Когда фильм закончился, он стал смотреть, как Маркус Уэлби лечит испуганного подростка от эпилепсии. Испуганный подросток то и дело бился в припадках в общественных местах. Уэлби вправил ему мозги. После Маркуса появилась заставка телеканала, а вслед за ней – два рекламных ролика. В одном рекламировалась Волшебная Мясорубка, в другом – альбом лучших спиричуэлс [12]. Потом начались новости. Синоптик сказал, что снег будет идти сегодня всю ночь и большую часть завтрашнего утра. Он советовал людям без крайней необходимости не выходить из дома. Дороги сейчас представляют большую опасность, а большинство снегоочистителей смогут выехать на улицы и автострады не раньше двух часов ночи. Из-за сильного ветра образуются сугробы, и, судя по всему, намекнул синоптик, положение будет оставаться таким же хреновым и завтра.
После новостей на экране появился Дик Кэветт. С полчаса он посмотрел его программу, а потом выключил телевизор. Так, стало быть, Орднер хочет подловить его на чем-нибудь криминальном, верно? Что ж, если после того, как все кончится, «ЛТД» застрянет в ближайшем сугробе, то желание Орднера исполнится. И все-таки у него неплохие шансы. «ЛТД» – сильная машина, а на задних колесах у нее – шипованная резина.
В прихожей он надел пальто, шляпу и перчатки и на мгновение помедлил. Потом он прошел через весь свой дом, теплый, ярко освещенный, и внимательно оглядел все вокруг – кухонный стол, комод в столовой, камин в гостиной… Он ощутил в себе теплую волну любви к этому дому, необоримое желание защитить его. Он мысленно представил себе, как ядро с грохотом пронесется сквозь него, сокрушая стены, разбивая окна, усыпая останками пол. Он не допустит, чтобы это произошло. По этим полам ползал Чарли, в этой гостиной он делал свои первые шаги, с этой лестницы он как-то раз упал, испугав до полусмерти прибежавших на крик родителей. Комната Чарли на втором этаже теперь была переделана в кабинет, но именно в ней его сын впервые ощутил, что у него болит голова, впервые в глазах у него стало двоиться, впервые почувствовал он этот странный запах, иногда напоминающий жареную свинину, иногда горящую траву, а иногда – карандашные стружки. Когда Чарли умер, около ста людей пришло к ним выразить свои соболезнования, и Мэри угощала их в гостиной пирожными и тортом.
– Нет, Чарли, – подумал он. – Только через мой труп.
Он поднял гаражную дверь и увидел, что на подъездной дороге лежит уже по крайней мере четыре дюйма снега, пушистого и очень легкого. Он сел в «ЛТД» и завел двигатель. Судя по стрелке, бак был заполнен на три четверти. Он решил дать двигателю как следует прогреться и, окруженный загадочным зеленоватым сиянием, исходившим от приборной доски, задумался об Арни Уокере. Этого куска шланга как раз бы хватило. Что ж, не такой уж плохой выход. Просто заснешь и не проснешься. Он где-то читал, что при отравлении угарным газом человек медленно погружается в сон – и все. Даже щеки от него покраснеют, так что будешь выглядеть румяным и здоровым, полным жизненных сил.
Его охватила дрожь – снова гусь забрел на его могилу, – и он включил печку. Когда воздух в машине накалился, и дрожь прекратилась, он включил заднюю передачу и осторожно выехал из гаража. Он услышал, как бензин плещется в мэрином ведре, и это ему напомнило, что он кое о чем позабыл.
Он поставил машину на ручной тормоз и вернулся в дом. В ящике комода лежала большая упаковка спичек, и он распихал по карманам коробков двадцать, не меньше. Потом он снова вышел.
***Дорожное покрытие было очень скользким.
Местами под свежевыпавшим снегом мостовая обледенела, и когда он затормозил на красный свет на углу Крестоллин и Гарнер, «ЛТД» занесло и развернуло почти на девяносто градусов. Когда машина все-таки остановилась, сердце его гулко стучало в грудную клетку. Господи, да он просто с ума сошел! Если кто-нибудь врежется в него сзади, то с таким количеством бензина в багажнике его можно будет соскрести столовой ложкой с мостовой и похоронить в банке из-под собачьих консервов.
И все-таки это лучше, чем самоубийство. Самоубийство – это смертный грех.
Ну вот, проснулось в тебе католическое воспитание. Вряд ли, впрочем, он с кем-нибудь столкнется. Машин на улицах почти не было, не видно было и полицейских. Может быть, они все попрятались по переулкам, набившись в теплые машины.
