коллег, которые, оставив так называемый «лечебный» гипноз, обратились к более прибыльному, «паллиативному»: помогали множеству платных пациентов бросить курить, не испытывать страха перед полетами или преодолевать некоторые сексуальные дисфункции. Хотя Сильвия настаивала, он не поддался искушению сменить профиль, главным образом памятуя фразу, сказанную
синьором Б. В период, когда они с отцом очень сблизились, после того как Пьетро решил избрать ту же профессию, он однажды спросил, почему старший Джербер решил посвятить себя исключительно несовершеннолетним. Ответ отца был простым и обескураживающим, как любая простая истина, которая только и ждет, когда ты на нее наткнешься.
Никто не верит тому, что говорят дети.
Синьор Б., по сути, подразумевал только то, что все мы в детстве переживали моменты, когда взрослые отмахивались от нас, все мы испытали унижение, когда нам не верили только потому, что мы еще маленькие.
– На самом деле дети – хранители абсолютной истины существования, – говорил он. – Вот только взрослые отворачиваются от нее, не желают слышать. Потому что взрослые потеряли невинность и уже не воспринимают таких тривиальных вещей, как смерть, или то, что не всегда легко отличить добро от зла.
Добро и зло часто неразличимы в уме ребенка. Например, то, что для других зло, для него может быть добром. Вот почему синьор Б. так снисходительно отнесся к сестренке, которая бросила в цистерну для сбора дождевой воды недавно родившегося братика. Ведь, по сути, она всего-навсего устранила причину ревности, снедавшей ее изнутри и причинявшей боль.
Поэтому Пьетро Джербер, даже до того как окончательно убедился, что Николин не убивал свою мать, засомневался, можно ли сразу поставить на нем клеймо убийцы. Для всех прочих такое решение выглядело наиболее приемлемым, но он не смирился и обнаружил, что есть иное объяснение: нечто неизведанное и ужасное, человек, способный манипулировать чужим сознанием, скрывающийся в тени и готовый вторгнуться в чей угодно ум.
Если бы Джербер ограничился поверхностным взглядом, от Нико бы уже отделались, осудив его и заставив расплачиваться за преступление, которого он не совершал.
Именно этого Сильвия не хотела или была не в состоянии понять. Он не мог в мгновение ока перестать задаваться вопросами, от которых все прочие отмахивались, иначе ему было бы слишком трудно уживаться с собственной совестью.
Проведя ночь на диване, в лихорадочном сне, он пришел в кабинет на мансарде немного раньше, чем туда прибыл Николин с охраной. Джербер сразу заметил, что прежнюю сотрудницу заменила другая, моложе и, судя по виду, сговорчивее.
– Что случилось с вашей коллегой? – спросил он.
– Лежит дома с простудой, – ответила девушка.
Психолог сделал вид, будто огорчен, но заподозрил, что сам явился причиной болезни, чихнув ей прямо в лицо. Стал объяснять новенькой, что на время сеанса останется с ребенком наедине, а им даст знать, когда закончит.
– Мне уже изложили процедуру, но все равно спасибо, – улыбнулась она.
Ему понравилось иметь дело с кем-то элементарно вежливым. И с Николином новая сотрудница обращалась человечнее. Джербер надеялся, что та, другая, больше не вернется.
Когда сопровождающие ушли, психолог взял мальчика за руку и подвел к креслу, в котором сидели, сменяя друг друга, маленькие пациенты и которое накануне занимала Лавиния. Интересно, хранит ли кресло-качалка следы тех путешествий, в которые, не вставая с него, пускались дети. Путешествий во времени, в прошлое или в настоящее. Но главное, путешествий в бездны собственного разума. В места недоступные, часто неведомые. Иногда волшебные, фантастические. А иногда воистину проклятые. Пьетро Джербер служил проводником, его единственной задачей было не оставлять детей одних.
Но никогда прежде ему не приходилось сталкиваться с чужеродным вторжением в разум ребенка.
– Все хорошо? – спросил психолог.
Было ясно, что Нико не ответит, но все равно он хотел, чтобы мальчик знал: кто-то печется о нем. По всей видимости, его психика была поставлена на паузу. А вместе с ней – личность, разум и самосознание. Оставались только доведенные до автоматизма поведенческие навыки, рудименты, закрепленные привычкой.
И возможно, где-то еще – его душа.
Развивая эту мысль, Пьетро Джербер и вообразить не мог, что рассказ, который ему предстоит услышать, как раз и касается участи многих душ. Включая его собственную. И что путешествие, которое он собирается предпринять, приведет его к порогу ада.
Ни о чем не ведая, он задернул шторы, как всегда, легонько толкнул кресло Николина, и оно пришло в движение. Тогда Джербер показал мальчику поляроидный снимок с рыжеволосой женщиной, лицо которой поглотило пламя.
– Ты хотел, чтобы я нашел это, и я нашел, – заявил гипнотизер. – Теперь ты должен рассказать, кто эта женщина и почему она столько значит для тебя…
Визуального стимула оказалось достаточно, чтобы включить добавленную память.
– Вы верите в дьявола, доктор? – ответил сказочник голосом Нико. – Верите вы или нет, но существуют только две фотографии демона. Эта – одна из двух… Настоящее имя вам ничего не скажет. Но когда дьявол принимает обличье этой женщины, ты должен называть ее «мама».
32
Мама говорит все время, что и рай, и ад – прекрасные места. Единственная между ними разница – та, что в аду ты совершенно один. Там нет никого, даже дьявола, потому что дьявол остается на земле и уловляет души. И какой смысл находиться в великолепном месте, если не с кем его разделить?
В этом и заключается наказание.
Самым прекрасным местом в мироздании для меня всегда был деревенский дом среди лесов, в маленькой долине. Но теперь я хотел бы оказаться где угодно, только не здесь. И я говорю себе, что, может быть, с мамой и папой ничего не случилось, это я умер и попал в ад. Только сам об этом не знаю, ведь мне никто ничего не сказал.
Если не считать того, что я не думаю, будто заслужил такое наказание, возвращение Беллы ставит под вопрос такое понимание случившегося. Ведь, если мама права, моей собаки не должно быть здесь со мной. Да и орка тоже.
Вот уже пять дней, как мы вместе, и сосуществование дается все тяжелее. По правде говоря, мы не так уж и часто видимся. Я почти все время провожу на лужайке с Беллой, а с ним пересекаюсь, только когда готовлю ему еду. Простые блюда, которые не всегда получаются вкусными: макароны, куда я просто выливаю банку томатного соуса; мясо с фасолью в желе и бесконечные консервы из тунца. Но орк, похоже, не замечает, что́ я ставлю перед ним, пожирает все подряд и не жалуется.
Распорядок дня у него не меняется:
