Княжение Владимира ознаменовывается для Северской земли еще рядом важнейших событий. К ним прежде врего следует причислить принятие христианства. Не пытаясь нарисовать ни общую картину христианизации, ни подробно останавливаться на причинах, побудивших феодальную верхушку принять новую религию, а затем уже, часто огнем и мечом, распространить ее по всей земле, ни на вопросе о роли и значении принятия христианства, мы все же хотим подчеркнуть некоторые моменты, связанные с появлением христианства в Северской земле.[529] Нет надобности сейчас говорить о том, что христианство проникало в древнюю Русь задолго до Владимира. На это указывает целый ряд источников: «Жития» Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, договоры русских с греками, Окружное послание Фотия, устав Владимира и др.[530] Так же, как и в Киеве, христианство проникало в IX в. и в Северскую землю, но пути его проникновения могли быть, и несомненно были, несколько иными. Кроме великого водного пути, по которому и Киевская и Северская Русь сталкивались с греками, последняя своими крайними юго-восточными поселениями непосредственно сталкивалась с другим центром христианского мира, также византийской ориентации. Мы имеем в виду Кавказ. Неслучайно в «Уставе» Льва Философа Русская епархия помещена 61-й, а вслед за ней идет расположенная рядом 62-я, Аланская.[531] Дружинники и купцы еще даже в те времена, когда Северская земля входила в состав Хазарского каганата, в городах Хазарии встречались с христианами, и это должно было неизбежно повести к появлению христианства в городах Левобережья. Правда, случаи принятия новой веры были единичным и редким явлением. Непрекращающиеся связи с христианством Прикавказья в течение IX–X вв. безусловно расширяли круг христиан. Язычество во всем своем многообразии продолжало быть господствующей религией низов, но среди верхов христианство заполучило уже определенное число своих сторонников.
Социальные сдвиги толкали господствующий класс древней Руси к христианству. Старая языческая религия не соответствовала новым феодальным формам общественной жизни, новым зарождавшимся социальным отношениям.
Христианство в Северской земле распространилось среди господствующих группировок едва ли намного позднее, чем в Киеве. Об этом свидетельствуют хотя бы те факты, которые разбросаны в «Житиях». В Любече еще в конце X в. живет Антоний, в будущем видное лицо христианской церкви. В Курске к началу XI в. христианство пустило уже настолько глубокие корни среди городской знати, что появилась страсть к паломничеству, о чем свидетельствует «Житие Феодосия Печерского», а это в свою очередь предполагает сравнительно длительный период бытования христианства. Отдельные указания, разбросанные в различных источниках, дают возможность сделать определенные выводы о начале распространения христианства в Северской земле. Безусловно, с момента официального принятия христианства процесс христианизации в Северской земле протекает гораздо интенсивней: Владимир, по летописи, «ставит церкви и попы» «и люди на крещенье приводити по всем градам».
Города Северской земли не могли остаться вне поля его деятельности.
Укрепление новой религии среди господствующих группировок и постепенное, часто насильственное внедрение её в гущу низов населения создавали для церкви, поддерживаемой силой оружия феодалов, все более многочисленную паству. Как следствие данного процесса мы видим учреждение в 992 г. в Чернигове специальной епархии. Епископом в Чернигове в середине XI в. был Неофит.[532]
Ко временам Владимира относится «освоение» киевским князем Северской земли, пытавшейся еще сохранить свою самостоятельность.
О том, что в Северской земле было с точки зрения киевского князя «неспокойно», и не только в силу частых нападений печенегов на окраинные поселения древней Руси, свидетельствует деятельность Владимира, связанная с постройкой порубежной укрепленной линии.
