу, который сорок с лишним лет лечил их прогнившие тела без души. Я никогда больше не увидел живого папу. Хотя был уверен, по молодости, что еще привезу и покажу ему Америку. Мое имя — был последний звук, слетевший с его последним дыханием.
Вино было красное, достаточно крепленое, и к рыбе оно не подходило. Я заказал — через Таю — венгерский «Рислинг», исходя из местного прейскуранта. Венгры понимали еще что-то в винограде и когда-то заваливали Империю консервированными овощами и компотами. Когда это было? А почему меня это волнует? Передо мной сидит Тая из известной имперской семьи, ее папа актер, режиссер, деятель, о котором она никогда не говорит. А в это время приподнимает крышку и — вдыхает запах.
— Какая изумительная рыба! Алешенька, можно я за вами поухаживаю? Где вы?
Люди делятся на хороших, которые считают себя плохими, и плохих, которые считают себя хорошими.
— Вам средину или голову?
Я никогда не ел голов. Ничьих. Человечество — деградировало. Цивилизация — ведет себя к самоуничтожению. Уже сегодня достаточно нажать кнопку, чтобы начался опять каменный век.
— Алеша, вам налить вина? — Она заботливо смотрит мне в глаза.
— Водки!
Играет громкая музыка, я возвращаюсь в звуки, шум, гам, атмосферу.
— Какой мальчик, какой умный мальчик, что заказал такое чудо!!! Чтобы вы жили до ста, лучше двести лет!
— Зачем вы мне желаете такие муки?
— Как?! — Она даже потеряла дар речи.
— Был такой философ Плотин, который считал, что жизнь только начинается со смертью. А все, что до этого, — приготовление к смерти, с которой и начинается жизнь.
— Как интересно, продолжайте.
Она медленно тянула вино.
— Я окончил.
— Так быстро?..
Я улыбнулся.
— А я ожидала услышать полный трактат.
— Надеюсь, что вас не огорчил?
— Что вы, вы меня никогда не огорчаете, а только радуете. А я не заслужила… Такое счастье.
— Вам налить еще?
— Это всегда пожалуйста.
— Что вы хотите на десерт?
— Это так принято?
— У нас — да.
— Вас.
— Что, что?
— Вас — я хочу на десерт.
— А в «ресторане»?
— Вас — я — и — хочу — в — ресторане. Что ж вы современный писатель и такой недогадливый, Алешенька.
— Прямо здесь?
— А почему бы и нет?
— На этом столе?
— С превеликим удовольствием.
Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, она взялась за шнуровку корсета. Я расстегнул вторую пуговицу, она развязала шнурок.
— Вы неплохая актриса на сцене?
— Я совершенно не играю. — Она смотрела мне прямо в глаза. — Я абсолютно серьезно.
— Если вы считали, что неудобно целоваться на танцплощадке, то как же…
— Вы всегда все анализируете?
— Через раз.
— А вы можете расслабиться? Хоть однажды?
— Не могу. К сожалению. Я вам предлагаю компромисс: на корабле.
— Что?
— Десерт, я, вы и так далее.
— А что далее? — У нее изумленно изогнута бровь. Она загадочно улыбается: — А где вы возьмете корабль?
