Она впрягла рядом с ним вола, потом взяла в руки вожжи и кнут, и плуг тронулся. Работник шел за ним.
Подъехав к полю, работник стал за плуг, и Теодора погнала оригинальную упряжку.
Тотчас собралась толпа любопытных, большей частью женщин и детей, все глазели на невиданное зрелище и осыпали при этом помещика бранью и насмешками.
Три дня пахала так Теодора. Наконец силы Андора истощились. На четвертый день он вдруг остановился среди поля.
– Больше не могу… – пробормотал он, – при всем желании мочи нет…
Она сильнее хлестнула и погнала его, он прошел еще немного, потом грохнулся наземь. Но Теодора не сдавалась; он снова поднялся и окончил свой дневной урок.
Когда она на другой день снова хотела впрячь его, он бросился на колени и начал молить о сострадании.
– А я от тебя сострадание видела? – спросила она в ответ. И не только не пощадила его, а на этот раз впрягла его в плуг одного.
Пройдя, задыхаясь, третий ряд, Андор свалился. Теодора рванула вожжу, чтоб заставить его подняться, но он снова повалился.
– Сжалься, Теодора! – простонал он – и кровь хлынула струей у него изо рта.
С чувством спокойного удовлетворения смотрела на него Теодора, упершись руками в бока.
Он лежал на вспаханной черной земле, окрашенной его кровью.
– Я умираю, – чуть слышно проговорил он.
– Ты и должен умереть! – воскликнула она. – Как животное, издохнуть под открытым небом! Тогда Бог тебя простит.
– За что ты меня так ненавидишь?
– За то, что я слишком сильно любила тебя.
Андор глубоко вздохнул. Это был последний звук, вырвавшийся из его груди.
Когда он умер, Теодора посмотрела на него в последний раз, затем медленно направилась домой, там она зарядила ружье своего покойного мужа и ушла из деревни, чтобы присоединиться к мятежникам.
Когда была окончена великая борьба, один из мятежников, вернувшийся к своей сохе, рассказывал, что Теодора погибла в одной схватке с войсками от неприятельской пули.
По-видимому, это была правда, – так как с тех пор никто о ней ничего не слышал.
Рыжие волосы
Рыжие волосы! Вопреки суеверной примете, они неизменно сохраняют необычайную привлекательность. И все же история, разыгравшаяся на юге Нового Света, о которой я хочу рассказать, может только подтвердить распространенное предубеждение против этого демонического цвета волос.
Чтобы романтическое происшествие, о котором я хочу рассказать, было вполне ясно, надо иметь в виду, что в Южной Америке рабство существует еще и в настоящее время, – если и не официально, то все же фактически. Негласно там и до сих пор человеческий товар продается и покупается; этим товаром служат преимущественно китайцы и негры, помещаемые в имения в качестве слуг и рабочих на таких условиях найма, которые совершенно уничтожают личную свободу.
Да и кому там – в глуши, вдали от городов – защитить этих горемык от высокомерия и капризов их повелителей! Тем более что, гордые своим происхождением, полуиспанцы совсем и не видят в китайцах или неграх людей, а только несколько более разумную породу животных.
Состоя в близких отношениях с одной крупной английской фирмой, занимающейся ввозом какао, я отправился года на два в Гваякиль на западном берегу Южной Америки для изучения там плантаций какао.
Однажды владелец плантаций Д., у которого я поселился, сообщил мне, что хочет отправиться со мной во владения одной немецкой дамы, чтоб показать мне образцовое устройство их, и в то же время он предупредил меня, что дама, к которой мы собирались поехать, – женщина еще молодая и красивая, но до крайности эксцентричная. Родом из Померании, она была дочерью одного местного помещика и женою графа, человека слабогрудого, переселившегося поэтому с женой в Южную Америку ради мягкого и здорового климата. С тех пор, как граф умер, она живет уединенно, совершенно не бывая в обществе.
Говоря откровенно, меня в то время какао интересовало больше, чем все красивые вдовы в мире. Когда мы совсем уже собрались в путь, Д. неожиданно задержал деловой посетитель, и ему пришлось удовольствоваться тем, что он отправил со мною слугу и дал мне свою карточку.
После трехчасовой езды мы остановились у одной фермы, по виду ничем не отличавшейся от всех остальных. Мы проехали через ворота, во дворе у нас взяли лошадей, и старик негр повел меня в старый мрачный парк. Сквозь темную листву виднелось светхлое здание в виде виллы, и вскоре мое внимание привлекла. обширная веранда.
Старик негр поспешил вперед с визитными карточками Д. и моей. Я остановился в некотором отдалении, полускрытый кустарником, весь прикованный развернувшейся предо мной необычайной картиной.
