Я не стал налегать на дикий и грубоватый напиток. Не заметишь, как от одиночества уговоришь все без остатка. День только начинался, чтобы тратить его настолько бездарно. Следовало проявить терпение и дождаться, когда Юэн прибудет обратно на скоростном экспрессе своих видений.
Он выполз на крыльцо в полдень, аккурат в тот момент, когда дождь перестал просачиваться через дырявую крышу. Впечатление создавалось такое, что Кроуфорд выбрался не из своей хибары, а по меньшей мере из могилы. Вид у него был неважнецкий.
Запавшие щеки, покрытые недельной щетиной, красные веки, лихорадочно поблескивающие бесцветные глаза. Да и одежда в полном беспорядке – колоратка[61] отсутствовала, а сама сутана была такой, точно Юэна катали по песчаному карьеру какие-то не в меру ретивые прихожане.
Впрочем, последние остались в прошлом. Юэн – священник, лишенный сана, а его часовня не нужна ни городу, ни людям, что живут здесь. Кажется, я единственный ее посетитель за многие годы.
У Кроуфорда простое лицо. Худое и костлявое. Высокий лоб с большими залысинами, темные волосы и слишком уж густые брови. Вид он излучал отнюдь не добрый, и сказать, глядя на него, что перед тобой кроткий священник, никак не получалось. Правда в том, что мой сослуживец такой же священник, как я китобой, но в отличие от меня он не желает верить в эту правду и считает, что выбрал единственный путь к душевному спокойствию. Что же. Мы все предпочитаем обманывать себя, дабы не видеть истину, которую показывает нам зеркало.
А еще Юэн очень маленького роста. Коротышка. Недомерок, если угодно. Но я не стал бы говорить это ему, когда несостоявшийся святой отец пребывает в дурном настроении.
– Итан, дери меня черти. – Он провел по шершавой щеке широкой ладонью, точно желая скомкать свое лицо. – Ты ли это или Господь все еще шутит надо мной?
– Думаю, самых больших шуток ты можешь ждать от той дряни, что куришь. Привет, Юэн. Вижу, ты не слишком далеко зашел в поисках бога.
– Я обрел Его – Он провел языком по губам, затем поправился: – Точнее, на пути к Нему. А ты? Как далеко ты зашел в поисках дьявола?
Кроуфорд один из двух моих сослуживцев, узнавших о том, кем я являюсь на самом деле.
– Борюсь с ним с переменным успехом.
– Тебе стоит обратиться к Богу. Он поможет.
– Боюсь, он не может помочь даже такому праведнику, как ты. Чего уж говорить обо мне.
– Праведник? – Ухмылка у него была словно трещина в горной породе. – Твоя вера в меня порой сильнее моей.
Я протянул ему бутылку джина, но Кроуфорд скривился так, словно ему сунули под нос стухшую скумбрию.
– Какой сегодня день?
– Первый вторник октября.
– Твою мать, – пробормотал он. – Потерял почти неделю.
– Пойду поставлю чайник.
Он вяло кивнул и, закрыв глаза, прислонился лбом к дверному косяку. Говорят, отходняк после серого порошка и экспресса в страну грез такой, словно в тебя на полном ходу влетел спортивный мобиль. Чтобы воспринять обыденность, требуется какое-то время.
Я нашел сухое горючее рядом с погасшей самодельной печкой, достал из картонной коробки спички, на счастье не отсыревшие. Потом кинул лучин в занимающееся пламя, а затем и дров. Чайник был ободранный, еще прошлого века. В круглой коробке с эмблемой «Первой чайной компании» нашелся темный галькурдский чай, в соседней, точно такой же, куски колотого сахара. Чашки, обе разные, но похожие как сестры-близнецы своими отколотыми краями, ждали на подоконнике.
Я вернулся на крыльцо, протянув крепко заваренный напиток Кроуфорду. Мой приятель благодарно кивнул и, держа обеими руками, отхлебнул, довольно щурясь. Он оживал буквально на глазах.
– Оставил бы ты эту дрянь, Юэн.
Тот не стал злиться на мои нравоучения.
– Не могу. Хоть и хотелось бы. Порой в голове полный бардак, и я начинаю пугать людей. К тому же кошмары. Порошок помогает мне забыть.
Я не стал ему говорить, что молотки продолжают стучать, даже когда Кроуфорд пребывает в иных мирах.
– Давай я скажу тебе банальность: от прошлого не убежишь. Даже если окутать себя вуалями наркотического дыма. Все равно рано или поздно придется вернуться.
– Иногда я не хочу возвращаться, ганнери. Хотя, по правде говоря, не желаю кончить, как бедняга Арви. Самоубийство грех. Но порой серый порошок лучший выбор из всех, что мне дает Господь.
– Извини, но это какой-то странный бог, раз он предоставляет лишь такую возможность.
Он отхлебнул еще чаю, ответив с какой-то бесцветной печалью:
– После войны я думал, что все закончится. Однако война в моей голове продолжается. Двести семьдесят одна душа, Итан. Те, которые я удосужился посчитать. Ад только и ждет таких, как я.
– Боишься?
– Немного. И вера моя не защитит от него. Несмотря на покаяние.
– Думается мне, что после того ада, что мы прошли, этот покажется курортом на побережье теплого моря, – возразил я.
Он рассмеялся. Смех Юэна – нечто. Словно курица сошла с ума и сунула голову в большую кастрюлю.
– Была война. Мы убивали их. Они нас.
Кроуфорд поджал губы:
– Ничего ты не понимаешь. Думаешь, я страшусь того, что совершил? Черта с два! Я боюсь того, что еще могу сделать. Потому что мне нравится убивать. Это легко. Легче, чем прочитать молитву. И дьявол, что живет здесь, – онкоснулся виска, – постоянно подталкивает меня к этому. Прихожане боятся демонов и не понимают, что те давно живут рядом с ними.
Я знал, на что способен Юэн, и видел его глаза в Компьерском лесу, когда он весь, с головы до пят в искирской крови, пришел к нам по снегу в одной набедренной повязке и с ножом. Мосс со страху его тогда едва не пристрелил. Тоже увидел демона. Юэна потом так и называли за глаза некоторые в моем отряде.
– Зачем ты вернулся в наше болото, ганнери?
– Решаю дела и проблемы.
– Свои или чужие?
– Теперь уже свои. Хотел попросить о помощи. Ты все так же хорошо знаешь мели, как и раньше? Мне нужно за Плавник, на Лунный остров.
– Нет ничего проще. Лодка у меня есть. Пойдем.
– Сейчас? – Я немного удивился. Не столько его желанию помочь, как тому, что он в состоянии передвигаться на дальние расстояния после трубки серого порошка.
– Иначе до темноты не вернемся.
– И даже не спросишь, зачем мне туда?
– Мне похрен, – честно ответил Кроуфорд. – Ты просишь, значит, помогу. По старой дружбе. И потому, что стоит делать добро.
В доме он снял с крючка деревянной вешалки теплый жилет, надел его поверх сутаны, взял валявшуюся в углу сумку, перекинул ее через плечо, сунул туда револьвер, лежавший до этого на тумбочке. Из-под подушки Юэн извлек искирский нож с деревянной рукояткой, заметил мой взгляд, пробормотал:
