Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выезжайте из паркинга и направо.
Я, собственно, ничего другого от нее и не слышал в ближайшие три минуты.
— Теперь снова направо. Опять направо.
Мы вновь проезжали мимо «Скандик Палас». Мати проверялась.
— Теперь прямо! — с видимым облегчением сказала она и откинулась на спинку сиденья.
— И куда мы едем? — дружелюбно, как бы не замечая ее почти раздраженного тона, осведомился я.
— Я буду говорить, как ехать.
Английский у нее был ужасный. Вернее, ужасным был акцент, словарный запас у Мати был приличным, и пользовалась им она достаточно бегло.
— Мы можем говорить по-русски, если хотите, — на этом же языке предложил я.
— Я не говорю по-русски, — по-английски отрезала Мати. — Можем говорить по-эстонски, по-фински, по-шведски или по-норвежски!
Нет, я ей положительно не нравился.
— Я же не прошу вас говорить на этих языках, — продолжала Мати. — Хотя мне на них общаться проще.
Может быть, у нее язва желудка? Или гастрит? По опыту знаю, что таких людей — вечно брюзжащих, источающих желчь всеми порами — надо осаживать, иначе они с каждой минутой распоясываются все больше и больше. Горького выплюнут, сладкого проглотят, как сказал бы мой учитель Петр Ильич Некрасов.
— Послушайте, Мати, или как вас там зовут, — сказал я. — Если я перед вами успел в чем-то провиниться, скажите мне. Если нет, я не понимаю, чем я заслужил такой тон. Я вас не устраиваю? Скажите мне, и расстанемся друзьями!
Знаете, что она сказала в ответ?
— Так-то вы стремитесь помочь женщине, которая попала в беду?
Некоторое время мы ехали молча. Я даже не спрашивал, надо ли мне поворачивать на перекрестках.
— Вы поехали не в ту сторону, — первой нарушила молчание Мати.
— А я не имею ни малейшего представления, куда ехать, — совершенно обоснованно заметил я.
— Спросили бы.
Нет, давно мне не попадались такие экземпляры!
— Хотите сами сесть за руль? — буркнул я.
— Это не в ваших интересах. — Мати посмотрела на меня, и лицо ее вдруг приняло почти человеческое выражение. — Пока я сегодня утром ехала в Таллин, со мной дважды чуть не случился сердечный приступ. Я очень пугаюсь, когда меня обгоняют, особенно грузовики. Поэтому я стараюсь ехать быстрее, но скорость меня тоже пугает, и я замедляю ход. И тогда меня снова начинают обгонять. Если поведу я и со мной все-таки случится инфаркт, вы рискуете больше.
— Мати, — я снова почувствовал нелепость ситуации, — послушайте, как мне вас называть? Действительно, Мати?
— А чем плохо это имя?
— Оно же мужское!
— А вы собираетесь на мне жениться?
— Нет, не собираюсь.
Мати порылась в сумочке, извлекла из нее носовой платок и зычно высморкалась.
— А! Зовите меня, как хотите, — сказала она, пряча платок обратно в сумочку.
Мы выезжали из города по Нарвскому шоссе. Я здесь раньше не был — просто так было написано на указателях.
— Пусть будет Мати, — сказал я. Мне хотелось сделать заход с другой, человеческой, стороны. — Мати, удовлетворите мое любопытство. Вы действительно полковник?
— Действительно, — кивнула Мати. — У вас!
Интересное уточнение. Что, была разведка, в которой она дослужилась до генерала?
— А вы в каком звании? — скрипучим голосом спросила она.
Я расхохотался:
— Вы хотите командовать мною на основании Устава сухопутной службы?
Взгляд Мати чуточку потеплел.
— Никто вами не командует, — сказала она. — У меня такой стиль общения с людьми.
— И людям это нравится?
Хм! Мне это показалось или Мати действительно улыбнулась? И не нашла, что ответить.
Мы выбрались на трассу. Это такой эвфемизм! Трасса представляла собой разбитую двухрядную дорогу, которую пытались расширить, а потому сузили до предела.
— Так что у вас стряслось? — спросил я.
— Меня хотят убить.
— Вам угрожали?
Мати кивнула:
— Мне подбрасывают дохлых белых мышей.
Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.
— При чем здесь это?
Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: «Потому что я похожа на белую мышь»?
— Вы живете в отдельном доме?
— Да.
— Может быть, это ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты. Но из гигиенических соображений оставляет их на улице, — предположил я.
