– Мы были совсем младенцами, – возражал отец, – мы не могли придумать ничего лучше.
И отец выжил и вернулся в 1918-м, так что вполне вероятно, что он успел застрелить парочку немцев.
Наверняка среди моих компаньонов по бизнесу было немало убийц, но я могу с уверенностью назвать только двух. Один служил клерком в Файфе – этакий проворный дотошный малый вроде меня, если не учитывать, что у него были жена и дети. Дела его шли вполне неплохо. Несколько лет назад я встретил случайно его старшего сына и поинтересовался, как дела у отца.
Оказалось, что тот застрелился. Он был снайпером во время Первой мировой. Его задачей было сидеть на дереве и методично стрелять во всякого немца, который высунется из укрытия. Стрелок он был хороший и потому уложил немало вражеских солдат, чем весьма гордился впоследствии. Спустя сорок лет, после Второй мировой и всех ее Бельзенов, Дахау, Варшав, Дрезденов, Хиросим и т. п., он вдруг вспомнил об убитых им людях, и это стало страшно мучить его, жизнь превратилась в кошмар. Наверное, дело было в чем-то еще. Он был пресвитерианцем, а религиозные люди всегда немного с приветом. Интересно, как у него складывались отношения с женой? Другой убийца служил акцизным чиновником на ликеро-водочном заводе в Менстри, где я устанавливал систему безопасности. Между прочим, многие эксцентричные люди были акцизными чиновниками, например Берне, но тот человек, о котором я рассказываю, не имел поэтических наклонностей и вообще не был ничем примечателен. Он отличался тем спокойствием и самодостаточностью, которые мне часто приходилось отмечать в заурядных людях военной профессии. Как-то раз он заглянул без четверти пять в каморку, где я работал, и прошептал: «У меня пирушка через пятнадцать минут». Я прибрался и пошел вместе с ним в маленький кабинет, где кроме нас оказался еще управляющий винокурни, и мы выпивали там вместе допоздна – три уважаемых шотландца, погрузившиеся в винные пары и воспоминания. Каждый из нас знал о том, что его собутыльники – настоящие алкоголики, и отсюда возникало доверие, которое не всегда достижимо даже с самыми близкими родственниками и друзьями. Акцизный чиновник служил в Израиле, который тогда назывался Палестиной. Он рассказал, как однажды вошел в жилой дом и провел тарахтящим автоматом слева направо и обратно, застрелив за каких-нибудь полминуты четырех детишек, мать, отца и их пожилых родителей. Я спросил:
– Ты выполнял приказ?
– Нет, – ответил он. – Я просто должен был обыскать дом. Обычный обыск. Я обыскал к тому моменту сотни домов, даже не снимая автомат с предохранителя.
– Ну и что ты чувствовал?
– Восхитительные ощущения! Как будто оттрахал бабу. Очень здорово.
– Хотелось тебе когда-нибудь сделать это еще раз?
– Не особо. В сущности, я ведь довольно тихий человек.
После паузы управляющий рассказал о том, как он служил водителем в зоне Панамского канала и как они там гоняли арабов. У меня не было военных историй. Меня комиссовали по зрению в национальную компанию. Сейчас мое зрение наверняка стало еще хуже. Мне ведь уже столько лет, сколько было матери, когда она сбежала в Новую Зеландию.
– Мы были совсем детьми, – сказал отец. – Даже генерал Хэйг был заигравшимся школьником, который ни о чем понятия не имел.
– Надо было идти за своим народом, – строго произнес Старый Красный. – Надо было слушать шотландских социалистов, Харди, Маклина, Макстона и Галлахера. Они хотели, чтобы рабочие остановили войну, устроив всенародную забастовку, как они и договаривались с германскими социалистами. Но нет же. Как только захлопали на ветру знамена, толпы встали под них, и германские социалисты присоединились к кайзеру, а английские – к либералам. И только последователи Клайдсайдера – единственные, кто хотел изменить прогнивший порядок, – были объявлены трусами и посажены за решетку по обвинению в подстрекательстве. Якобы они говорили рабочим, что нынешний режим ведет их в болото.
– Ну хорошо, – вздохнул отец, – просто в тех обстоятельствах невозможно было действовать иначе.
– Ты НЕ ПРАВ, Питер! – возмутился Старый Красный. – Стыдно говорить такие вещи. Ребенок же слушает.
Я-то как раз старался не слушать.
– Он может запомнить это на всю жизнь. Тот, кто уверен, что прошлое не могло сложиться иначе, вынужден свыкнуться с мыслью, что и настоящее невозможно изменить, и будущее тоже. Видит бог, я последовательный атеист, но даже христианство лучше, чем бесхребетный восточный фатализм. Простые люди сумели остановить войну, устроив забастовку. Ты ведь сам в ней участвовал, помнишь? В 1914-м.
