— Василий думай, это карош план, — говорит китаец и начинает подниматься на ноги.
— Пресвятая Казанская Богоматерь, — стонет Барселона. — Видели, что плывет нам в руки? Я чуть сознание не теряю при мысли о том, что она скрывает под этой формой.
— Господи Иисусе! — восклицает Порта, и у него отвисает челюсть. — Она идет прямо сюда! Расстегивайте брюки, мальчики, готовьтесь к делу. На войне такое выпадает редковато.
— Нам нужно уходить, — выкрикивает Старик вполголоса. — Если она увидит нас, то поднимет тревогу!
— Ты забываешь, что мы из безжалостного НКВД, — успокаивающе говорит Порта. — Похожи на змей и других политических рептилий. Наш взгляд гипнотизирует людей.
— О черт! Я боюсь, — пищит Профессор. Он лежит в глубокой впадине, натянув на уши шапку. Должно быть, думает так же, как страус: если тот никого не видит, то и его никто не видит!
— Все в порядке, — говорит Малыш, с предвкушением облизываясь. — Просто сиди тихо, как старый кот, справляющий нужду на горячей жестяной крыше.
— Если одна из них подойдет сюда, — говорит Барселона, — то вам придется меня простить, потому что я не смогу сдержаться!
— Ее оттрахают быстро — все — как стая воробьев! — усмехается Порта.
— Москва не такая уж скверная, когда к ней привыкнешь, — говорит Малыш. — Мне даже жаль, что мы уходим. Словно побывали в госпитале. Побудешь здесь немного, и уходить не хочется! Может, сменим мундиры?
— У тебя, видно, яйца вместо мозга, — говорит Барселона. — Нас тут же расстреляют.
— Поднимайтесь, — отрывисто приказывает Старик. — Идем к северному концу пруда. Там женщины нас не увидят.
Мы медленно, неохотно плетемся за Стариком. Время мы провели недурно.
Из нашего нового укрытия видно гораздо дальше, до самого Киевского вокзала, но бани мы больше не видим. Видно, как женщина-офицер переодевается, но посмотреть на нее успевает только половина отделения. У нас всего три бинокля на двадцать человек. Мы постоянно ссоримся из-за очередности.
Потом мы удобно устраиваемся, распускаем ремни, закутываемся в длинные русские шинели, поднимаем меховые воротники и строим небольшой снеговой вал для защиты от пронизывающего ветра.
— Прямо-таки Рождество, — говорит Порта.—Давайте повесим несколько пулеметных лент на эту ель и поиграем в сочельник. Потом можно пойти, взять нескольких тех гранатометчиц и устроить с ними танцы вокруг елки.
Четверо солдат-женщин идут с песней, взявшись под руки. Шатаясь на узкой дамбе и по-девичьи визжа, пробивают во льду прорубь и вытаскивают длинную леску. На ней бьется с полдюжины окуней.
— Я думал, рыбы зимой спят! — восклицает удивленный Малыш.
— С чего бы? — спрашивает Хайде. — Ты ведь не спишь от того, что холодно.
— Тупица ты! — презрительно выкрикивает Малыш. — Медведи же спят зимой, разве не так? Набивают все лето брюхо, потом, когда выпадет снег, сворачиваются клубком и спят до весны. Многие другие животные тоже. Что же тут странного, подлиза ты эдакий, если я подумал, что и рыбы спят, а?
Женщины вытаскивают еще одну леску, но на ней всего одна плотвичка, притом такая маленькая, что они оставляют ее на крючке для наживки. Насаживают крючки на первой леске и опускают ее в воду. Потом прикрывают прорубь соломенной плетенкой, чтобы легче было найти ее снова.
Они недолго сидят на большом камне возле берега. Потом поднимаются и идут прямо к нашему укрытию.
Мы лежим тихо, как мыши, от волнения едва смеем дышать.
В нескольких метрах от нас они останавливаются, вытаскивают из невысокого шалаша какие-то коробки. Это стройные, опрятного вида молодые женщины. Одна из них, с густыми золотистыми волосами, на которых еле держится кажущаяся очень маленькой пилотка, просто красавица.
Малыш роняет бинокль! Он с шумом катится по склону. Этот звук заставляет женщин посмотреть в нашу сторону. Они этого не знают, но их жизни висят на волоске. Еще два шага в нашу сторону, и мы схватим их, изнасилуем, а потом убьем! Это война! Даже с наведенным на нас автоматом Старик не смог бы предотвратить этого.
Группа молодых женщин под командованием толстухи-сержанта проходит мимо нас и скрывается за деревьями.
— Давайте возьмем их в плен! — похотливо предлагает Порта. — На каждую нас придется всего по две. Женщины отличные. Я возьму толстуху с нашивками. Господи, я никогда еще не трахал сержанта, а тут подворачивается случай!
