— Зори-ин!! Делай!!! — ударил в спину крик Мишина.
«Ща-а», — мысленно ответил ему Вадим, держа фокус на контроле. Контур головы вошёл куда нужно. Капкан захлопнулся, палец вдавил спуск, а плечо получило ожидаемую отдачу. Вадим выдохнул. Ему показалось, что он дал промах. Но поперхнувшийся пулемётчик отрезюмировал выстрел на отлично. Амбразура заглохла.
— В ата-ку — у! За мно-ой! — заорали сзади. И тут же пошёл треск очередей и топот ног. Вадим нёсся в хвост Мишину и видел, как тот, выровнявшись с домом, раскидал запас гранат по окнам. Оттуда ухнуло и тотчас, сержант в зазывном крике забежал в здание. Вадим рванул следом. Сзади подпирали остальные. Он чуть было не упал, споткнувшись о чей-то труп, однако удержался, пролетел дальше, прихрамывая, стал подниматься по лестнице. Верхний этаж ещё огрызался и Мишин, лежа на верхних ступенях, матерился, трогая прострелянное плечо.
— Зорька! — кривясь от боли, обратился он подоспевшему Вадиму. — Не высовывая башки, залепи гранатой, во-он, в тот угол! Да живее, а то залепят нам!
— Товарищ сержант, вы ранены… — начал, было, Зорин, но тут, же осёкся, наткнувшись на бешеный взгляд Мишина.
— Исполняй, сука, приказ!!!
Такой лютой злобы в голосе сержанта, Вадим ещё не слышал. Подхлестнутый, как от удара, он рванул с подсумки Ф-1, ощущая как подсумочный шнур, при рывке, вытягивает предохранительную чеку, и заученно бросил в указанный угол. Пригнул голову скорее по привычке, нужды в этом не было, они в закрытой зоне. Взрыв осколочной Ф-1 смешался с криками раненных «духов».
— Вперё-ёд! — сорвался с места Мишин, врываясь сквозь дым и гарь, в стан врага. Автомат его стрелял во всё живоё и опасное, и автомат Зорина забился в руках, в унисон оружию сержанта. Вадим сейчас, видел врага близко, на расстоянии четырёх-пяти метров и заметен, ощутимо заметен был ужас обречённости на лицах оборонявшихся. Он впервые видел, словно в замедленной съёмке, как тела бородатых мужчин, подраненных его гранатой и тех, что не успели скрыться, дырявятся под нажимом его курка и всклоченные дыры их пуховиков окрашиваются красным. Испытывал ли Зорин тогда, что-нибудь в душе? Наверное, нет. Он стрелял первым и торопился убить, чтоб не убили его. Итак, делали все, кто пытался выжить. Война не признаёт компромиссов и в этом он убедится ещё не раз.
Автомат перестал вздрагивать, а холостой спуск крючка пояснил причину. Вадим пристегнул седьмой рожок.
— Здесь всё! — констатировал Мишин, осматривая убитых, на наличие признака жизни. — Исланбеков!
— Я! — вынырнул Рушан.
— Бери пятерых бойцов! По коридору… Две крайние комнаты — твои! Зачищай!
— Есть!
— Дорофьев, Сильченко! Каждому по пятёрке и зачищаете следующие помещения! Глядите, чтоб молодняк по своим не пальнул в запаре… Со мной, следующие…
Сержант назвал Зорина, Бравина и ещё троих.
— Всё, бойцы! Отдышались?! Вперёд! И повнимательней! Здесь каждый угол стреляет.
Вадиму очень хотелось пить, но сержант торопил, и близкая фляжка на поясе, стала заветной мечтой. Валёк тоже облизывал губы, но также, как и Зорин не стал разменивать время на глоток воды. Все были на пределе собраны и взвинчены ситуацией. Дом гудел, ревел, стрелял и рвался. На отголоски далёкой стрельбы наложились резкие звуки выстрелов в первых двух боевых пятёрок.
Мишин повёл их в правый блок здания.
ГЛАВА 4
— И всё время этому плечу достаётся! Пусть бы хоть раз в левое…Так нет! Всё цепляет по правому! Рушан, помнишь, бой на школьных задворках? Царапнуло пониже… И тогда, и сейчас, кость не задело, хотя пробурило в сквозную…
Они сидели у костерка, в составе мишинской пятёрки. Сидели разгорячённые после боя, и каждый по своему снимал скопившийся стресс. Кто-то курил и молчал, кто-то просто молчал в попытке морально «разжаться» после пережитого. А кто-то видел выход в выплеске эмоций через разговор. Мишин уже не был сержантом. Он словно переключал тумблер. Щёлк. Сержант-командир, деспотичный военноначальник. Щёлк. И снова свой в доску, пацан. Как он ухитрялся так меняться? Вадиму было забавно это наблюдать. Сейчас Мишин смеялся и шутил над своим несчастным плечом, а Рушан тут как тут, перетягивал бинтом его сквозное ранение.
— Чё насупился, Зорька? — задорно обратился сержант к Вадиму. — Не молчи! Снимай напряг через язык! Так легче, чем в себе держать. Болтай… Или, на-а-а! Потяни…
Мишин поднёс к губам Зорина тлеющую сигарету. Вадим втянул и с непривычки зашёлся кашлем.
— Чё, совсем не курил? И даже не баловался?
Вадим мотнул головой, всё ещё кашляя.
