Старательно отводя от меня взгляд, отрёкшаяся от своей малой виртуальной родины девица, боком и быстро-быстро перебирая ногами, прошмыгнула в коридор.
— Ты, Корнеев, зря решил, что так вот, походя, способен меня за нос водить! — елейным голосом продолжал меня журить полинин папа, сверкая холодной сталью недобрых глаз, — Не дорос ты еще до той квалификации, чтобы полковнику Дорохову так задёшево дезу скармливать! Я тебя, лейтенант на просвет вижу! Ты это знай! И еще запомни, змеёныш! Чтобы к дочери моей ты больше не приближался! Увижу тебя с ней рядом, удавлю, как кутёнка! Ты понял меня?
Нарываться и вымаливать возможность появляться в родовом гнезде Дороховых или хотя бы неподалёку от Полины, я поостерёгся. Не было на то жгучего желания, да и полковник, погрязший в родительских амбициях, мог заупрямиться и вспылить. А в комнату вот-вот должна была вернуться старшая и, практически, самая родная из имеемых мною подруг. И как она, наложив вести о Полине на старые дрожжи своих переживаний, воспримет предмет данной замятни, я боялся даже думать. Поэтому сразу же согласился со всеми законными требованиями Валерия Дмитриевича. И, надо сказать, вовремя! Подошедшая к дверям Эльвира Юрьевна сначала аккуратно прикрыла со стороны коридора створки. Но буквально через две-три минуты уже отворила их снова и вошла в зал, протянув мне клочок бумаги. До того я слышал, как она из прихожей, где находится телефонный аппарат, кому-то телефонировала. Разобрать, о чем был тот краткий разговор, мне не удалось. Говорила она негромко, а двери у Паны были добротные и отнюдь, не картонные.
— Езжай прямо сейчас, тебя ждут! — спокойным голосом порекомендовала мне она и, ни с кем не прощаясь, торопливо ушла вглубь коридора. Видимо, ей не хотелось, чтобы мой линейный попутчик рассмотрел на её лице следы недавнего расстройства.
— Поехали, товарищ полковник? — я постарался держать на лице выражение, будто ничего в наших с ним отношениях не поменялось. — Главный москвич ждёт, не хотелось бы к нему опаздывать!
Дорохов с ответом не стал торопиться. Достаточно продолжительное время он недоверчиво рассматривал моё простецкое лицо и, раздувая, как запалённый битюг ноздри, нервно играл губами. И вроде бы уже хотел что-то мне ответить, но сдержался, дёрнул головой и, резко встав, направился к выходу. Такое его поведение я предпочел расценить, как согласие с моим предложением и двинулся следом.
К машине мы шли молча и когда я полез на заднее сиденье, никто меня не одёрнул.
— Кирова сто одиннадцать! — сообщил я затылку полковника локацию и тот, не поворачивая головы, кивнул. Не мне, а своему водителю.
Я для Дорохова, по всему судя, уже не существовал. И терпит он меня сейчас, я так думаю, исходя лишь из непонятной, и пока еще неподтверждённой моей связи с москвичами.
— Я недолго, товарищ полковник! — понимая, что дружбе уже не быть, проявил я напоследок нахальство, когда вылезал из «Волги».
А почему бы и не рискнуть? Больно уж мне не хотелось добираться до своего райотдела на общественном транспорте. И снова ответом мне было гробовое молчание. С одной стороны, никто мне ничего доброго не ответил, но ведь и на х#й меня тоже никто не послал!
Расценив сие обстоятельство, как добрый знак судьбы, я шагнул через тротуар к купеческому особняку времён проклятого царизма. Входная дверь этой солидной домушки с полуторным цоколем не выглядела рабочей. И все её фасадные окна были мутного волнистого стекла. Высмотрев калитку в заборе из кованного железа, я подошел к ней и ткнул пальцем в кнопку звонка.
Долго ждать не пришлось. В приоткрытом проёме появилось лицо служивой национальности. Мужику было лет за сорок. По его излишне суровому обличью и недорогому, но аккуратному костюму я предположил, что передо мной не офицер. Быть может, какой-нибудь прапорщик, если они уже есть в голубой конторе неуживчивых соседей.
— Корнеев! — коротко представился я, — Меня ждут!
Я хотел уже шагнуть вперёд, но коренастый мужик с места не сдвинулся, по-прежнему перекрывая собой доступ вовнутрь бастиона. Вне всяких сомнений, гэбэшного.