Он смеется так громко, что четверо женщин у шалаша поднимаются и вопросительно смотрят в нашу сторону.
— Идиот! — злобно ворчит Старик. — Натворил дел! Хватайте их, если они побегут к казармам. Нельзя позволить им поднять тревогу.
Женщины снова садятся.
Неожиданно Малыш бросает снежок и попадает одной в затылок.
— Черт, не надо! — стонет Старик и в отчаянии бросает автомат на землю.
— Ху-хуу! — вопит Малыш и бросает еще один снежок.
— Василий вставай. Женщин смотри форма НКВД. Теперь шибка опасна! — нервозно говорит китаец. — Готовь удавка, если женщин пытайся бежи!
Он поднимается и машет над головой меховой шапкой.
Женщины радостно кричат, и четыре снежка летят в сторону Василия.
Вскоре мы все играем в снежки.
Старик с мрачным видом прислоняется к дереву.
— Самая безумная компания на всем Восточном фронте. Играют в снежки, хотя находятся с диверсионным заданием в тылу противника! Я даже не могу об этом доложить! Никто не поверит!
Крепкий снежок попадает ему в лицо. Старик колеблется, хочет закричать, но сдерживается. И тоже запускает снежок в женщин.
Женские крики и смех слышны далеко. Игра не прекращается дотемна. Женщины машут руками нам на прощанье. Последний снежок попадает в затылок толстухе-сержанту. Она оборачивается и грозит нам кулаком.
Порта скачет, словно громадная лягушка, и кричит, как радостный ребенок. Он совершенно сражен женщиной-сержантом.
— В лучшем матче я еще не участвовал! — возбужденно кричит он.
Через час мы уже в пути. Переходим реку по льду к Дорогомиловскому кладбищу и проходим мимо груды ждущих погребения тел — жертв воздушного налета и артобстрела. Огибаем небольшой домик, и нас окликает часовой.
— Лучше говори моя, — шепчет Василий. — Если он не пугайся до смерти, моя кричи!
Легионер в мгновение ока удавил назойливого часового. Мы бросаем его еще теплое тело к остальным.
Малыш переворачивает один труп.
— Может, немного займемся золотоискательством? — спрашивает он, толкая локтем Порту.
— Только попробуй! — рычит Старик, наводя на него пистолет. — Попробуй! Если хочешь оказаться в этой груде!
— Тяжелый ты человек! — выкрикивает раздраженный Малыш. — Знаешь, в последнее время выражение твоего лица действует нам на нервы. Это психологическая жестокость, вот что это такое. Тебя можно сместить за такие вещи!
Возле киностудии мы натыкаемся на большую колонну милиции. Пожилой майор принимает важный вид, будто он генерал, и требует пропуск. В темноте он не видит наших эмблем, Василию приходится объяснять ему, что он разговаривает с капитаном НКВД и рискует получить длительный отпуск на Лубянке, а потом на Колыме. После этого мы без разговоров продолжаем путь, Василий идет сбоку колонны. Майор неподвижно стоит, отдавая честь, пока мы не скрываемся из виду.
Перейдя железнодорожную линию, мы бежим со всех ног. Кто знает, в какую сторону сообразит старый офицер, когда у него появится время немного подумать?
На Можайском шоссе мы пристраиваемся к большой войсковой колонне и вскоре оказываемся на открытой местности.
Поднимается метель, каждый шаг дается с трудом. По дороге несется поземка. Мы держимся за ремни товарищей, чтобы не потеряться в этом белом аду. Часа два отдыхаем в заброшенной овчарне и на другой день выходим к прифронтовой полосе. Встречаемся с бранденбуржцами; они нервничают и раздраженно бранятся за то, что мы заставили их ждать.
Дальнейший наш путь к линии фронта проходит без соприкосновения с русскими. Они заняты подготовкой большого наступления. Все части находятся в движении.
— Наша карош, они готовь большой атака, — удовлетворенно говорит Василий. — Их нет время дави немецкий вошь.
Когда наступает ночь, мы переползаем через позиции русских и вскоре после рассвета достигаем наших передовых позиций.
Фельдфебель-бранденбуржец спрыгивает в траншею первым, но там нет и признака немецких солдат.
Порта бежит к командному блиндажу. Там пусто. Пулеметов в гнездах нет. От находившейся рядом минометной группы осталась только разбитая опорная плита.
— Фриц, Фриц, подь сюды, — раздается за моей спиной по-русски, и пулеметчик выпускает очередь вдоль траншеи. Мы тут же бросаемся вниз и отстреливаемся из всего, что у нас есть.
Группа русских отступает, словно от таранного удара.