— Вот ведь, Рушанчик! Есть ещё люди, в ваших сибирских селеньях… Не порченные водкой и табаком, — иронично заметил Мишин.
— А то! — Подначил игру Рушан. — Зёмка, небось, ещё, и с бабой пупком не тёрся. А?! Зёма?! Да, ладно, не бычься! Нормальная пацанская тема… А ты, Бравин? Кого нибудь на «гражданке» потягивал?
— Встречался с девушкой. — Серьёзно ответил Валька.
— Встреча-ался с девушкой! — Деланным голосом передразнил Рушан. — Удивляюсь я вам, молодёжь. Пришли на войну, а бабу ни разу не пробовали. А не дай, бог, убьют? Что вспоминать будете? На том свете?
— Как что?! — Ухватился Мишин. — Как с девушкой встречался!
Оба заржали как кони, разряжая обстановку, и Вадим сам поймал себя на том, что невольно ухмыляется. Скосил глазом на друга. Валька, не зажался в отличие от него. Улыбался во все тридцать два зуба.
— Без обид, пацаны. — Отсмеявшись, сказал Мишин. — Вы, вообще, молодцы, должен сказать. Не обделались. На ручник не встали… По первяне, да сперепугу. А Зорька, тот и вовсе всех выручил. Красиво пулемёт слил. Молоток! Держи пять! — Он крепко пожал руку Вадиму.
— Зёма! Краса-авец! — Тыкнул кулаком Рушан.
— А то, что орал на тебя в бою. — Продолжал Мишин. — Иначе нельзя. Будешь сержантом — поймёшь. На войне оно так. Любое промедление может стоить жизни.
— Да я, ничё. — Смущённо потупился Зорин.
Пошёл уже второй час, как отгремел бой. Первый в их жизни бой. Боевое крещение… И в этой размытой ситуации между жизнью и гибелью, на пике смешанного страха и осмысленной решимости… Они сдали сей экзамен, пусть не на отлично, но и не на позорный «неуд». Не было того ступора в минуты боя, который частенько овладевает необстрелянным новобранцем. Это когда страх перед неминучей смертью, на фоне свиста пуль и разрывов гранат, отнимает остатки воли, парализует двигательные рефлексы. Такой солдат непременно гибнет, и как рассказывал Мишин, помочь ему только может увесистый пинок в район копчика, или «доброе слово». Непечатное, но что самое удивительное, вставляющее мозги в нужные рельсы.
По своему четвёртому взводу, из живой силы они потеряли восемь человек. Раненных вышло девятнадцать. Из них с лёгкими ранениями — семеро, включая Мишина с его плечом. Остальным повезло меньше. Кто с осколком в животе, кто словил пулю, чуть ли не под сердце, но остался жив, а кто просто потерял много крови. Это часть раненых считалась тяжёлой и требовала срочной госпитализации. Вызов санитарной машины был сделан, но вопрос о том, как скоро она прибудет, считался некорректным. На войне скорая помощь не являлась скорой, и бойцы зачастую погибали, не дождавшись эвакуации из мест боевых действий. Ведь кроме них, на территории Грозного, был мобилен ряд таких же дивизий, где также требовался вывоз раненых солдат. А не дай бог, машину подорвут или обстреляют? Любой форс-мажорный вариант в военных условиях был вероятен на сто процентов, вероятность благополучного исхода считалась мизерной. И приравнивалась больше к удаче или везенью. По общему составу дивизии, если не брать по всем трём отделениям, из их полку выбыло с триста шестидесяти бойцов шестьдесят семь — в чистую, и быть может, порядка сорока единиц, имели возможность продолжать боевые действия, невзирая на ранения. Чичи потеряли гораздо больше. Сто семьдесят. Около семи десятка в спешном порядке отступили, бросая огневой рубеж. Раненых… А раненых чеченских повстанцев победители добивали. Добивали сразу же, при «зачистке» помещений, порой открыто и в упор. Война — это не слова по телевизору. Это бездушная математика жизней. Жизней победителей и побеждённых. Ум юных бойцов ещё сопротивлялся оправданной жестокости, и, конечно же, не обошлось без конфликта. Это произошло сразу же, как только закончили зачищать правый блок здания. В одном вытянутом помещении, уже «зачищенном» от сопротивления, скучковалась группа бойцов. Они стояли не так, как при перекурах и пересудах. Они сплотились вокруг чего-то, наблюдая перед собой какое-то зрелище. Вадим с Валькой протолкнулись туда, перешагивая через поваленные тела убитых.
Зрелище это определённо завораживало. На кусках осыпанной штукатурки и битых кирпичей, полулежал, опираясь на локти, тяжелораненый чеченец. Всё под ним было в крови, и кровь ещё продолжала хлестать из разорванных артерий. Правая нога его была оторвана, но не полностью, и держалась к нему никчемной культей на жилах и лоскутах кожи. Кровь толчками выходила оттуда. Глаза врага кричали болью, но ещё больше в них было ненависти. Обжигающей, лютой и беспомощной. С уст его слетали ругательства. Не русские. Но доходило до всех. А ещё он пытался ползком, причиняя себе боль, дотянуться до оружия, до валявшегося вблизи автомата. Все стояли, молча глядели, а когда он к автомату стал близок, один из бойцов, носком ноги отшвырнул оружие дальше. Крик гремучей злобы измождённым криком сорвался с языка чеченца.
