— А спать когда же?..
Игорь отмахивался:
— Успеем...
В конце концов она сдалась и ушла в спальню, напомнив, чтобы, когда все разойдутся, Игорь выключил свет.
Вся школа бегала в десятый — смотреть газету. Особенный успех имели карикатуры Игоря.
Главным его шедевром была карикатура, в которой молодой человек в парике, похожий на Ленского, молитвенно простирал руки к небу, выдыхая перистое облачко с надписью: «Я люблю вас»... А в небе сияли пять звездочек... Сакраментальный смысл этого рисунка был понятен только десятиклассникам. Ждали, что произойдет, когда Шутов узнает самого себя, но тот сказал:
— Ничего, мальчики, постарались... Ничего...— и только рассмеялся отрывистым сухим смешком, рассыпав его, как дробь, сквозь зубы.
Игорь делал вид, будто ему безразличен успех стенгазеты, но Клим хорошо видел, как он исподтишка все время наблюдал за толпой у «Зеркала» и ревниво прислушивался к толкам. Ликуя от первой удачи, Клим едва сдерживал свою радость:
— «Пускай олимпийцы завистливым оком»...— сказал он, подойдя к Игорю.— Вот так-то, старик: это лишь начало!
— Ничего особенного,— процедил Игорь,
Но против воли лицо его осветилось горделивым сознанием победы.
«Ты еще вступишь в комсомол»...— подумал Клим..И сказал:
— Хочешь, я вечером почитаю тебе свою поэму?
17
Поэма, на которую легли отсветы недавней войны и зарева грядущих революций! Поэма, зычная, словно клич Будущего! Прочесть ее впервые Турбинину было для Клима высшим откровением дружбы.
Игорь слушал, раскачиваясь в кресле. Он сказал:
— Это агитка. К тому же сильно растянутая.
Губы его сложились в сочувственную улыбку.
В глазах тускнела терпеливая скука.
— Ерунду городишь! — крикнул Мишка.
Он разгребал в печке жар и теперь, обернувшись к Игорю, держал перед собой, как шпагу, докрасна раскаленную кочергу.
— Агитка! А Маяковский?
Кресло равномерно покачивалось.
— Здесь Маяковский ни при чем... Бугров подражает вначале Гейне, потом Уитмену, кое-где — Багрицкому... Впрочем, влияние Маяковского заметно тоже, но... опять-таки, это не влияние, а простое подражание...
— А там, где о Дон Кихоте? Это что, тоже подражание?— Мишка, повернувшись задом к печке, не чувствовал жара. В комнате запахло паленым.
— Отойди,— сказал Игорь,— брюки сожжешь... И положи кочергу...
Мишка не двинулся с места и кочергу не положил. Наоборот, он размахивал ею, продолжая наседать на Игоря: поэзия — это оружие, да, пусть агитка, ну и что же?..
Мишка мог заснуть, слушая Клима, но терпеть, чтобы на него нападали... И кто? Он всегда подозрительно относился к Игорю. Его добродушное, в несмываемых веснушках лицо стало злым, а огромный, раздвинутый до самых ушей рот извергал целые потоки наивных, суматошных доказательств.
Да, наивных! Клим это хорошо понимал... Но на черта надо было читать поэму этому эстету! Агитка!.. Сидит себе в своей коробке... Бледное, с желтинкой от света лампы лицо его полно снисхождения и высокомерия.
— Какая же это поэзия, если она нужна сегодня, а завтра ее выкинут в мусорный ящик? Я не признаю такой поэзии. Вот...— Игорь протянул руку к стеллажу, выдернул томик Мея. Но не раскрыл его:— Конечно, у Бугрова есть отдельные места, но в целом... Что же ты молчишь, Клим, ты не считаешь свою поэму подражанием?..
— Нет, отчего же...— Клим сам не узнал своего голоса — он стал мятым, как войлок.— Нет, отчего же, все списано у Гейне, у Маяковского... Ты прав: мусор! А мусор надо...
Не кончив, он подошел к печке. В глубине раскаленного зева вспыхивали и опадали голубые язычки — башни и шпили готического города. Взмах — и, плеснув страницами, как крыльями, поэма метнулась туда, где бесились острые огни.
— Уж это зря! — Игорь вскочил с кресла и бросился к Климу.
Мишка, совершенно забыв, что держит раскаленную кочергу, бросил ее на ковер и, с воплем «Проклятый идиот!» — по самое плечо засунул в печь руку. Через секунду, обугленная по краям, слегка дымясь, тетрадь лежала на полу, а Мишка, дуя на обожженные пальцы, бегал по комнате, ругаясь:
— Психопат! Мерзавец несчастный! — Клим снова схватил тетрадь, но Мишка вырвал ее.— Пошел к черту!
Они стояли, пронизывая друг друга свирепыми взглядами.
