Ото (он же Л. Янов), вновь и вновь рождали эти «иллюзии», которые десятилетия спустя, в эпоху нового мышления, предстанут как высшие истины. Но нельзя требовать от Троцкого того, чего не выдвинула эпоха. Просто его умозрительные схемы о войне здорово расходились с тем, что он видел: «…на станции Чуприн, в Сербии, встретили транспорт пленных – 190 турок и арнаутов. Их высадили из вагонов и уводили за город – в казарму или в тюрьму. Это не первая картина горя и унижения человеческого, которую я видел в жизни, и в частности здесь, на Балканах. Но такой я еще не видел. 190 человек израненных, истерзанных, больных, наряженных в лохмотья и тряпки, в какие-то последние остатки человеческой одежды, кое-как обмотанные вокруг несчастного человеческого тела. У многих сохранились на ногах опорки. У других ступни обернуты тряпками… Холодно, сыро, но около трети – совсем босые.
Эти пленные в Чуприне – самая правдивая картина войны: оборонительной и наступательной, колониальной и национальной. Эту картину должен был бы перенести на полотно большой, честный и умный художник. И она была бы стократ страшнее всех симметричных ужасов Верещагина или Леонида Андреева»{138}.
В рукописях Троцкого, хранящихся в специальном фонде бывшего Центрального партийного архива, много материалов о Балканских войнах, осуждающих насилие вообще. «Я ехал на Балканскую войну, считая ее не только вероятной, но и возможной. Но когда… я узнал, что несколько столь хорошо знакомых мне человек, политиков, редакторов и доцентов, стоит уже под ружьем, на границе, на передовой линии, и что им первым придется убивать и умирать, тогда война, абстракцией которой я так легко спекулировал в мыслях и статьях, показалась мне невероятной, невозможной»{139}. Конкретное видение событий часто ломает абстракции и логические конструкции и схемы, особенно если видишь, как «война всасывает в себя все новые и новые свежие силы и выбрасывает к нам сюда отработанный человеческий материал: раненых и пленных»{140}.
Троцкий умел тонко подмечать отдельные штрихи быстротекущего бытия, которые рельефно высвечивали главное в его статьях: беспросветное горе войны, нечеловеческое ожесточение людей, националистический угар и потрясающее долготерпение… Приведу еще один отрывок из рукописи его статьи, озаглавленной «На Балканах» и подписанной «Белград, 28 сентября, Л. Яновъ». В ней говорится: «…женщины Востока, вьючные животные с младенцами на руках, с грязными грудями, висящими из сорочек, с кулями за спиной и под локтем, пробиваются в дверь вагона, проталкивая коленями какую-то поклажу впереди себя. За ними крестьяне, навсегда почерневшие от земли и от солнца, корявые, кривоногие, низко придавленные тяжкой властью ее. Молодухи в сарафанах, засиженных блохами. Скрюченные старушки с зобами в черных платках, опершись на посох, сидят на скамьях 3–4–5 часов без слов и без движения. Какое страшное все-выносящее терпение!»{141}
«Балканские письма» Троцкого – письма политика и журналиста, заглянувшего в «ящик Пандоры». Он, конечно, не знает, что менее чем через десять лет будет еще на одной войне, но в качестве не летописца, а одного из главных действующих лиц долгой и кровавой драмы. Повторюсь: Антид Ото своими писательскими миниатюрами срывал покровы со страшного лика войны, но, осуждая ее, в своих теоретических рассуждениях он продолжал говорить о «безжизненности гуманистического, моралистического взгляда на войну». Троцкий все еще верил, что войну можно искоренить войной. Тогда еще, пожалуй, никто не мог знать, что это и есть страшная утопия. Не пацифизм, способный в будущем стать планетарной тенденцией, а война, которая силой подменяет человеческий разум, будет уценена историей навсегда.
По следам Агасфера
В упомянутом раньше моем разговоре с Ольгой Гребнер – маленькой, симпатичной и интеллигентной старушкой, доживающей свои дни в доме для престарелых со звучным названием «Дом ветеранов сцены», она несколько раз назвала Л. Д. Троцкого, своего свекра, Агасфером. Думаю, что это весьма точно. Согласно древней легенде, еврей Агасфер был обречен на вечные скитания в наказание за то, что отказал помочь Иисусу Христу в кратковременном отдыхе на пути на Голгофу. Став еще в молодости скитальцем, Троцкий, не пожелавший нести крест, уготованный судьбе колониста, всю жизнь нес, однако, иной крест: мучений и славы, разочарований и неиссякаемой надежды. В наказание за свою любовь к революции…
Закончив свою балканскую экспедицию, Троцкий еще не знает, что в недалеком будущем у него в Вене состоится разговор с шефом политической полиции Австрии Гейером. То было 2 августа 1914 года. Гейер выразил осторожное предположение, что завтра утром может выйти приказ о заключении под стражу русских и сербов.
