– Можно прямо сейчас забрать? – спросил он. – Судя по номеру телефона, мы с вами соседи.
Если бы не пятьдесят два рубля, оставшиеся на все про все, можно было бы и подождать следующего звонка. Но я вдруг поняла, что через какието два часа смогу пойти и купить Грише больших зеленых яблок, сочных и сладких, себе – хорошего чая с жасмином (можно и без) и меда… Из всех сладостей я предпочитаю именно мед. Мне так долго мои правильные мама с папой не давали шоколада, зефира и соевых батончиков, что, попробовав их впервые лет в двенадцать, я очень удивилась – а за что же их все так любят? И на всю жизнь осталась адептом домашнего варенья и меда.
Продам пианино – и не надо будет опять варить на ужин макароны, изобретая из остатков укропа, морковки и кукурузного масла соус, чтобы было не так уж обидно.
Грише, правда, моя немудреная стряпня пришлась по вкусу. Он с удовольствием ел даже утреннюю кашу. Что еще раз доказывает – детишек можно кормить очень простыми блюдами, но приготовленными собственноручно и желательно от души.
Конечно, продавать пианино, чтобы поесть, – последнее дело… Но, с другой стороны, а где мне взять денег? На книжке осталось, кажется, две тысячи рублей. Я себя быстро уговорила. Впереди замаячила хорошо до меня проторенная дорожка многих бедолаг, не справившихся с жизнью: денег нет – оглядись вокруг, в комнате наверняка найдется приличная вещь, чегонибудь да стоящая…
Я поняла вдруг, что мне гораздо труднее продать свою вещь, чем отдать ее подружке. Но ждать Соньку или теперь вот Шабалкину еще три года… Да и все равно его давно нужно продать! Ийка занималась на «Заре», а то, второе, много лет служит книжной полкой… Кстати, может, я слишком мало денег попросила? – мелькнула у меня мысль, и я, чувствуя себя ужасно, все же сказала:
– Знаете, наверно, мы будем продавать за… триста долларов.
– И правильно! – вдруг сразу сказал мужчина. – У вас, судя по всему, хороший инструмент, и продавать его нужно именно за триста. Так я приду?
– Да, приходите. А машину вы найдете? Сейчас поздновато…
– У меня фургончик. Диктуйте адрес.
Мужчина приехал не так быстро, как я ожидала. Но наш супермаркет работает круглосуточно, поэтому я предупредила Гришу, что мы еще раз пойдем с ним на улицу. Мальчик с радостью кивнул. Я уже успела распределить в голове все деньги – сто вернуть на книжку, сто оставить для Ийки, а сто разменять и не отказывать себе, по крайней мере, в еде. В Сардинии говорят: «Лучше плохо одеваться, чем плохо есть». Лучше, конечно, хорошо одеваться и хорошо кушать, а еще лучше вообще не думать в таких категориях и не знать недостатка ни в чем…
Прошло около полутора часов, когда раздался звонок в дверь. Домофон у нас регулярно ломается, и сейчас дверь подъезда была открыта.
Если бы не взгляд, мужчина был бы очень симпатичным. Среднего роста, с хорошей шевелюрой, крепкий и уверенный в движениях. Вот только я никак не могла увидеть его глаз. Он смотрел както странно, вбок, и я даже решила, что он косит. И тут же одернула себя – не Лилиной ли болезнью я потихоньку заболеваю? Совершенно случайного мужчину вдруг принялась оценивать и осматривать…
Мужчина быстро прошел в комнату, скинув грязные сапоги у порога. Один сапог упал, развалившись изнанкой кверху, и я невольно обратила внимание на темный, толстый, выношенный мех и наспех, поверху пришитую грубую молнию.
– Вы написали, что пианино немецкое? – спросил он, при этом решительно, профессионально открыв верхнюю крышку, глянул внутрь, провел левой рукой по клавиатуре. Крупные пальцы двигались по клавишам ловко и равнодушно.
– Да… Или австрийское. Я точно не знаю. Могу позвонить родителям, уточнить.
– Не надо! – Не оборачиваясь, остановил он меня рукой, и чтото в его жесте показалось мне неприятным, еще неприятнее, чем убегающий взгляд. – Но ведь на нем же написано «Заря».
– Так это не то пианино. То – в маленькой комнате. Вы же не спросили, сами подошли. Вон, смотрите, за дверью, в углу. Свет сбоку включается… – Я едва успевала за ним.
Мужчина уже был в комнате, включил свет и так же быстро провел рукой по клавиатуре и по струнам под верхней крышкой. Он делал все так четко и уверенно, что я поняла: я имею дело либо с профессиональным настройщиком (почемуто на музыканта он был совсем не похож), либо… с профессиональным вором. Слишком легко он ориентировался в чужой квартире.
– А у вас мужчин нет?
Он попрежнему не оборачивался, и странная манера общаться еще больше насторожила меня. Я даже не сразу поняла, о чем он спрашивает.
– Я говорю, никого нет, кто мог бы помочь? А то меня друг подвел, я поэтому не сразу приехал… Прождал его…
– Нет, – ответила я и только потом спохватилась.
Мы настолько небогато живем, что проблем такого рода – впустить ли в дом чужого, дружелюбно рассказать, где лежит старинная прабабушкина брошь (по семейному преданию, очень дорогая, но не имеющая цены, поскольку ни у кого рука так и не поднялась отнести ее в оценку), – у нас просто нет. Я хорошо помню, как в детстве мама учила отвечать меня, если ктото подозрительный, похожий на воришку, спросит, есть ли кто дома из мужчин. Надо ничего не отвечать, а громко крикнуть: «Пап, тут тебя дядя какойто спрашивает! Ты выйдешь?», даже если папа в это время сидит на работе. Но не кричать же мне было сейчас на всю квартиру, не звать же папу, сидящего у себя дома в кресле под пледом…
– Мда… А как же я понесу его? – задумчиво пробормотал подозрительный дядя и оглядел ненароком нашу квартиру. – Больше ничего не продаете?
– Тоже за двести долларов? – сорвалось у меня от испуга. – То есть за триста…
– Можно и подороже, – показал он желтые крупные зубы. – Так как?
– Да у меня ничего нет, я просто так сказала.
– Ясно. Ладно, схожу когонибудь во дворе поищу, а вы пока подумайте, может, еще что продадите…
Мужчина наконец вынул правую руку из кармана мешковатого пиджака, надетого поверх свитера, и мне показалось, что я разглядела синие цифры на костяшках его пальцев. Точно… Значит, он сидел… Я перевела взгляд на его лицо, но попрежнему никак не могла понять выражение глаз. А он вдруг вздохнул:
– Ох, устал сегодня! Денек был – не приведи Господи… Ну что, пойду поищу помощника. Выто точно надорветесь поднимать, – он подмигнул молчащему в углу комнаты Грише.
А мне стало невероятно стыдно. Да что это я в самом деле! Косит… татуировки… И что, в концето концов! Нельзя же человека подозревать, если у него проблемы со зрением и он очень похож на страшного дядьку из детских кошмаров…
Когда он вышел, ко мне тихо подошел Гриша, прислонился и обнял меня ручками. От неожиданности я замерла. Мальчик посмотрел на меня снизу вверх. Я видела, что он хотел чтото сказать. Видимо, для него непривычно выражать свои ежесекундные мысли словами, поэтому он чаще молчит, а если говорит, то словно без начала и конца – все остальное остается внутри него.
