Я созваниваюсь с Артамоном и договариваюсь о деталях. Попутно пытаюсь устроить к нему знакомую девушку из бедной семьи, которая хорошо пишет эссеистику. Он обещает опубликовать ее, встретиться и дать договор на писание книги мемуаров с каким-то бывшим заместителем (вице) Цезаря в Империи.
Потом я залетаю в издательство «Отечественная литература». Издатель нагружает меня книгами и письмами, кажется, своей бывшей любовнице. Ни один идиот не потащил бы такую тяжесть через океан. Но я — идиот…
Мне хочется делать людям доброе.
— Алексей, — говорит Джордж. — Я всегда говорю правду. (Это была первая неправда.) И prima правда заключается в том, что я даже не открыл ваши книги. Но через две недели вы мне позвоните из Нью-Йорка, и я вам все скажу. Вы мне очень симпатичны, и, я думаю, два умных человека всегда найдут способ договориться.
На этой многозначительной фразе мы прощаемся. На девятом облаке покидаю я лучший издательский дом Империи.
Тая плачет, глядя на меня. Не прикасается к своей рюмке и курит мои «Marlboro».
— Вы же не любите крепкие…
— Я знаю. Очень горько…
— Что случилось?
— Вы уезжаете.
— Я не думал, что моя незначительная персона имеет нишу в вашем существовании.
— Вы этого все равно не сможете понять.
— Где уж нам уж…
— Алеша…
Она пересаживается ко мне на колени и начинает целовать глаза, шею, уши. Губы я не даю — не люблю целоваться в губы. (Губы я берегу только для детей.)
Я не остаюсь у нее ночевать. Мы ни о чем не договариваемся. Вообще. Ни увидимся ли, ни когда. Я думал, приключение закончено. Я не мог понять, почему она плакала. В Лиссе звезда у нее ярко не горела — по отношению ко мне. И уж пламя не бушевало — точно. О чем я говорю, какое пламя, в наши дни…
В двенадцать ночи я появляюсь у мамы. У меня начинается мандраж: завтра утром лететь, надо паковаться. Ненавижу. Как на смерть. В последний поход. Все свое не возьмешь туда — с собой. Тогда зачем я пятнадцать лет собираю все бумажки? В час ночи звонит актриса.
— Алеша…
Мы говорим до трех. И опять ни о чем не договариваемся.
В пятый день июля я перелетаю океан. Прилет в Нью-Йорк всегда связан с «головными болями», счетами, суетой и потерями.
В первый день августа, к ночи, зазвонил мой телефон.
— Вы меня уже забыли?
— Признаться, да.
— Я прилетаю в Нью-Йорк пятого августа и хотела бы вас увидеть.
— У меня нет машины.
— Мои родственники будут встречать, они могут захватить и вас.
Невероятно было представить, что в следующую субботу актриса Тая будет сидеть в моей бродвейской квартире. Но она сидит, вот она, и большими, навыкате, глазами смотрит на меня.
Я заказал китайскую еду из соседнего (очень вкусного) ресторана, на столе стоят две большие замороженные бутылки водки и джина. Она очень любит джин. С тоником.
— Надеюсь, хватит? — спрашиваю я.
— Я тоже надеюсь. Вы так хорошо выглядите в Нью-Йорке, Алеша. И никуда не бежите. Я не верю, что вы сидите и никуда не убегаете.
В дверь позвонили — принесли китайскую еду. Я стал выставлять все на стол.
— Просто целый пир! Совсем как у нас… — сказала актриса. — Алеша, вы такой заботливый.
Я смешал ей джин с тоником и налил себе водки.
— За ваш приезд, Тая! За Таю — в Нью-Йорке.
— Благодарю вас. Какой божественный напиток, — кажется, я его вечность не пила.
— Как наши дела?
— О, ничего интересного. Закончился сезон, теперь у меня каникулы до середины сентября. Потом репетиции новой пьесы, приезжает швейцарский режиссер. И почему-то выбрал меня.
— Почему бы это?
Она улыбается.
— О, я не знаю.
— Все это время вы пробудете у нас?
— Не пугайтесь, я первого сентября улетаю назад. Лучше расскажите, как ваши дела. Есть ли возможность писать? Ведь это самое главное… для вас.
Она никогда не говорила о театре, о спектаклях, о своих проблемах. Казалось, ее только поглощали мои заботы, мои книги, мои чаяния.
— Тая, а как вы ко мне относитесь?
Она замерла, потом сказала:
— Я вас люблю.
Я не знал, что сказать, и наполнил наши бокалы снова.
— За вас, Алешенька, за ваше счастье.
Мы выпили.
— А вы мне дадите что-нибудь еще почитать из ваших книг?
— Если вам интересно…
— Очень и очень, — перебила она. — Я до сих пор в легком шоке от романа, который прочитала в Лиссе.
Конечно, мне все это было приятно слышать.
— Когда-то я написал роман «Факультет», он был опубликован в Нью-Йорке, но небольшим тиражом.
— Боже, как интересно. Заграничная литература.
— Но там очень много нецензурной лексики. Язык, на котором общается молодое поколение…
— Ничего страшного, я привыкла. У нас все матерятся.
— Если вас это не будет шокировать…
— А вы можете мне это дать сейчас? Я прочту за ночь и верну.
Я улыбнулся и налил.
— Вы можете не возвращать так быстро.
— Я думала, может, очередь… поклонниц на прочтение.
— Теперь я узнаю Таю и начинаю себя чувствовать в своей «лиссобщепитовской» тарелке.
— Алешенька, можно я вас поцелую?
— Нельзя, потому что вы еще ничего не ели. А так как вы приехали из голодной…
— Ну, я начну с десерта, если вы позволите…
Она «ест» меня в спальне. Целиком и поедом.
В одиннадцать вечера за ней заезжают и увозят к подруге на Риверсайд, которая пригласила ее в гости. Она обещает завтра приехать в двенадцать и провести со мной целый день.
Вечером мы идем смотреть постановку в одном из бродвейских театров с участием известного киноактера, а потом долго пьем в баре. Она — джин с тоником, я — английскую водку, замороженную. Как только Тая появляется, я начинаю пить. Обычно я не пью никогда. Это первая ночь, когда актриса остается у меня. Мы спим мало.
Утром.
— Я иду сегодня с подругой по магазинам, Алешенька. И освобожусь только к вечеру. Вы не обидитесь?
Я был рад. Мягко говоря, она не была одета. Как и все там.
— Вот вам кредитная карточка. Купите себе, что хотите. Для выхода — на публику.
— А есть какие-то пределы?..
— Пределов нет, кроме нравственных.
Она улыбнулась, подумала и взяла.
— Мы идем на концерт послезавтра в Карнеги Холл, на Лайзу Минелли.
— Вы маг, Алешенька.
Она нежно поцеловала меня.
— Я хочу увидеть ваших детишек до отъезда, это возможно?
— Я забираю их в следующий уик-энд. Детишек мне будут передавать через посредника в двух переулках от дома.
— Очень мило. Почему в двух?
— Так судья постановил.
— А дом купили вы?
— Кажется.
— И платите за него тоже?
— Кажется.
— И не можете в него войти?
— Даже приблизиться.
— Какие чудесные порядки! А почему это так, Алеша? Вы же умный мальчик…
— Моя бывшая Джульетта начала войну против меня. Она глупа, к сожалению, невероятно, ум вторичен в женщине — по отношению к красоте. И судья с заявлений Джульетты установил, что Ромео — угроза ее жизни.
— Алешенька, как вы можете быть угрозой кому-то?..
— Чисто риторический вопрос. Но бракоразводный процесс в Америке — это греческий лабиринт, в котором выигрывает…
Снизу позвонил консьерж: за Таей приехали.
— Я появлюсь вечером, если вы не возражаете, и останусь…
— Подругу тоже пригласите.
— Вам меня одной мало?
— …
Она, улыбаясь, исчезла.
Вечером Тая появилась, купив много красивых вещей. Она сразу стала выглядеть лучше и более соблазнительней.
Но мне хотелось выпить, напиться… На душе была тоска.
— А где ваша мистическая подруга?
— Она сказала, что еще не готова предстать перед известным писателем и…
— Тая!
— Алешенька, она к нам присоединится завтра, если вы не возражаете.
Я вздохнул. Мне было тяжело нести бремя одному.
— Я прочитала вашу замечательную книгу у подруги.
— Уже?
— И после того, как я попрошу смешать вашими волшебными руками магический напиток — джин с тоником, я выскажу несколько мыслей, если позволите.
Я смешал ей все в большом бокале, опустив несколько кусков льда, всегда в избытке имеющегося в американских холодильниках.
— Я прочитала вашу книгу не один, а два раза. Вы не представляете, видимо, что вы создали. Как всякий творец, пока это не слишком поздно… У вас уникальный дар. В «Факультете» есть атмосфера, есть воздух, есть любовь. Я могу дышать этим воздухом, этим романом. Там есть потрясающие сцены — из жизни студенчества. О котором никто не пишет. Я ничего подобного не читала.
— Но это вы преувеличиваете. Была пара «ребят» во Франции и Англии…
— Меня не интересует «Франция, Англия»: мне интересно наше. Алешенька, а кем бы вы хотели стать, если бы не писали?
— Актером.
