– О, не надо так, пожалуйста, не надо! – взмолилась Фейт, в ужасном предчувствии скандала ерзая на своем стуле.
Но ни один из ссорящихся не обратил на нее ни малейшего внимания, зато ссора разгорелась на славу, и скоро практически ничего не стало слышно за громовыми репликами Пенхоллоу и ответными выкриками Чармиэн. Юджин, прилегший на софу, откровенно потешался над ссорящимися, а Клара уткнулась в свою чашку, стараясь ничего не замечать. Клей обнаружил, что руки у него так дрожат, что он не в силах ровно держать чашку и блюдце, и поставил посуду на стол. Конрад, вошедший в комнату в самый разгар скандала, не нашел ничего лучшего, как только подстегнуть Чармиэн:
– Давай-давай, Чарли! Наподдай ему!
За Конрадом в комнату проник Рубен Лэннер, который, подойдя к хозяину, потряс его за плечо, привлекая внимание:
– Потише, хозяин, потише...
– Чего тебе надо, старый болван?! – оскалился на него Пенхоллоу.
– Вас хочет видеть мистер Оттери. Я провел его в Желтый зал.
С Пенхоллоу гнев снесло словно ветром. В его глазах блеснул интерес, он посмотрел на Раймонда в некотором сомнении, а потом сказал:
– Так, значит, пожаловал старый Финеас? Так-так... Ну что ж, зови его сюда. Чего ради ты оставил его в Желтом зале?
– Потому что он хотел поговорить с вами один на один, хозяин.
– Интересно, это еще почему? – требовательно поинтересовался Конрад.
Раймонд, слышавший весь этот разговор, поставил на стол чашку и блюдце, и сказал спокойно:
– Я тоже буду говорить с ним.
– Не будь таким ослом, Рай! – сказал его отец, больше с изумлением, чем со злобой. – Ведь старик Финеас хочет повидаться со мной! Почему бы и нет? Рубен, проводи меня в Желтый зал...
Раймонд не сказал на это ничего. Рубен помог Пенхоллоу подняться из его кресла. Старик, проходя, потрепал Чармиэн по плечу:
– Ну-ну, моя девочка! Ты мне так напоминаешь темпераментом покойную Рейчел... Хотя она, я думаю, перевернулась бы в гробу, если бы знала, какого рода, жизнь ты ведешь... Но все-таки в тебе есть кураж, а это много значит... Поцелуй же меня, моя ласточка!
Он сам звучно поцеловал дочь и удалился, опираясь на плечо Рубена.
Как только он вышел, близнецы с большим интересом стали обсуждать мотивы визита Финеаса, поглядывая на Раймонда. Но тот не реагировал.
– А кстати, Раймонд, почему это ты стал «таким ослом»? – полюбопытствовал Юджин, рассматривая Раймонда сквозь неплотно смеженные веки.
Раймонд пожал плечами.
– Почем мне знать? Скажи-ка, Барт, это ты заказал эти цветы?
– Нет, конечно! – отвечал Барт, крайне удивленный таким предположением.
– Ах да, конечно, – Раймонд слегка покраснел. – Я что-то стал забывчив...
– Гляди, как проходит земная слава! – дурачась, провозгласил Конрад. – Наш разумник, наш педант Рай стал кой – чего забывать! Это уже многое значит! Погоди, Рай, скоро ты станешь нормальным человеком!
Раймонд рассеянно улыбнулся и вскоре ушел. Обри шумно выдохнул:
– Что-то странное есть в этом доме. Я вижу, вы все тут привыкли к этому, но для меня это такой невыносимый контраст с моей собственной уютной квартирой... – он сделал неясный жест своей холеной ручкой. – Все здесь так странно, так зыбко, так далеко от жизни, и все вы кажетесь мне наполовину призраками, сами не понимающими, о чем говорить и что делать...
– Это все совершенная правда! – заметила Чармиэн. – Но чему же тут удивляться, с другой стороны?
– О нет, моя дорогая, дело не в удивлении! Нет, я просто физически чувствую отталкивающие флюиды этого дома! Такая обнаженность самых неблаговидных чувств, не правда ли?.. И что, ты станешь утверждать, что это не странно, дорогая? Позволь привести слова поэта: как странен мир, что не на нас похож...
Тут Юджин, всегда страшно завидовавший хорошо подвешенному языку Обри, а в особенности – его литературным успехам, попытался завязать с ним словесную дуэль, которая из-за своей заумности не могла заинтересовать практически никого, кроме них самих. Присутствующие с трудом сдерживали зевоту, а Фейт, с мученическим выражением приложив пальцы к вискам, вышла из столовой.