— Документы! — негромко, но очень убедительно потребовал он.
А вот с документами у меня со вчерашнего вечера было пополам на пополам. В непримиримой борьбе с криминалом лишившись ментовской ксивы, я, к счастью, сегодня не забыл прихватить из дома свой паспорт. Его я и отдал в руки привратника. Видимо он свою срочную службу провёл где-то на госгранице. На погранпереходе. Несколько раз цепким взглядом сверив фото и оригинал, вратарь неохотно отступил в сторону, позволяя мне пройти.
Внутри особняка было не дорого-богато, но всё же вполне достойно. На входе меня еще раз проверили и даже подвергли лёгкому досмотру. Берегли ли здесь таким образом московского деда Севостьянова или это было повседневной рутиной местных товарищей, оставалось только догадываться.
— Проходите! — разрешил мне неулыбчивый парень, сидевший за письменным столом с телефоном. Он указал глазами на дверь.
Какие-либо признаки официоза и канцелярщины в комнате отсутствовали. Именно, что не в кабинете, а в комнате. Типичный гостиничный номер для номенклатурных работников, закрепившихся выше среднего уровня. Так бы я воспринял увиденный интерьер, не будь на отдельном столике сбоку от деда сразу нескольких телефонных аппаратов. Один из которых, светло-кремового цвета, по всему, имел отношение к спецкоммутатору АТС-2. У меня, в кабинете на Житной в первой моей жизни был такой же.
— Ну здравствуй, Серёжа! — улыбка деда так и лучилась родственной доброжелательностью благодетеля. Всех упомянувшего в своём завещании.
И можно было бы на это приветливое добродушие купиться, если бы не выработанная десятилетиями привычка. Сопоставлять мимику собеседника и выражение его глаз. Улыбка Севостьянова светилась обволакивающей добротой. Она располагала к бескрайнему к нему доверию, но вот глаза! Они, как у комодского варана, ничего, кроме плотоядного любопытства к находящейся напротив него белковой массе, не выражали.
— Что ж ты за человек такой, Серёжа? Вроде бы молодой парень и обычный милицейский лейтенант, — в глубокой задумчивости и ничуть не стесняясь, разглядывал меня мастадонт цэковской гэбни, — А беспокойства от тебя, как будто ты не в посконном Поволжье, а «на холоде», при нью-йоркской резидентуре служишь! Ты чай-то будешь? Да ты не стесняйся, меня тут у вас знатным чаем балуют! Интересно только, где они его здесь берут, если он и в Москве редкость? — еще добродушнее улыбнулся он.
Забалтывая меня и посмеиваясь, Трофимыч так и остался сидеть в своём кресле. Но руку всё же он мне протянул. Не бог весть, какой добрый знак, но мне понравилось, что дед меня поприветствовал так же, как и раньше. Оно, когда приспичило, а для сеанса прелюбодеяния нет поблизости ни принцессы, ни графини, то тут и прачка сойдёт. На его сановное рукопожатие я ответил с не менее вежливым достоинством. И от предложенного чая так же не стал отказываться. Из таких почти невесомых паутинок и складываются тенденции. Которые потом формируют общий настрой разговора. Или создают к тому нужные предпосылки. Тем более, что никаких забот самому деду этот им предложенный мне чай, не доставит. Для того в данном скромном заведении наверняка специальные шныри имеются.
— Ну, рассказывай, дружок! Начинай! — поудобнее устроился в кресле высокопоставленный эмиссар из центра, давая понять, что разговор коротким не будет.
— Что рассказывать, товарищ генерал? — осторожно поддержал я диалог, пытаясь вместе с тем собрать все обломки своих мозгов в конструктивную кучу.
— Всё рассказывай! — понимающе ухмыльнулся дед, — С самого начала! И это ведь ты на встречу ко мне попросился? Так что, рассказывай, Серёжа, рассказывай!
Дед слабины не дал и на мою нехитрую провокацию не поддался. И подсказок от него, как я надеялся, мне не обломилось. Из этого следовало одно. Что вываливать надо было всё! Ну разве, что, за очень небольшими и редкими исключениями. Которые при должном оформлении, могли бы потянуть лет на десять-пятнадцать строгого режима. И ни чьей-то, а моей изоляции от советского общества. Это еще при самом благоприятном исходе. А, если легкомысленная и вертлявая девка по имени Удача, вдруг повернётся ко мне задом, то мои эволюции потянут и на высшую меру.
