Впрочем, Иван Саввич быстро сделался душою общества. Смеялся там, где нужно, а где следует – скорбно качал головой, когда надо – брюзгливо кривил тонкие губы… но главное – он испускал флюиды доброжелательства.
Самое забавное, дядюшка для этого магией не пользовался. Обычное человеческое искусство обхождения… всякий овладеет им за семьдесят лет службы, если не совсем уж дурак.
Начинай! – прошелестел он мне по Тихой Связи. – И побольше молодой наглой самоуверенности!
Мог бы и не напоминать, всё ж заранее расписано.
Вот чего я безвозвратно лишился, став Иным, – это удовольствия от игры. Какой там азарт, какой кураж, когда простейшее заклятье «бубновый глаз» позволяет тебе видеть карты противников, а почти столь же простой «зелёный шлем» сообщает обо всех их замыслах. А если воспользоваться чуть более хитрой, но всё равно несложной «властью советов», то и подтолкнёшь людей к нужным тебе ходам. Игра превращается в скучный арифметический пример, не требующий даже ума, а только лишь аккуратности. Конечно, можно ничем не пользоваться, играть по-человечески – но когда знаешь, что в любой момент, едва лишь фортуна от тебя отвернётся, ты можешь применить магию, теряется весь вкус.
Другое дело – игра между Иными, когда любое магическое воздействие мгновенно замечается всеми игроками. И вместо канделябров наказывают «молотым серпом». Правда, за без малого полтора года после посвящения не приходилось мне видеть, как Иные друг с другом играют ради удовольствия. С людьми – другое дело, но это же не развлечение, а работа.
Вот как сейчас.
Я поглядел «бубновым глазом» на имеющийся расклад. Так-так, Егору Фомичу внушаем выбросить даму, господину Гутникову лучше приберечь пикового валета, а мне – идти с треф.
О, как они завидовали! Фортуна мало сказать благоволила мне – а прямо-таки облизывала. Я, как и положено её баловню, развалился в кресле, отпускал двусмысленные шуточки в адрес Николая Гавриловича, баловавшегося стихотворчеством. Увы, не Державин, не Сумароков и даже не Тредиаковский. Особо веселило меня такое:
В потёмках своих грёз блуждаючи, пиитыНадеются на муз, но их поймай поди ты!Подобьем наглых мух бесплотные их дразнят,Дабы подвергнуть дух мучительнейшей казни!
Впрочем, доставалось от меня и полицмейстеру, и хозяину дома Иоганну Карловичу, чей багровый, с синими прожилками нос жил на его лице своей особой жизнью и мог бы, кажется, сняться с насиженного места, отправиться в путешествие. И все бы принимали его за самого Иоганна Карловича.
Всеми этими глупостями делился я с обществом как бы между делом, потягивая мальвазию и щелчком пальцев подзывая Фильку, дабы наполнил бокал.
Карта ложилась мне в руки, выигрыш мой, записываемый мелом на чёрной грифельной доске, всё рос, и вместе с этой суммой росла зависть присутствующих. Ну в самом деле, как такое возможно? Мальчишка, выскочка, петербургский прыщ, вышедший преждевременно в отставку в звании поручика… всего лишь поручика… и на тебе: умирает порядком зажившийся на белом свете богатый дядюшка, и всё состояние достаётся ему, единственному, как выяснилось, наследнику. Три городских дома, два имения в Тверской губернии и одно в Новгородской, пятьсот душ крепостных и, говорят, немалый капитал – частью ассигнациями, а частью полновесными золотыми червонцами. Разве это справедливо? Уж лучше бы покойный Януарий Апполонович завещал всё состояние своё какому-нибудь монастырю… всё легче было бы стерпеть. Но куда там! Двадцатипятилетний сопляк, не имеющий и понятия об уважении к старшим, получил всё! Хотя, похоже, быстро спустит доставшееся. Третьего дня кутил в трактире Кулебякина, выбросил на ветер чуть ли не восемь червонцев, цыган нанимал с медведем… медведя поил водкой… кухонную девку Лизавету поставил к стенке и метал в неё ножи, хвалясь меткой рукой! Чудом лишь не зацепил! И что самое печальное, наглеца и одёрнуть-то боязно, поскольку покойный старик Януарий успел устроить внучатого племянника к себе в Экспедицию. Ты ему замечание, а он тебе дело об оскорблении величества… и поди кому чего докажи на дыбе!
Разумеется, долго так продолжаться не могло. Фортуна – дама переменчивая, и когда выигрыш мой дополз до тысячи, я замедлил своё везение. Сначала повезло полицмейстеру, потом Иоганну Карловичу… вредному Сорокину я помогать не стал, пускай остаётся в некотором проигрыше… сорока рублей довольно, я же не зверь. А вот графу Ивану Саввичу, который проиграл уже рублей пятьсот – не потрудившись даже принять огорчённый вид! – я постепенно наращивал удачу.