— Ну ладно, черт с тобой,— наконец сдался Клим.
И толчком распахнул дверь. Игорь выбежал за ними вслед, крикнул:
— Куда же вы?..
Они молча спускались по лестнице — негнущийся, прямой Клим и за ним — Мишка, зажав под мышкой опаленную руку.
Игорь помедлил немного, потом захлопнул дверь и вернулся в свою комнату. Поднял кочергу — на ковре осталось черное пятно. Игорь провел по нему подошвой — сквозь прожженную дыру показалась желтая половица. А, черт с ним, с ковром... Но как бросился Мишка к печи!.. Игорь сел за стол, раскрыл задачник по алгебре. Конечно, сплошное подражательство... Слабая рифма... Мишка ничего не понимает в литературе... В бассейн двумя насосами накачивают воду. Через какое время бассейн наполнится, если известно... Дон Кихот и Санчо Панса... Неужели зависть? Мишка... Преданное собачье сердце. А впрочем, разве это — дружба? Во всяком случае, он не способен быть таким Мишкой. Дружба равных — сильных, умных, независимых — другое дело... Бугров... Непризнанный гений... Если известно, что за одну минуту через первый насос в бассейн поступает в три раза больше, чем... Новое светило... Были Гейне, Байрон, а теперь появился Бугров... Смешно, леди и джентльмены...
— Игорь, обедать! ....
Итак, начнем сначала: в бассейн двумя насосами накачивают воду...
— Игорь, обедать!..— мать осторожно открыла дверь, подошла к сыну, провела мягкой нежной ладонью по волосам. Упрямые, жесткие, блестящие... Сейчас его не оторвешь — присев рядом, на подлокотник кресла, она молча наблюдала за возникавшими на бумаге значками алгебраических формул.
— Не мешай!
Она убрала руку. Бедный мальчик! Ему приходится столько заниматься... Он очень способный, но одних способностей мало, чтобы получить золотую медаль... Они все меньше видятся и разговаривают — занят, занят... Хорошо, она не помешает.
Любовь Михайловна, не отрываясь, смотрит на сына, на его широколобую голову, склоненную над учебником, резкий, отчетливый профиль... Как странно — иногда ей приходит на ум, что это вовсе не ее сын... чужой, совсем взрослый юноша. Он становится все серьезней и угрюмей с каждым годом и, вытягиваясь вверх, словно незаметно уходит от нее все дальше и дальше. Прежде она ревновала его к друзьям, старалась быть ему товарищем, почти сестрой... Он все схватывал на лету. Гуляя в сквере — рос Игорь болезненным, слабым мальчиком — они перебрасывались английскими фразами. На них смотрели с удивлением и завистью. Она сама казалась себе моложе, смеялась,, заставляя Игоря разыгрывать кавалера — брала его под руку, давала денег, чтобы он покупал ей цветы... Он развивался быстро, она не успевала прочитывать того, что читал он, и, стараясь понять ход его мыслей — и не улавливая его — она влекла сына туда, где чувствовала себя уверенно: английский, музыка... Где и когда впервые возникла между ними незримая трещинка?.. У сына и отца тоже не было близости. Впрочем, не она ли сама — еще давно — встала между ними?
— Не к чему воспитывать аристократа! — говорил Максим.— Пусть растет как все!..
— Ты забываешь, кем был его дед...
— И кончил эмигрантом?
...Ссоры и слезы. Она мечтала об иной карьере для сына — блестящей, красивой и легкой...
Максим возвращался с завода после бесконечных заседаний и советов, усталый, измотанный. Работа и сон, сон и работа... И только?.. Нет-нет, тысячу раз нет!
И вот перед нею сидит совсем незнакомый человек— семнадцатилетний юноша, похожий на деда, с загадкой в голове и сердце. Его не интересуют девушки, он не ходит на танцы... О чем он думает вечерами, сидя над книгой? Какие мысли бродят в его мозгу, когда он так нехотя и принужденно отвечает на ее вопросы?.. Тайна... Боже мой, неужели уже выросло новое поколение, и между нею и сыном — пропасть, через которую не перекинуть и узенького мостика?..
Наконец Игорь сверил ответ. На его лице — ни удовлетворения, ни недовольства.
— Сошлось? — Любовь Михайловна кладет руку па плечо Игорю.
— Конечно.
К ее поцелуям он относится как к слабости ребенка и отводит ее руку осторожно, но твердо.
— Кстати, сегодня я прожег ковер.
Он наблюдает за ней с насмешкой и любопытством. Отчего-то — он сам не знает отчего — ему хочется града упреков, бурной сцены... Как раздражают его эти телячьи нежности, даже постоянный сладковатый аромат ее духов, разлитый по всей квартире! Слегка изменившимся голосом она произносит:
— Ковер придется передвинуть, чтобы не было так заметно...
В гостиной уже накрыт стол на три прибора.