– А, ты об этом. Ну да.
– Рассказывал ли ты об этом своему сыну?
– Нет.
– Ты расскажи! Расскажи сейчас же!
– Ребенок делает домашнюю работу, – заметила мать.
– Это не займет и двух минут, миссис Макльюиш, – сказал Старый Красный. – Джок, послушай отца. Ты сейчас узнаешь кое-что такое, о чем не пишут в учебниках, если дети все еще учатся по ним. Давай, Питер.
– Ну, – смущенно начал отец, – дело было в Рождество 1914 года. В то утро перестрелка в обычное время не началась. Вообще не началась. Все вздохнули с облегчением – было ощущение, что немцы вдруг образумились. Потом мы увидели несколько человек в немецкой военной форме, которые открыто прогуливались перед нашими траншеями. Сумасшедшие! Я смотрел на них, вытаращив глаза. Тут Томми Гован вдруг засмеялся и полез из траншеи. Я решил, что он тоже свихнулся и схватил его за ногу.
– Да брось, Питер. Рождество на дворе! – сказал он.
И тогда я вылез следом. Это происходило прямо у французской линии фронта. Поговорить мы толком не могли, языка никто не знал, но зато хлопали друг друга по плечам, обменивались рукопожатиями, флагами и фляжками – они нам шнапс, а мы им ром. Выдался просто замечательный день.
Старый Красный спросил:
– А как реагировали офицеры?
– Некоторые дико разозлились, выхватили револьверы и стали орать: «Назад, изменники!»
– И что вы им отвечали?
– А ничего. Просто повернулись к ним спиной. В такой ситуации они были бессильны. На следующее утро опять забухали пушки, и все вернулось в нормальное русло. С тех пор пушки не умолкали. Они всегда задавали тон бою.
– Предлагаю продолжить разговор о войне на кухне, – тихо сказала мать. Она занималась вязанием. С одинаковой неприязнью относилась она и к женским сплетням, и к мужской аргументации. Она была такой же молчаливой, как я сейчас.
«Мы были совсем еще детьми».
Прежде, чем Рейган объявил о своей десятилетней миллиардной программе модернизации ядерного оружия, на «Би-би-си» сняли специальный фильм, в котором офицеры американской армии объясняли, почему такая программа необходима Мне понравились эти ребята. У них совершенно не было этого противного и занудного высокомерия английских офицеров. Они все были среднего возраста, но выглядели веселыми и здоровыми, увлеченными своим делом и готовыми с удовольствием объяснить широким массам, что к чему. Для коммунистов и пацифистов они, конечно, были воплощением ЗЛА, но на самом деле это были совсем беззлобные люди с мальчишечьими повадками и прямолинейным мышлением. В этом состояла их единственная проблема. Их техники давно изобрели все самые совершенные виды оружия, которые могли себе вообразить, а если нет, то должны были изобрести их в самое ближайшее время, иначе их опередят русские коллеги. Они не были милитаристами. Конечно, все они подчинялись приказам, и иногда им приходилось, подобно моему приятелю чиновнику, держать палец на спусковом крючке автомата, уничтожая в считанные секунды три поколения одной семьи. Но таких было немного. Большинство из них до сих пор уверено, что гонка вооружений будет длиться вечно. Бесконечная гонка вооружений с бесконечными военными учениями – вот что такое мир в их понимании. Вне такого мироустройства они станут совершенно бесполезными. А ведь это можно сказать обо всех изобретателях, ученых, бюрократах, промышленниках и компьютерщиках, которые зарабатывают свой хлеб, обслуживая военный бизнес Америки, России или любой другой страны. В наши дни всякий, кто получает прибыль, получает ее отчасти из военного бизнеса. Если бы завтра в России случилась революция и к власти пришли бы либералы, как в Греции или Испании, мы бы сразу оценили русских как потенциальных врагов или сформировали бы с ними альянс против Китая, где тоже живет много солдат. Но гонка должна продолжаться. Мы должны молиться, чтобы она никогда не кончилась, потому что уверены, что кончиться она может только одним: трах-тара-рах. Наши защитные системы работают так же, как мои фантазии – они могут продолжаться, только разрастаясь и становясь еще более сложными и мерзкими. Никто и никогда не сможет контролировать этот процесс. В 1914-м и в 1939-м несколько крупных промышленных держав, наплевав на весь мир (в самом вульгарном смысле слова) занялись коллективной мастурбацией. Никто из них не получал удовольствия. Но остановиться они не могли. И очень скоро все это повторится. И я к этому готов. Глоток.
