Ей-богу, сейчас не вспомню, какие я тогда требовал книги. Читатель всегда разноликий, не нужно думать, что в Морской библиотеке читают только Станюковича или «морской сборник», полным комплектом которого и сейчас гордится севастопольская библиотека.
Временные экспозиции, выставки, передвижка, тематические вечера на боевых кораблях, вернувшихся из плаванья, — это и будни и праздники. Повседневная признательность читателей — разве это не светлые будни? Я знавал одного из старейших абонентов библиотеки, первого командующего морскими силами Российской республики, вице-адмирала в отставке А. В. Немитца. Он не переставал говорить о том, какую роль в его жизни играла севастопольская библиотека, о том, что он, глубокий старик, привязан к ней душою.
— У них никогда не услышишь: нет, — отвечал адмирал. — А это не только признак добросовестности, но и высокой квалификации.
И это, конечно, верно. Сказано отлично, сказано точно.
Удивительное впечатление полусказочного города сохраняется в его морской библиотеке: тот же простор за окнами, то же чувство дружелюбия, то же дыхание истории, высокая дисциплина духа и профессии.
Нигде так не отдыхаю, как в библиотеке. Вот румяный капитан-лейтенант только что сдал толстеннейший том — Кодекс мореплавания и, получив другую книгу, с незабываемой улыбкой удовлетворения (видимо, получил ту книгу, что желал) отходит к своему месту за столом. Девушка с модной прической скромно дождалась очереди, чтобы сдать Ремарка и томик стихов Пастернака и попросить «Введение в высшую математику».
Расторопная Анна Евсеевна неслышно ступает в домашних туфлях, быстро сортирует, складывает, принимает и выдает заказ. Иногда она скрывается за горкой книг, задержавшихся на столе, и опять немолодая женщина осторожно опускает нелегкий груз в шахту и потом выбирает новую партию книг, как рыбак невод. А шахта глубиною в четыре этажа, туда и заглянуть страшно.
На мою шутку: «Да у вас руки, вероятно, в мозолях», — она тихо говорит о том, что и ей, и другим приходилось труднее: во время эвакуации, а потом при восстановлении библиотеки сотрудницы перенесли на своих плечах не один десяток ящиков с книгами.
Увы! Не все было спасено… Но самое главное было спасено и сохранено: преемственность любви к делу, уважение к действию печатного слова, внимание к человеку, уносящему из библиотеки книгу.
В доме книги никто никогда не должен услышать: нет — пусть слышит он:
— Пожалуйста, подождите, сейчас найдем.
Давно достигнуто то, о чем мечтали Лазарев и Корнилов. Иными стали задачи в стране, ставшей иною.
Государство, созданное Лениным, не может не чтить его заповеди о книге, не может не понимать значения слова человека к человеку. Что ж, действительно формы беседы стали другими, но часто и тут видел я, как убедительно иной раз форма сливается с содержанием — становится общим смыслом.
Так я видел румянец волнения, слезу в глазах молодых матросов, когда в предпраздничный вечер, под трубные звуки ветераны Отечественной войны внесли в зал знамена и флаги прежних боевых кораблей — «Червона Украина», «Красный Кавказ».
Встреча молодых моряков с ветеранами была организована Домом офицера и Морской библиотекой.
Славные флотоводцы прошлого не могли и представить себе что-нибудь подобное. В тот вечер со сцены говорили не только люди — знамена. Знамена развернулись, как книги. Знамена и флаги стали вступлением к чтению долгой книги народных подвигов во имя революции.
На другой день к Ильинской, к Евгении Матвеевне Шварц, отличному библиографу, воспитаннице Морской библиотеки, ко всем их товарищам и подругам, незримо изо дня в день трудящимся в книгохранилищах, пришли десятки читателей с просьбой о книгах: они хотели найти ответ на мысли, возбужденные вчерашней встречей. И никто не отказал им:
— Нет!
Из темной шахты тут же начали поступать книги — лучшее, лучезарное золото мира. И каждый чувствовал: э, тут, гляди, не только книги, тут хранилище человеческого достоинства…
Милые люди, любите книгу! Любите тех, кто нам ее делает и подает — и на берегу, и в море.
О чудаках
Однажды я услышал такое признание:
— Там, за океаном, я вдруг понял устрашающий смысл русского заклятья: «Чтобы тебе пусто было!» Я догадался, о чем тут речь; не так уж страшен пустой амбар, страшна пустая душа.
И верно: очень страшно! Вся история нашего народа, вся наша жизнь, все чаяния наши — против этого. И все-таки тревожит — зловещая тень на некоторых лицах, в душах наших близких, наших детей и внуков.
Вспоминается случай, описанный в газете: большая группа молодых людей видит, как перед ними горит лес. Раздаются голоса — что ж так и будет гореть, не попробовать ли остановить пожар? Но душевный порыв поглощается хладнокровным расчетом некоторых: зачем бежать, потушить не удастся. Рационалисты? Конечно. Но безупречен ли такой рационализм?
Казалось бы, не о чем тут дискутировать. Какой же в самом деле здесь вопрос: что важнее — разум или чувство? Душевный порыв или рационализм? Бескорыстие или корысть? Красота жизни или пустота жизни? Конечно же, человек должен быть и добрым и разумным. В человеке все должно быть прекрасно. Вот самый простой, ближайший идеал человека.
— Да, — отвечают мне, — это так, но в жизни и тут и там натыкаешься на такие углы, что все не просто.
Всех углов не предусмотреть, но я люблю читать наши газеты именно потому, что каждый день они приносят множество разнообразных картин нашей жизни. В сущности говоря, все наши газеты ежедневно в том или другом виде пишут на эту тему: о красоте или о пустоте жизни, о том, что один человек поступил правильно, другой — неправильно, один сделал доброе, другой — злое, несовместимое с нашим идеалом.
Поэзия доброго дела, разумность человеческого взаимопонимания и уважения — как же помышлять о новом обществе, не заботясь о том, чтобы все это стало доступно каждому — и плотнику, и социологу, и ребенку математической школы, и старому большевику, выходившему на баррикады во имя революции!
Недавно в одном из углов неохватной нашей страны, в городе Курске, встретился я с поучительным примером жизненной диалектики, выразительным примером нашей разноукладной, но всегда динамической жизни. Большое удовольствие доставило мне здесь знакомство с людьми, завсегдатаями областной библиотеки имени Николая Асеева: детство поэта протекало в Курске, здесь он учился.
Много раз я проезжал мимо этого города, окраинной крепости сначала Киевской Руси, а потом Московского государства, видел его на высоком холме, что-то вспоминал, о чем-то мечтал, но как-то не удавалось побывать в нем. С любопытством оглядывал я из окна вагона холмы и перелески, вспоминая, как отозвался о курских местах Тютчев: «…расположение его великолепно и смутно напоминает окрестности Флоренции».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
