Это не колхозницы, — те наряжаются богаче и в употреблении парфюмерии следуют городской моде. Платья на девушках, в сущности, школьные. Но они давно уже кончили школу и выросли из формы. Это — сельские учительницы, должно быть сравнительно недавно окончившие местное педагогическое училище.
Одна из девушек рассказывает товаркам, что нынешним летом не сумела достать тесу, какие-то тоненькие дощечки были на лесном складе, вот и не удалось перегородить класс, придется теперь в две смены учить.
Видно, что нет для нее сейчас ничего серьезнее.
Ей советуют: «А ты бы в колхозе взяла!..»
Учительницы сходят в центре, — вероятно, идут к своему начальству, которое для них все еще как директор училища или классный руководитель, почему и оделись они так строго, подчеркнуто официально.
На базаре сегодня полно изделий бондарного ремесла.
Еще пока я шел от автобусной остановки, мне встречались женщины и мужчины, в руках и на плечах у которых белели новенькие липовые шайки, окоренки, ушаты, кадушки… Иной хозяин, знающий толк в этих делах, тащил еще и пучок мяты, чтобы с нею запарить новую посудину, — мята отшибает древесный дух, и огурцы после этого не пахнут бочкой.
Щепного ряда у нас на рынке нет. Обручной и вязаной деревянной посудой торгуют прямо с тротуара перед рынком. Здесь же продают длинные пучки мочалы, ивовые корзины, ложки, метлы, деревянные лопаты. Запасливый домохозяин покупает уже и лопату, хотя далеко еще до снегопадов. Точно так же задолго до сенокоса деревенские женщины несут отсюда грабли. Здесь пахнет рогожей, сухим прутом, свежим строганым деревом.
С рынка я возвращаюсь пешком.
Впереди меня по главной нашей улице идут юноша и девушка. Он довольно высок ростом, одет тяжело, по-дорожному, а она — маленькая, в школьном платьице, в короткой смятой жакетке, с длинными, светлыми на концах косами. У него за плечами тугой рюкзак и чемодан в руке. Она отнимает у него чемодан — отдай, мол, сама донесу! — но он не отдает, и так вот они идут рядом, держась за чемодан, ничего не замечая вокруг.
Им лет по семнадцати. Я догадываюсь, что они приехали сюда учиться, — в городе нашем два техникума, медицинская школа и педагогическое училище, — приехали из села или из городка, еще меньшего, чем наш. Юноша опекает девушку; может быть, он обещал ее родителям помогать ей, может быть, тут другая причина. Юноша серьезен, а она — смешливая.
Возле техникума механизации они останавливаются, начинают препираться. Она, я полагаю, говорит ему: ступай к себе, я сама дойду. Юноша не соглашается. И они идут дальше, выдирая друг у друга чемодан, как я понял — к сельскохозяйственному техникуму, где будет учиться девушка.
С мостовой меня окликает Александр Иванович Кривцов.
До этого слышны были треск и звенящее жужжание, которые со все нараставшей силой катились на меня сзади. Потом вдруг стало тихо. Тут я и услышал голос Александра Ивановича, оглянулся и увидел его на велосипеде, — одним из первых в городе приделал он к своему велосипеду моторчик.
С Александром Ивановичем я знаком давно. Мы познакомились с ним, когда он еще работал начальником ремстройконторы на ткацкой фабрике, где среди прочего построил удивительную баню, чуть ли не из липы. По четвергам там собираются любители, говорят, даже генерал из областного города, хвостят друг дружку вениками, смоченными горячим квасом. Вот уже три года, как Александр Иванович работает в кремле — производителем реставрационных работ. Ему лет шестьдесят. Он огромен, плечист, и если бы не то, что он бреет бороду, усы и даже голову, его легко было бы вообразить дружинником новгородца Василия Буслаева или ростовца Алеши Поповича. Да он и родом из-под Ростова, именовавшегося прежде Великим. В Райгород он взят был лет восьми от роду и воспитывался у тетки, монахини Девичьего монастыря, по поводу чего и сейчас любит острить.
Александр Иванович зовет к себе вечером в гости.
В доме у Александра Ивановича ремонт: меняют венцы, полы перестилают, перекладывают печи. Хотя он и строитель, но зимой у него до того бывает холодно, что замерзает вода в собачьей плошке на полу.
Мы сидим в сарае, где обычно живут куры. Стены сарая обиты сухой штукатуркой. Горит электричество. Составленная сюда со всего дома мебель создает тот особенный уют, какой каждому провинциалу памятен с детства, когда так весело и необычно было в дни предзимнего ремонта жить в каком-нибудь амбаре или сарае, с постланной прямо на полу постели глядеть сквозь открытую дверь на звездное небо.