Глава пятнадцатая
Потрепанный автомобиль, на котором, очевидно, приехал Финеас, стоял перед главным входом. Фейт отметила это совершенно машинально, нисколько не задумавшись над причинами столь странного неожиданного визита Финеаса к Пенхоллоу. Головная боль у нее все усиливалась, охватывая виски неумолимыми железными тисками... Кожа на лбу, казалось, сделалась слоновой – толстой и негнущейся, в ушах стоял мерный шум... Ей пришлось несколько раз вытереть пот со лба, пока она взбиралась по лестнице в свою спальню. Придя туда, она уселась в кресло у окна, держась очень прямо, напряженно и потихоньку продолжая массировать виски. Она припомнила снова, каким бледным и измученным было лицо Клея, когда чашка и блюдце затряслись у него в руках за столом, и неожиданно поняла с болью, что единственный путь спасения для них – это уехать вдвоем с сыном прочь из Тревелина. И еще до нее дошло, что Клей еще слишком инфантилен, слишком доверчив и зависим и пребывает в святой уверенности, что она сможет оберечь его от всех опасностей в жизни... И Фейт чувствовала, что, как бы то ни было, она не сможет и не имеет права предать эту его наивную веру в мать, которая всегда защищала его от издёвок сводных братьев и от гнева отца. Она обязана пойти ради Клея на все.
Она стала думать, что же ей следует делать. Она решила, что сейчас они могут, в конце концов, наплевать на все и смыться из Тревелина, и оставалось только придумать, каким образом это лучше всего сделать. Потом ей пришло в голову, что денег у нее явно недостаточно, а Клей еще не достиг совершеннолетия, двадцати одного года... Она не знала в точности, станет ли Адам Пенхоллоу требовать его пребывания в отчем доме в официальном порядке (поскольку он имел это право в отношении несовершеннолетнего сына), и пришла к выводу, что скорее всего станет...
Мучительно перебирая пальцами, она пыталась отыскать спасительный путь, но всякий раз приходила мысленно только к гигантской кровати, на которой, отвратительно хохоча, валялся пьяный, мерзкий Пенхоллоу и распоряжался деньгами...
Этот образ был столь впечатляющим, что Фейт наконец отказалась от попыток придумать что-нибудь. Пока Адам жив, они все будут находиться под его злыми чарами, словно он гном из подземелья...
Больше всего на свете ей бы хотелось, чтобы голова перестала болеть. И потом, она страшно устала. Уже много ночей она не спала как следует и была вынуждена увеличить дозу веронала с двадцати до тридцати капель. Она уже посылала Лавли в Лискерд за лекарствами, но та неожиданно воспротивилась и стала говорить, что мадам нечего отравлять себя и что прежде неплохо было бы проконсультироваться с доктором. Если уж доктор Лифтон так стар и ничего не понимает, то существует еще доктор Рэйм, он моложе, умнее и знает современные средства... Но Фейт теперь мало прислушивалась к Лавли, отчасти по причине обиды, нанесенной ей служанкой, а отчасти из-за того, что Фейт просто недолюбливала доктора Рэйма. И Фейт перевела свой затуманенный взор на новую, еще нераспечатанную бутылочку, думая о том, с какой радостью она выпила бы ее всю до дна и покончила бы со своими мучениями... От этого поступка ее предохраняла только мысль о беспомощном Клее, который останется совершенно один...
А потом ей показалось, что ее мозг буквально воспалился от мысли, появившейся в нем. От этой самой мысли... Она села прямее и уставилась на бутылочку, которая стояла на полке – и была такой доступной, такой привлекательной....
И ведь никто не узнает. Мысль эта, ужасная мысль, только тронула ее губы, но она волевым усилием не позволила ей прозвучать... Да, ведь доктор Лифтон считает, что Адам Пенхоллоу убьет себя выпивкой. И доктор ничуть не будет удивлен, если Адам Пенхоллоу внезапно скончается; он только скажет, что обо всем давно уже предупреждал, и скорбно покачает головой. Все в доме видели, как Пенхоллоу день ото дня становится все невыносимее и все хуже соображает, – разве это не признаки приближающейся смерти? И даже Клара, которая никогда не соглашалась с доктором, даже она ничего не сможет сказать – ведь она, в конце концов, может и ошибиться..
Ее вдруг словно озарило. Мысль ускорить смерть Пенхоллоу была такой естественной, ведь это влекло так мало опасностей и давало столько пользы, что Фейт даже слегка удивилась в душе, почему же это раньше не пришло ей в голову. Это не будет убийство, нет, всего лишь небольшая помощь на пути на тот свет... И он вовсе не будет страдать, потому что даже не будет знать, какое лекарство выпил, ведь у него появилась стойкая привычка на протяжении ночи по нескольку раз прикладываться к бутылке с виски, стоящей у него под кроватью. И Фейт подумала, что, по скольку он не почувствует практически ничего, это даже и убийством нельзя будет считать. И хотя в действительности она еще не была готова принять эту мысль как руководство к действию, она уже наполовину оправдала ее...