На веранде сидела в качалке восхитительная женская фигура в белом воздушном одеянии, закинув руки за голову, и тихо раскачивалась, а стоящий за ее спиной негр обвевал ее большим веером.
Старик негр взошел по невысокой лестнице на веранду и, преклонив перед ней колени, протянул ей обе карточки, которые она быстро пробежала, затем сделала ему знак рукой, и старый негр поспешил обратно ко мне, попросив меня последовать за ним.
Дама приняла меня необыкновенно любезно. Она была довольно молода и действительно красива, среднего роста, полная, с рыже-белокурыми волосами – наружность во всех отношениях оригинальная. Мы разговорились – о цели моего пребывания в этой стране, о плантациях, о местных нравах и условиях жизни вообще.
Когда я выразил изумление по поводу того, что владельцы поместий здесь так часто употребляют негров для своих личных услуг, она насмешливо заметила, что в этом отношении она может мне доставить наилучшие условия для изучения вопроса: она полагает, что в дрессировке рабов несколько знает толк. Заметив, что меня покоробило выражение «рабов», она снова насмешливо заметила, что не хочет спорить о словах.
– Каким образом, однако, удается вам – женщине слабой, хрупкой и вдобавок одинокой – держать в узде этих дикарей?
– Вы сомневаетесь в этом? – ответила она вопросом. – Я докажу вам это. Впрочем, я вовсе и не так слаба и хрупка, как вы думаете.
Она приказала подать прохладительного и, когда мы освежились, сама предложила показать мне свои владения. Она позвонила, тотчас же откуда-то появился негр, которому она отдала вполголоса какое-то приказание. Он вышел и вскоре вернулся, неся в руках пару красных кожаных сапожков, на которых блестели маленькие серебряные шпоры.
Негр опустился на колени перед ней и начал надевать ей сапожки, она небрежно протягивала ему то одну, то другую ногу и, улыбаясь, смотрела на меня. Затем она предложила мне папирос и вышла, чтобы переодеться. Когда она вернулась, на ней были красные сапожки с серебряными шпорами, короткая красная шелковая юбка и белая блуза, на голове для защиты от солнца – широкополая соломенная шляпа.
Когда мы спустились со ступенек веранды, я увидел в саду ее диковинную верховую «лошадь», совсем готовую. Это был негр геркулесовского сложения, сильные руки которого были скованы на спине, а на затылке у него было прикреплено своего рода седло с изящными стременами.
Я еще не имел тогда никакого представления об этом южноамериканском обычае и остановился в онемении, а красивая женщина снова насмешливо расхохоталась. Она спустилась наконец со ступенек, и, когда негр распростерся ниц перед ней, она поставила свою маленькую ножку на его курчавую черную голову.
– Это мой любимый раб, – сказала она. – Это существо боготворит меня, а мне доставляет удовольствие мучить его. У этой породы животных это, знаете ли, укрепляет преданность.
Я все еще не мог в себя прийти.
– Встань, собака! – воскликнула она наконец, дав негру пинок ногой.
Негр приподнялся и остался на коленях так, чтобы ей удобно было вскочить на седло, – и вот она очутилась у него на шее верхом.
По ее знаку и я сел на свою лошадь, и мы выехали, направившись в поля и на плантацию, причем негр шел все время в ногу с моей лошадью.
Когда мы снова очутились на веранде и спокойно уселись пить чай, был уже вечер, спустились тропические сумерки со всей своей живописной красотой. Рыжеволосая красавица снова надела свое воздушное платье. Мы говорили о Европе и о ее немецкой родине. Вдруг вошел негр, на котором она ехала прежде верхом, – робко, как собака, боявшаяся наказания, – распростерся на полу перед своей госпожей, а она поставила на него ноги, как на скамеечку.
В неописуемом душевном смятении простился я с наступлением ночи с прекрасной рыжеволосой женщиной и пришел в себя только тогда, когда вернулся домой и уселся со своим приятелем за бутылкой коньяку.
Выслушав со смехом мой отчет, Д. сказал:
– То, что вы увидели там у этой госпожи плантаторши, далеко не так необычайно, как вам кажется. Это вполне обыкновенно здесь у нас, где на негров и китайцев не смотрят, как на себе подобных, и оттого и наши дамы-плантаторши с ними не обращаются, как с людьми. А эту езду верхом вы и совсем не должны рассматривать как каприз жестокой госпожи. Свободные мужчины низших классов точно так же готовы во всякое время служить нашим дамам верховыми животными. Во всяком случае, о нашей рыжеволосой красавице я мог бы вам порассказать многое похуже, такие вещи, которые не вызываются местными обычаями и нравами…
