Нил вышла на такую широкую аудиторию, о которой не мог мечтать ни один современный художник. Портрет Кейт Миллет стал одним из самых известных ее произведений. Он сродни иконописной работе – говорю это без тени смущения. Миллет – с пристальным взглядом, неулыбчивая, несколько мужеподобная, сосредоточенная, с темными волосами, в белой мужской рубашке. Больше всего она напоминает ставший сразу знаменитым фотопортрет Патти Смит, сделанный в 1975 году Робертом Мэпплторпом для обложки к ее дебютному альбому Horses. Обе женщины привлекательны; обе из семей работяг; и на той и на другой белоснежные мужские рубашки, призванные подчеркнуть, что, несмотря на всю вызывающую чувственность, несмотря на всю бисексуальную притягательность, они совершенно серьезны в достижении своих целей. Очень впечатляет. Не исключаю, что в свое время Мэпплторп обратил внимание на журнал с Кейт Миллет на обложке и вспомнил о ней, создавая свой портрет Патти Смит.
Мэпплторп сделал фотопортрет Нил незадолго до ее смерти. Нил умерла от рака в 1984 году. Фотография жутковатая и завораживающая – такой она сделана сознательно, по желанию Нил. Она знала, что умирает, и попросила Мэпплторпа дать ей возможность увидеть, как будет выглядеть мертвой. Поэтому Нил закрыла глаза, приоткрыла рот, имитируя изображения покойников на старых фотографиях XIX века. Фотография ошеломляет своей потусторонностью. Остановленное мгновение пронзительного восторга и ощутимой боли – ну просто «Экстаз святой Терезы» Бернини.
Во всех нас и в самой себе Нил прежде всего видела живого человека. Она писала нас такими, как мы есть: уродливыми, растерянными, помешанными – жалкими и прекрасными. «Я старалась отражать все простосердечно», – однажды сказала Нил о своей работе. Ей это удавалось до безобразия хорошо.
Глава 10. Ли Краснер
Я ничем не жертвовала.
ЛИ КРАСНЕР
НА ФОТОГРАФИИ, сделанной летом 1927 года, две сестры в купальных костюмах позируют плечом к плечу на песчаном пляже. Девятнадцатилетняя Ленор абсолютно спокойно смотрит в камеру, а семнадцатилетняя Руфь улыбается, но отводит взгляд. Они выглядят как самые обычные американские подростки, но это не совсем так.
К тому времени имя Ленор (так она называла себя сама) успело уменьшиться до Ли (так ее называли приятели из художественной школы, которую она посещала при колледже Купер-Юнион в Манхэттене). Свою судьбу она выбрала много лет назад: «Я не знаю, откуда взялось слово ИС-КУС-СТВО, но уже в тринадцать я твердо знала, что хочу быть художником». Не самый предсказуемый выбор для дочери эмигранта, торговца рыбой из Бруклина.
При рождении ей дали имя Лена. Она была шестой из семи детей в семье Краснер и оказалась первой, рожденной в Америке – ровно через девять месяцев после воссоединения ее еврейского отца и русской матери, на два года разлученных друг с другом. Два года спустя родилась Руфь. Две совершенно американские девочки, Лена и Руфь, стали фактически обособленной семьей внутри большой ортодоксальной еврейской семьи, говорившей исключительно на идише и русском. Они спали в одной кровати и росли в двух мирах: старом и новом.
К тому времени, когда была сделана фотография на пляже, девушка по имени Ли Краснер всерьез вознамерилась покорить Новый Свет и установить свой флаг на его вершине.
* * * * *
Следующим летом, в июле 1928 года, умерла от аппендицита их старшая сестра, Роза, оставив после себя двух маленьких дочерей. Согласно семейным традициям Краснер теперь должна была выйти замуж за своего зятя и воспитывать племянниц. Ее не просили – от нее ожидали этого, как само собой разумеющегося.
Она отказалась.
Место Ли заняла восемнадцатилетняя Руфь, или ее заставили это сделать. Младшая сестра оказалась послушнее, а может быть, не так ясно слышала зов судьбы. Правда, Руфь, по словам биографа Краснер Гейл Левин, «так и не простила сестру».
Ли Краснер. Автопортрет. 1930
Сама Ли Краснер простила себя довольно быстро – и знать это важно.
После смерти Розы, уже в сентябре, Краснер подала документы в Национальную академию дизайна, которая находилась в Верхнем Вест-Сайде в Манхэттене, и была принята. Как в большинстве серьезных художественных школ, студенты этой академии сначала делали наброски с копий античных и ренессансных скульптур и только потом допускались в классы «рисунок с натуры», представив для этого вступительную работу.
Вступительной работой Краснер для курса рисования с натуры стал этот уверенный автопортрет, написанный во дворе родительского дома в сельской части Лонг-Айленда, куда вся семья переехала в 1926 году. «Я прибила зеркало к дереву и все лето писала себя с деревьями на заднем плане, – рассказывала Краснер. – Было сложно – свет в зеркале, жара и жуки». Для ученицы школы, глубоко погруженной в традиционную (другими словами, крайне консервативную) академическую живопись XIX века, это был не только сложный технически, но и очень смелый выбор.
Краснер изобразила себя как серьезную молодую женщину с короткой стрижкой, в грязном фартуке художника и рабочей рубашке с короткими рукавами. Ее пристальный взгляд знаком нам по фотографии на пляже, но здесь она холодно смотрит на саму себя. Пронзительный и даже в чем-то беспощадный взгляд – она не пытается себя приукрасить: большие губы, нос и уши, маленькие глаза. Но есть кое-что и комплиментарное: она вполне осознанно представляет себя как художника. Это я.
Картина помогла ей попасть на курс рисования с натуры (с соблазнительным названием «Живая натура в полном объеме»), где ее даже допустили до обнаженных моделей. Впрочем, преподаватели предупредили: «Когда вы пишете картину в помещении, не стоит придумывать, что она написана на природе». Видимо, они решили, что она зачем-то приписала деревья на заднем плане, хотя в строго натуралистичной манере изобразила нескладные черты собственного лица.
* * * * *
В общепринятом понимании Краснер была далеко не красоткой, что довольно часто отмечалось пишущими о ней. Гейл Левин, знавшая ее лично, писала: «Я никогда не считала Ли уродливой, как некоторые ее современники и авторы, подчеркивавшие это после ее смерти». Однако Левин, подробно распространяясь о великолепной фигуре Краснер, не побрезговала повторить слова студентки Академии дизайна об «исключительно некрасивой, но элегантной и стильной Ли Краснер»: «У нее был огромный нос, обвисшие губы, обесцвеченные волосы, уложенные в длинный гладкий пучок-боб, и ослепительно красивое, сияющее белое тело».
Вы обращали внимание, что никто не обсуждает внешность Пикассо? Хотя он был некрасив. Коротышка ростом 162 сантиметра. Почему-то, когда заходит речь о жизни и творчестве Пикассо, черты его лица и его рост никого не волнуют. Потому что это не важно.
Верно?
И обсуждение работ Джексона Поллока никто никогда, насколько мне известно, не начинал со слов: «Этот облысевший художник выглядит еще вполне сильным мужчиной…»
В первый раз я увидела фотографию Краснер, когда была совсем
