Мартин с Иосифом, Сабиром и воинами-охранниками, выделенными для охраны сына Ашера бен Соломона, держались в середине каравана. Эйрик же, напротив, при первой возможности догнал людей из свиты англичанки и теперь следовал вплотную за ними. Мартин порой завидовал легкому и беспечному характеру рыжего — тот успел не только обворожить горничную знатной дамы, но и завести приятельские отношения с капитаном Дрого; повар Бритрик угощал его сладостями, а паж Жос заливался смехом от его шуточек.
Спустя некоторое время Мартин подал знак Эйрику приблизиться.
— Ну, и что тебе от меня понадобилось, малыш? — спросил тот, осаживая коня и приноровляя его шаг к шагу лошади мнимого госпитальера.
Эйрик был на двенадцать лет старше Мартина и порой по старой памяти величал его «малышом» — как в те времена, когда они только что узнали друг друга. В ту пору Мартин действительно был четырехлетним малышом из приюта Святого Иоанна, приемышем Ашера бен Соломона, важного купца, облагодетельствовавшего сироту.
Мартин с усмешкой склонился с седла к уху варанга и вполголоса проговорил:
— Уж если, рыжий, ты стал своим человеком в свите леди Джоанны, было бы не худо при случае поведать какую-нибудь трогательную историю о своем рыцаре. Мол, господин мой, благородный Мартин д'Анэ, вступил в орден после того, как безвременно скончалась его обожаемая супруга, прекрасная и кроткая… Как же ее звали?.. Допустим — Элеонора, как королеву Элеонору Аквитанскую, в честь которой многие называют дочерей… Итак, сокрушенный горем рыцарь д'Анэ решил отрешиться от всего земного и связал себя обетами, став смиренным воином ордена Святого Иоанна. Подобные истории всегда производят впечатление на женщин.
Эйрику не требовались долгие разъяснения.
Он мгновенно усвоил, что ему надлежит говорить, и от себя добавил, что, надо полагать, мнимая супруга мнимого госпитальера умерла в родах, и таким образом молчаливый и печальный рыцарь, едущий в середине каравана, разом лишился жены и сына. Только железное сердце останется равнодушным к подобной трагедии. А уж если в сердце женщины родится сочувствие, тут и до нежности недалеко!
С тем Эйрик и ускакал, вздымая клубы пыли.
Несмотря на то что стояла середина апреля, солнце жгло, как в разгар лета. Мартин отбросил кольчужный капюшон, позволив ветру играть с каштановыми прядями его блестящих волос. Ближе к полудню тень коня и всадника уменьшилась настолько, что теперь лежала прямо под копытами его скакуна.
Когда вереница каравана, казавшаяся бесконечной, изгибалась вместе с поворотом дороги, рыцарь мог видеть Джоанну де Ринель — великолепную нарядную наездницу, словно не замечавшую ни жары, ни пыли. Ее стройный стан мерно покачивался в такт поступи лошади.
Сколько же ей лет? — спрашивал себя Мартин. Сэр Обри упомянул, что в брак леди Джоанна вступила семь лет назад, совсем юной. Следовательно, ей немногим больше двадцати. И при этом она беспечна, весела, со смехом расспрашивает о чем-то каравановожатого Евматия… Должно быть, о груде развалин, высящейся на соседнем холме, — только что она указала на нее рукой, затянутой в длинную серую перчатку… Но вокруг по-прежнему свита, а сэр Обри окончательно куда-то пропал.
Несколько позже удача улыбнулась Мартину: он сумел свести знакомство с камеристкой Годит.
Это случилось вскоре после полудня, когда неторопливо продвигавшийся караван догнала тагма[61] закованных в броню воинов императора. Тяжеловооруженные всадники спешили, и по знаку каравановожатого погонщики начали останавливать вьючных животных и отводить их на обочину, чтобы дать дорогу воинам. Как часто случается в спешке, на дороге образовалась сумятица, люди и животные заметались, заревели верблюды и отчаянно закричала какая-то женщина, чей ребенок выбежал на середину дороги, когда сверкающие сталью всадники находились в двух шагах.
К счастью, Сабир успел схватить мальчишку за шиворот и одним движением переправил его прямо в руки голосившей матери. Тем временем камеристка Годит начала резко разворачивать своего мерина, и на землю посыпались какие-то тюки и сумы, притороченные к ее седлу. Мартину пришлось придержать мерина под уздцы и помочь женщине поднять поклажу.
— Как вы добры, господин! — ахала матрона, поправляя покрывало, которое то и дело норовил сорвать с ее головы жаркий ветер. — Истинный воин святого Иоанна, не оставляющий в беде страждущих!
— Надеюсь, вы не пострадали? — сдержанно поинтересовался Мартин, помогая женщине снова сесть в седло, а затем похвалил наборную сбрую на ее мерине, заметив, что и знатная всадница подобной не устыдилась бы.
Камеристка сочла это замечание достаточным поводом, чтобы вступить в беседу. Сообщив, что сбруя — от щедрот ее доброй и благочестивой хозяйки, Годит поведала, что ее госпожа в пути уже больше года, что ее цель — святые места Иерусалима, а сама Годит состоит при ней в качестве камеристки и доверенного лица.
— Ваш слуга, господин рыцарь, оказался молодцом, — заметила Годит, пришпоривая мерина, чтобы догнать коня госпитальера, шедшего размашистым шагом. — Спас мальчишку, да как ловко! А я-то думала, что сарацины только на то и годятся, что швырять на копья христианских детишек. Но если он служит вам, значит он крещен водой и духом, как и положено, несмотря на то, что во всем остальном выглядит сущим язычником?
Мартин усмехнулся и промолчал. Для христиан все иноверцы — язычники. Что бы сказала эта рассудительная особа, если б знала, что и второй его «слуга» наотрез отказывается принимать причастие, утверждая, что всякий варанг должен помнить веру предков. Сабир — правоверный мусульманин, однако они уже много лет стоят плечом к плечу, и он доверяет ему как кровному брату.
— А вам, сэр, уже доводилось бывать в этих диких краях? — не унималась словоохотливая камеристка. — Сдается мне, у ромеев здесь не все ладно. И сарацин здесь, как мышей в подполье у нерадивого хозяина, их муллы завывают громче, чем звонят колокола в церквях, призывая к службе. И то сказать — что за христиане эти схизматики-греки, если не признают Папу Римского наместником Бога на земле?
— Но вместе с тем глубоко почитают Христа и Пречистую Деву. — Мартин осенил себя знаком креста, и Годит поспешила последовать его примеру. — Поэтому василевс Алексей Комнин[62] в свое время и обратился к Папе с просьбой о помощи в борьбе с сельджуками, наседавшими на его державу.
Камеристка лишь изумленно всплеснула руками, но после краткого замешательства последовал новый вопрос:
— Если ромеи добрые христиане, то отчего же император Исаак Ангел в то время, когда весь мир содрогнулся, узнав, что Саладин овладел святым Иерусалимом, наоборот, возрадовался и поздравил султана с военной удачей? По-христиански ли это — радоваться победе врагов Христа?