Он осторожно повернул на бульвар Кеннеди, который, как ему казалось, он всегда будет называть про себя улицей Дюмон, несмотря на решение специального заседания городского совета о переименовании, принятое в январе шестьдесят четвертого года. Бульвар Дюмон/Кеннеди вел из западной части города в центральный деловой район. Примерно около двух миль он шел параллельно строительным работам на новом участке 784-й автострады. Ему предстояло проехать около мили по бульвару, а потом свернуть на улицу Грэнд. Спустя полмили улица Грэнд уходила в ничто, вслед за старым кинотеатром «Грэнд» – светлая ему память. К следующему лету улица Грэнд воскреснет в форме эстакады (одна из трех эстакад, о которых он говорил Мальоре), но это будет уже совсем другая улица. Вместо того чтобы увидеть по правую руку от себя кинотеатр, вы увидите под собой шесть – или все-таки восемь? – рядов несущихся машин. Он многое знал о новой дороге. Он усвоил эту информацию из сообщений по радио и телевидению, из статей в городских газетах, но не путем сознательной концентрации внимания, а с помощью своего рода информационного осмоса. Он хранил добытые сведения инстинктивно, как белка хранит свои орешки. Он знал, что строительные компании, подрядившиеся на работы по созданию нового участка, почти покончили с собственно дорожными работами на эту зиму, но знал он также и то, что они собираются закончить все необходимые подрывные работы (подрывные работы – ничего себе выраженьице, я думаю, оно должно тебе понравиться, а, Фред? – Фред опять не поднял перчатку) в черте города к концу февраля. Включая снос Крестоллин, Запад. В этом была какая-то ирония. Если бы они с Мэри жили на милю дальше, то их дом снесли бы только поздней весной – в мае или даже в начале июня следующего года. А если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород. Кроме того, в результате собственных наблюдений уже сознательного характера, он установил, что большинство дорожной техники стоит на стоянке как раз рядом с тем местом, где вершилось убийство улицы Грэнд.
Он повернул на улицу Грэнд, и машину снова занесло, но он сумел справиться с рулем и восстановил контроль над машиной. Двигатель работал без перебоев, шины оставляли четкие отпечатки на почти девственном снегу – следы последней проехавшей до него машины были практически неразличимы. По непонятной причине вид свежевыпавшего снега на мостовой привел его в благостное расположение духа. Хорошо было двигаться вперед, хорошо было действовать.
Он неторопливо ехал по Грэнд с постоянной скоростью в двадцать пять миль в час, а мысли его тем временем вернулись к Мэри, а также к понятию греха – смертного и простительного. Она получила католическое воспитание, училась в приходской школе, и хотя к тому времени, когда они встретились, она отказалась – во всяком случае, на рациональном уровне – от большинства религиозных представлений о мире, что-то к ней все-таки прилипло и осталось с ней навсегда. По словам самой Мэри, монахини покрыли ее шестью слоями лака и тремя слоями воска. После того, как у нее родился мертвый ребенок, ее мать послала к ней в больницу священника, чтобы она могла как следует исповедоваться, и Мэри разрыдалась, увидев его. От ее рыданий у него чуть не разорвалось сердце – с тех пор ему довелось испытать такие муки только один раз.
Как-то раз по его просьбе она перечислила ему список всех смертных и простительных грехов, и хотя она изучала их на занятиях по Закону Божию двадцать, двадцать пять, а то и тридцать лет назад, список казался (ему, по крайней мере) полным и безупречным. Но некоторые пункты он никак не мог для себя прояснить. Иногда один и тот же поступок считался смертным грехом, а иногда – простительным. Вроде бы, это зависело от состояния души и ума грешника. Сознательная воля ко злу. Интересно, это она ему сказала во время тех стародавних обсуждений, или это Фредди только что шепнул ему на ушко? Эта формулировка озадачила его и поселила в его сердце тревогу. Сознательная воля ко злу.
В конце концов ему показалось, что он установил для себя два самых важных и самых серьезных смертных греха – самоубийство и убийство. Тут уж не могло быть никаких кривотолков. Однако один из последующих разговоров – с Роном Стоуном, кажется, да, точно, с ним – внес дальнейшую неясность. Иногда, по словам Рона (они разговаривали в баре, за выпивкой, и было это лет десять назад), убийство могло быть и простительным грехом. А может быть, и вообще не грехом. К примеру, если ты хладнокровно отправлял на тот свет человека, который изнасиловал твою жену, то это мог оказаться простительный грех. А если ты убивал кого-то в справедливой войне – так в точности Рон и сказал, он почти слышал его голос в отдаленной комнатке сознания, – то это вообще был не грех. Рон был уверен, что все американские солдаты, убивавшие нацистов и япошек, будут в полном порядке, когда наступит Судный День.