«И рече Володимер: „се не добро, еже мало городов около Киева“. И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле и по Стугне, и поча нарубати муже лучьшие от Словень, и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады; бе бо рать от Печенег, и бе воюяся с ними и одоляя им».[533]
Все исследователи, обращая в свое время внимание на приведенное место из летописи, толковали его как свидетельство об укреплении Владимиром порубежья с целью борьбы только с одними кочевниками. Д. Багалей и П. Голубовский в своих монографиях также рассматривают градостроительную деятельность Владимира как средство обезопасить окраины древней Руси и, в частности, в первую очередь Киев и Переяславль, от нападения печенегов.[534] Правда, Голубовский видит в деятельности Владимира одновременно и попытку Киева укрепить свое господство в земле северян. С нашей точки зрения, указанный момент играл весьма существенную роль, толкая Владимира на создание сети укрепленных городков. В этом отношении совершенно прав Н. Сенаторский, указывающий, что мероприятия Владимира были обусловлены стремлением прочнее обосноваться в Северской земле.[535] Отнюдь не стремясь отбросить и другие побудительные мотивы, в частности — попытку укрепить порубежье от степняков, мы все же считаем необходимым отметить и эту сторону. В частности, не случайно и то, что городки по Десне, Остру, Трубежу, Суле и Стугне были заселены не местными северянскими воинами-дружинниками, а пришлым населением, «лучшими мужами» северных племен древней Руси: словенами с далекого Ильменя, кривичами, чудью и обитателями дремучих вятичских лесов. Поселения пленных на окраинах имеют место в истории древней Руси (например, поселение пленных ляхов Ярославом на Роси в 1031 г.), но такое массовое заселение городков иноплеменным по отношению к основному населению территории составом свидетельствует о том, что, очевидно, дело охраны земли Северской с точки зрения киевского князя гораздо целесообразнее было поручить переселенным «лучшим мужам», в которых, кстати сказать, нельзя усматривать пленных, чем местной дружинной прослойке. Подобное предположение подтверждается и событиями 1015 г., происшедшими в Северской земле. Речь идет о походе Бориса, посланного заболевшим Владимиром по одному варианту для отражения напавших печенегов, по другому — для усмирения восставших городов Левобережья. «Повесть временных лет» дает именно первый вариант: «Печенегом идуще на Русь, посла противу им Бориса»… тогда как в изданных Срезневским «Сказаниях о Борисе и Глебе» имеет место второй: «Таче блаженный Борис оумирив грады вся, възвратися вспять». «Повесть» далее сообщает, что Борис возвратился назад, не найдя нигде печенегов. Это сообщение, конечно, не исключает и действительно имевшего место факта. Возможно, что печенеги, прослышав о походе Бориса, ставившего себе целью «умиротворенье» северских городов, ушли в степи. Второй вариант похода Бориса, памятуя изложенное выше, заставляет сделать предположение о продолжавшемся сопротивлении Киеву со стороны отдельных социальных группировок Левобережья. Трудно сказать, какой характер носило брожение городов «оноя страны» Днепра. Было ли это восстание городских низов против развивавшейся феодально-ростовщической верхушки, было ли это сопротивление отдельных представителей местной знати некоторых городов власти киевского князя, — прямого ответа на поставленный вопрос мы нигде не найдем. Возможно, что толчком к восстанию действительно послужил набег печенегов, который рассматривался туземной верхушкой как доказательство неспособности киевского князя, отнявшего у нее инициативу в деле организации укрепления порубежья ее земли, обезопасить Северскую окраину от посягательств кочевников. Восстанию могла способствовать и деятельность княжеских даньщиков, и прочих «мужей» киевского князя, собиравших большие дани и вмешивавшихся в деятельность северянской знати. Этот вопрос остается открытым, но важно то, что в это время, под конец княжения Владимира, Северская земля окончательно подчиняется Киеву и северянская феодализирующая племенная знать покоряется киевскому князю и сливается с его дружиной. Не случайно последние богатые и огромные Черниговские курганы с кострищами типа «Черной могилы» датируются второй половиной X в., а в них, как было уже указано, археологи совершенно справедливо усматривают погребения северянской племенной знати, быть может, туземных князей. Строительство Владимиром городков-острогов, заселение их гарнизонами «лучших мужей» вятичских, кривичских, словенских и чудских, подвластных киевскому князю, «умиротворение» северских городов Борисом — все это отдает Северскую землю в руки киевского князя, а северянскую знать окончательно превращает в его вассалов.