Александр Иванович давно уже обещал мне рассказать так называемые свадебные указы, которые еще до середины двадцатых годов читались указчиками на деревенских свадьбах в его родном Ростовском уезде.
В указах этих много скоромного, что только спьяну да еще на свадьбе можно сказать, поэтому я кое-что здесь опускаю.
Начинает Александр Иванович так:
«Прислан указ из лесу Денисова, от бесу лысого, писал Ма-карка черным огарком, хотел сам начесть, да провалился на честь.
Вы, господа смотрельщики, двери затворите. А вы, малые ребята, сопли подотрите. А вы, дорогие гости, вон не бежите.
Стой, жених, не вертись, что буду читать — не сердись…»
Здесь идут еще и другие обращения к присутствующим на свадьбе, однако они не совсем удобны для печати, хотя и очень выразительны.
«У нашего свата, — читает дальше Александр Иванович, — голова кудрява и-хохлата. Рожа как кринка, нос как дубинка, вместо рук два ухвата, вместо ног клюка да лопата. У нашего жениха есть хоромы, летают там одни вороны, в полу круглые окошки, лазают одни кошки, в первом ряду порог, во втором потолок, четыре столба врыто и бороной покрыто. У нашего жениха и одежи — куль да рогожа, шапочку и пиджачок на время одолжил ивановский дьячок. Да есть пальто лисье, у дяди на стене повисло. У нашего жениха шесть коров: корова бура, корова будет, корова есть, корову даст тесть, да корова отелите», и будет шесть. Да есть еще овца ялова, принесла дьявола, положили в уголок, а ее черт и уволок. У нашего жениха четыре лошади: лошадь пега, по заполю бегат, лошадь чала, головой качала, да лошадь булана, под хвостом два чулана, один — молодым спать, другой — курам сигать. Да лошадь савраса, на ней вся шкура в груду собралася, в гору-то без хомута, а с горы-то без кнута. Ты ее кнутом хлестать, а она грит: «Слазь», ты ее еще раз, а она оглянется и спрашивает: «Много ли вас?»
В нашей деревне приволье и вода в подполье, а наш новобрачный князь купался — рак не рак, а не вытащишь никак…
Теперь расскажу про нашу невесту.
У нашей невесты именья — три воза каменьев, сундук веретен, камнями пригнетен, семь корчаг в берегу торчат. У нашей невесты четыре рубахи: рубаха бориха, рубаха брызжиха, рубаха пришей рукава да рубаха на дыре дыра. Наша невеста какая к работе! Люди косить, а она голову мочить, люди грести, а она косу плести, люди жать, а она за межой лежать… У нашей невесты есть перина с первого овина, каждая пушина полтора аршина. У нашей невесты есть пальто: мех-то лисий, а воротник-то крысий, в елочку пушён, на погребе сушён, мимо его люди ходят, а никто не берет, — знать, никому не нужён…
Теперь расскажу про себя. Я был женат два раза: первая жена — Варвара, выше амбара, молилась, да и переломилась, я лыком сшил и еще три года жил; вторая жена — Ненила, долго белья не мыла, от этого пошел такой смород, что у нашего соседа околели свинья и боров.
Вот вам аз да буки, пожалуйте три рубля в руки».
Александр Иванович вспоминает свое деревенское детство, домашние лакомства. С удивительной обстоятельностью перечисляет он все способы приготовления репы, которая казалась ему тогда самой вкусной едой, хотя взрослые и говорили, что репа — брюху не укрепа.
Он рассказывает, что семья была бедная, работали тяжело, по шестнадцать — восемнадцать часов, в сенокос только два часа спали.
Жить в монастыре ему было лучше, сытнее, но чему он особенно обрадовался в городе, так это школе, куда его устроила одна благотворительница. Подростком он познакомился с двумя райгородскими барышнями, дочерьми богатой здешней купчихи. Они учились за границей, куда и после учения продолжали ездить. В доме у них собраны были различные редкости, картины, паркет там был из цветного дерева, — теперь в этом доме городская поликлиника. Барышни содержали общественную библиотеку-читальню, и они приохотили его к чтению.
Александр Иванович показывает мне томики из собраний сочинений, которые давались приложениями к «Ниве». Это подарили ему барышни, когда уже после революции переезжали на работу в Москву. Оказывается, они были революционерками, из своих заграничных поездок привозили нелегальную литературу. Они для этого и ездили за границу и однажды попались, были высланы туда совсем, о чем он в ту пору, конечно, не знал. Он думал, что они уехали путешествовать, как обычно.