Спустя час я мягко вывел из игры всех, кроме графа Сухорукова. Борьба, за которой жадно следили пятеро (лакея Фильку не считаем), развернулась между нами двоими. Карты издевались надо мною, я – над ними, на чёрной доске в моей графе сумма всё уменьшалась, а я, как и положено азартному выскочке, ставил на кон куда больше, чем следовало бы.
Сперва лишился я новгородского имения – предполагалось, его менее жалко. Затем – обоих тверских. Далее дело коснулось дворовых людей в тверских моих домах… а после и самих домов… мне бы, дураку, остановиться, но я пёр напролом, вслух призывая упорхнувшую удачу. Может, было это недостаточно артистично, но для них сойдёт.
Пришёл черёд и ассигнациям, и золотым червонцам. Игра закончилась, когда осталось у меня из дядюшкиного наследства две с половиной тысячи ассигнациями. Как раз хватит, чтобы небольшой домик приобрести, ну и ещё кое-что. Всё, как договаривались.
Публика слишком удивилась бы, прояви я здравомыслие, останови игру. Потому на помощь мне пришёл граф Иван Саввич.
– Пожалуй, довольно, поручик. Этак вы, в запале, панталоны свои просадите, а как же, позвольте спросить, потом на службу государственную явитесь без оных? Так что давайте уж завершим, не дразните свою судьбу. Она такого обращения не любит и карает сурово… в чём вы сами сейчас изволили убедиться. Должен сказать, зря вы так налегали на вино… как в Писании сказано, «не упивайтесь вином, от него распутство». А бумаги на мой выигрыш оформим завтра, положенным чином, пригласим стряпчего. Надеюсь, поручик, вам не надо объяснять, что долг чести превыше долга по закону?
Для виду я покочевряжился, но потом молча кивнул и покинул гостеприимный дом полковника. Пешком покинул, ибо карету, лошадей и кучера Васятку я проиграл тоже. Так сказать, последний аккорд пиесы.
Вот ведь забавно получается. Мы – Иные, нам подвластны могучие силы, мы всех этих человечков могли бы испепелить, превратить в камни, заставить ползать у нас под ногами и лизать сапоги. А вот нельзя. «Нельзя жить в обществе и быть свободным от него», – внушал мне накануне дядя Яник. Законы надо соблюдать… во всяком случае, пока это необходимо. Вот как иначе, вернувшись на прежнюю свою должность под видом графа Сухорукова, мог он получить назад и нажитое честным трудом имущество? Варианты, конечно, были, но самый убедительный для людей – тот, что мы сейчас разыграли. Молодой внучатый племянник-повеса получает по завещанию всё дядюшкино состояние – и очень скоро проигрывает его в карты. Кому? Разумеется, новому главе тверской Тайной экспедиции, новому своему начальнику графу Ивану Саввичу. Не совсем уж догола проигрывается – пусть общество оценит благородство графа, не пожелавшего обобрать до нитки злополучного поручика. К которому, на радость публике, фортуна в конце концов повернулась задом. И который всё ж таки не до конца оказался испорчен – карточные долги платит, а ведь мог бы сослаться на давний указ государыни. Хоть и проказник, а благородный всё-таки юноша, дворянская кровь…
Между прочим, через месяц-другой, когда вся почтеннейшая публика Твери и окрестностей обсудит сие поучительное происшествие, когда во всех гостиных прозвучат многократные пересказы, когда все жёны, матушки, тётушки и бабушки обсосут новость как дворовые собаки брошенную кость – меня же и жалеть начнут. Таковы людишки – живёт в их сердцах то, что сами они почитают благородством, а на деле это жажда превосходства. Очень приятно будет им меня жалеть – проигравшегося в пух, почти нищего. С ними-то подобной беды не случилось, с ними-то всё в порядке… и жалея меня, они лишний раз сами собою восхитятся.
Это, впрочем, тоже объяснил мне дядюшка, тонкий знаток человеческой природы. А то бы я без него не догадался…
Глава 4
– Ну что, племянничек, – поинтересовался граф Иван Саввич, – в городе-то над тобой потешаются? Всего лишился, пав жертвой собственной дури да наглости! Кабы не милосердие нового начальника Конторы, остаться бы юному повесе без штанов. Кстати, а понимаешь, какая великая от сего польза?
– Чего уж не понять? – хмыкнул я, без разрешения плюхнувшись на обитый голубым бархатом стул. – Преклонение общества себе обеспечили, не потратив на то ни капли своей силы. Только зачем оно вам, дядюшка? Не наигрались в прошлой жизни?