— У меня нет кошки, — отрезала Мати, досадуя на мою тупость. — И мыши — белые.
— Ну, тогда это кошка соседей, которая набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.
Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.
Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.
— Нам далеко еще? — не выдержал я.
— Вы куда-то спешите? — дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.
Это уже походило на ссору. Я физически ощущал, как в моих нервах — этих электрических проводах, опутывающих организм, — напряжение неуклонно возрастало. «У нее съехала крыша, — говорил я себе. — Белые мыши! И что теперь мне делать? Сказать ей об этом и возвращаться в Штаты? А что еще остается?» Я решил все же отвезти Мати домой. Не вылезать же мне из машины посреди полей?
— Вы думаете, что я сумасшедшая, — вдруг промолвила Мати. — Потерпите до Вызу.
Я с недоумением посмотрел на нее.
— Вызу — это поселок, в котором у меня дом, — пояснила она. — Нам осталось километров сорок.
5
Если вы никогда не бывали в Прибалтике, я скажу, что в ней составляет главную прелесть. Это не море. Оно, конечно, всегда затягивает взор, а в этих местах есть еще и дюны из мелкого, сыпучего белого песка, высокая трава с дымчатыми метелками, пьянящий йодистый запах разлагающихся водорослей, оставленных отливом на берегу, печальные крики чаек и шум ветра в ветвях сосен. Но вы пробовали в этом море купаться? Если вода прогрелась до семнадцати градусов, местные жители не вылезают из нее, радуясь неслыханной жаре. Только, чтобы оказаться в воде, нужно либо сразу лечь, либо идти через три-четыре мели, пока она не дойдет вам до плеч. Однажды, еще в советское время, я пробовал так отдыхать — на Рижском взморье, с родителями; у меня, несмотря на восторженность и покладистость детства, получалось плохо.
Так вот, притягательность этих неброских, изысканно блеклых, просящихся разве что на акварель краев — не море. Настоящая душа Прибалтики живет в борах. Когда я попадаю в них, мне приходится брать себя за руку и уводить оттуда силой. Редкие сосны с прогретыми солнцем стволами испускают ни на что не похожий, завораживающий запах смолы. Никакого подлеска, никаких кустов, сквозь которые приходится продираться. Под ногами — мягкий ковер хрустящего белого ягеля и густого зеленого мха, в котором уютно тонет нога. Все остальное пространство покрыто нежными кустиками черники и темными столбиками брусники с краснеющими гроздьями ягод. Повсюду грибы — моховики, белые, лисички, сыроежки. Я готов с утра до поздней летней ночи бродить по таким борам, подкрепляя силы ягодами и присаживаясь, время от времени, на сухие пеньки, чтобы послушать шуршание крыльев больших глазастых стрекоз, гоняющихся друг за другом среди беспорядочной колоннады сосен.
Вот в такой бор мы и въехали, свернув с Нарвского шоссе на север, к морю. Через пару километров я не выдержал.
— Не возражаете, мы остановимся на десять минут? — спросил я Мати.
Та дернула плечом.
— Раз вам надо!
Я съехал на обочину и выключил двигатель. Было удивительно тихо, только приветливый шелест ветра в верхушках сосен. Я прошел пару десятков метров по глубокому мху, улегся на спину на прогретой полянке и закрыл глаза. Рядом пролетел, жужжа, невидимый шмель, и снова наступила тишина. Я бы, наверное, заснул, если бы совсем рядом не хрустнула веточка. Я приподнял голову: Мати тоже добрела до моей полянки и теперь усаживалась на большой пень. Странное дело, на лице ее не было обычной маски неудовольствия.
— У вас больной позвоночник? — даже с некоторым сочувствием спросила она. — Тогда вам лучше полежать на твердом.
— Нет, я так заряжаюсь, — сказал я.
— Ну, заряжайтесь.
Мати забралась поглубже на пень, подобрала ноги, согнула их в коленях и обхватила руками. Юбка упавшей широкой складкой подмяла кустик брусники. Вдруг откуда-то из дальнего далека всплыло видение: мох, сосны, запах разогретой сосновой смолы, и так же сидела еще молодая, веселая мама в длинном платье, возможно, в тот самый отпуск под Ригой, когда мне было лет десять.
Я открыл глаза, когда мне показалось, что я засыпаю. Мати на пеньке уже не было, хотя я не слышал никаких звуков. Что, я все-таки отключился на минутку?
- Абсолютные друзья - Джон Карре - Шпионский детектив