– Следовательно, вы рекомендуете уехать?
– И чем скорее, тем лучше.
– Хорошо, завтра я еду с семьей в Швейцарию.
– Гм… я бы предпочел, чтобы вы это сделали сегодня{142}.
Но все это будет в августе 1914-го, когда Троцкому вновь придется идти путем Агасфера – из одной страны в другую. Вену он покинет навсегда. Правда, взлетев через несколько лет на самый гребень исторической известности, ему придется не раз касаться дел, имеющих отношение к коммунистическому движению, в том числе и в Австрии. В январе 1919 года, будучи влиятельнейшим Председателем Реввоенсовета Республики, он подпишет однажды такую телеграмму:
«Москва, Центропленбеж (Центр по делам пленных и беженцев. – Д. В.).
Мною получена из Царева нижеследующая телеграмма точка кавычки Австро-венгерские военнопленные Царевский лагерь Астраханская губерния брошенные на произвол судьбы переутомленные в ожидании отправок на родину просят Вас воздействовать на надлежащие русские власти в пользу скорейшей отправки За лагерком Миц точка кавычки
Предреввоенсовета Л. Троцкий»{143}.
Сколько он тогда подписывал разных телеграмм, приказов, распоряжений! Сколь огромна была его власть! Троцкий, который, кажется, навсегда сбросив рубища Агасфера, приехал на свою землю обетованную – в Революцию, поможет австрийцам возвратиться домой. А тогда, в 1913 году, Антид Ото вернется с Балкан не на родину, а в Австрию, где его ждали семья, друзья.
У Троцкого было много почитателей, поклонников его таланта, он был уже популярен, но особо близких людей, друзей было у него немного. Один из таких – Семен Львович Клячко, русский социалист, проживший за рубежом более сорока лет и не доживший до Февральской революции в России менее года. Этот человек не оставил особого следа в революционном движении потому, что, как писал Троцкий, «у него были все данные для выдающегося политического деятеля, кроме необходимых для этого недостатков»{144}. Троцкий любил этого человека, прожившего целую жизнь в изгнании, не только за мягкий, добрый характер, недюжинный ум, но и за «космополитические» качества. С. Л. Клячко был своим человеком в социал-демократических организациях Нью-Йорка, Вены, Лондона, Парижа, Берлина, Рима… Если бы не революция в России в 1917 году, Троцкий мог бы тоже стать таким же «гражданином мира»… Космополитическая всеядность Клячко чем-то импонировала Троцкому; ведь он так любил мыслить категориями мировой революции! Анна Константиновна Клячко (муж ее уже умер) была одной из первых, кому Троцкий, оказавшись в изгнании, написал письмо: «…мы живем на острове Принкипо, куда я когда-то собирался ехать по приглашению Ллойд Джорджа на международную конференцию. Хотя из затеи Ллойд Джорджа ничего не вышло, но географически его выбор был недурен: полная изолированность от остального мира и прекрасная природа. Вид из наших окон открывается во все стороны прекрасный до неправдоподобия. Единственным минусом являются москиты, которые, несмотря на холодную весну, уже дают себя по ночам знать…»{145}
Вернувшись в Вену, Троцкий вновь окунулся в атмосферу межпартийных разногласий, которые окончательно развели большевиков и меньшевиков в разные лагеря. Его по-прежнему привлекал радикализм большевиков, но личные симпатии к меньшевикам удерживали на старых позициях. Троцкий верил в новый подъем революции, старался не терять связи с некоторыми бывшими членами Петербургского Совета рабочих. Например, он устанавливает переписку с меньшевиком Дмитрием Федоровичем Сверчковым, который после нескольких лет ссылки и каторги был амнистирован. Бывший председатель Совета расспрашивает в письмах о новостях и даже находит время затеять с петербургским товарищем шахматную баталию:
«…Предлагаю тебе шахматную партию по переписке. Сим начинаю:
1. е2 – е4, если ты делаешь 1. е7 – е5, то я 2. Конь g1 – f3, если ты делаешь 2. КЬ8 – с6, то я хожу: 3. Слон f1 – с4. Жду от тебя ответа.
Твой Лев»{146}.
Пользуясь случаем, скажу, что Троцкий был хорошим шахматистом,
