– Что, проверял?
– Нет, но со вчерашнего утра они без подзавода ходят. Это мне подарил один приезжий поляк. Говорит, сам сделал. Двадцать лет трудился, однако.
– Что?! Ну-ка, а дай-ка мне набор отверток! Да не бойся, не сломаю. Этот кулибин, надеюсь, еще в Питере?
Часы изнутри представляли собой блестящую иллюстрацию того, что может сделать человек с головой и руками. Я даже пару раз позавидовал особо остроумным узлам… На фоне этого некоторые гомосековские изделия, в том числе и торпедные курсовые автоматы, смотрелись откровенно бледно.
– А ты чего стоишь? – оторвался я от изучения механизма.– Обязательно надо сказать, чтобы сюда немедленно автора доставили? Сам догадаться не можешь, а еще величество.
– Сей секунд, ваша светлость, не извольте гневаться. Алло? Карася ко мне в большой кабинет.
– Почему карася?
– Потому что это у него фамилия такая. Франц Карась, коллежский регистратор из Радомской уездной управы. Вот так, а ты говоришь – англичане таланты ищут.
Через час я вез в Гатчину механика-самоучку и мелкого польского чиновника Карася. Он мне сразу понравился тем, что, увидев перед собой живого канцлера, не впал в прострацию, а начал спокойно и с достоинством отвечать на мои вопросы. К предложению послать на фиг родную управу и поработать в Георгиевске он отнесся с энтузиазмом, так что прямо из Зимнего мы отправили телеграмму его жене, чтобы не удивлялась, когда к ней завтра придут молодые люди на предмет помочь упаковать вещи к переезду. Потом мы заскочили в Колпино за саквояжем Карася, а теперь ехали к месту ночевки – Франц согласился, что в Гатчине, скорее всего, будет получше, чем в третьесортной гостинице. И уж, во всяком случае, намного бесплатней.
Назавтра первая половина дня у меня была свободной – двойник демонстрировал публике, что канцлеру, в числе его прочих достоинств, не чуждо и должное рвение в православии. Я в такие дни обычно устраивал прогулки, чтобы посмотреть изнутри, как живет город. Без помпы, с минимумом охраны… В этот раз я взял с собой Карася – он никогда до этого не бывал в Питере и рвался посмотреть, а то до сих пор было не до того. Так что в одиннадцать утра из Гатчины выехала обычная, без наворотов «Ока», которых ездило по Питеру уже около сотни. За рулем сидел средних лет мужчина с интеллигентным (по крайней мере, если смотреть с пяти метров и далее) лицом, в похожих на пенсне очках, сам чем-то смахивающий на Чехова. Ну, может, и не совсем на Чехова, но уж в любом случае он ничем не напоминал укоренившийся в сознании питерцев образ канцлера. Его спутник был похож на Франца Карася, коим он и являлся. Господ сопровождали две девушки, похожие на эскортниц. Собственно, они ими и были, но не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова, то есть представляли собой неплохо вооруженную и отлично подготовленную охрану.
Наш путь лежал в Александровский, он же Сашкин, сад, где сегодня должны были произойти, как минимум, три события. Первое – там открывалась первая линия первого в Питере трамвая. Второе – скопищем народа собиралась воспользоваться партия правых эсеров для произнесения каких-то агитационных речей. Ну а Танечкина служба с моего разрешения планировала воспользоваться ораторами для натурного испытания новых, нелетальных и даже в какой-то мере полезных для организма коллоидных игл к пневматикам.
Правая разновидность эсеров, которой не было в нашем мире, тут появилась как реакция на мой отстрел левых. Самые отмороженные продолжали вести себя как раньше, и их трупики периодически обнаруживались во всяких не предназначенных для этого местах. А более осторожные откололись, объявили себя правыми и не забывали регулярно напоминать, что террор они не одобряют.
Мы оставили машину за полквартала и прошли ко входу пешком. Там как раз какой-то напыщенный чиновник резал ленту, чтобы открыть путь к трамваю, причем с таким гордым видом, будто он сам его построил и на горбу сюда притащил. Вокруг кучковалась хорошо одетая публика. Народ же попроще держался ближе к скамейкам и пивному ларьку, и именно туда нас повели девушки. По дороге нам встретились три курсистки, одна из них – с зонтиком. Я подмигнул, зонтиконосительница улыбнулась. Тут на скамейку влез какой-то нечесаный субъект и завопил:
– Товарищи!
Мне показалось, что я расслышал негромкий хлопок пневматика. Субъект продолжал надрываться. Я смотрел на часы – три минуты, пять, шесть с половиной… Субъект вдруг поперхнулся очередным «самодержавием» и заглох. Около полуминуты он на глазах у изумленной публики делал какие-то странные движения руками и тазом, потом вроде решил спрыгнуть со скамьи, но не успел. Сначала раздался мощный звук, а затем пошел запах… Под хохот зевак мы пошли к машине.
– Мирная у вас тут политическая жизнь,– поделился наблюдениями Карась,– не как у нас в Радоме или, не приведи господь, в Варшаве.
– Ничего, скоро и у вас так будет,– пообещал я.
Несколько забегая вперед, можно сказать, что астрономические часы вместе со своим конструктором оказались крайне выгодным подарком. Ведь именно планетарные втулки Карася вывели велосипеды АРН в мировые лидеры! Только после его доработок у дискофонов практически перестал плавать звук. Ну а мне, в общем-то, хватило и того, что наши сброшенные с самолета торпеды наконец-то начали нормально переносить удар об воду.
ГЛАВА 30
Утром 10 октября 1906 года я посмотрел за окно – как и ожидалось, снова дождь. Под влиянием творящейся на улице мерзости идея съездить в село Кесова Гора Тверской губернии умерла окончательно. А одно время хотелось, потому что там как раз в это время родился мой дед… Но точная дата неизвестна, дед говорил, что ее записали уже после революции и от балды, так что, приезжать и спрашивать, где тут родился Александр Блинов? Посылать агентов неудобно, им и поближе работы по уши, самому приехать – все село будоражить, а вдруг дед ошибся, и его родили не в октябре, например? Так и до выкидыша недалеко… «Ладно, весной слетаю»,– решил я и приступил к разбору корреспонденции.
На это письмо я обратил внимание сразу. Во-первых, оно пришло из Германии, но было написано по-русски. Во-вторых, фамилия отправителя выделялась на фоне остальных, как броненосец среди эсминцев,– его звали Х. Хуельсмайер. Пометка из секретариата поясняла: «Радио». Ну-ка, что это у нас тут за радио такое интересное…
Письмо действительно оказалось любопытным. В нем несколько многословно, но вполне корректно описывался принцип работы радара и спрашивалось, не будет ли выходящей за рамки наглостью обратиться к господину Найденову за поддержкой в реализации этой идеи. Я напряг память – историю радиолокации нам читали на втором курсе, но не было там такого имени! Сначала Попов делал какие-то опыты с двумя кораблями, потом немец с точно не такой фамилией занимался чем-то похожим… А как его звали, ведь помню же, сам про него упоминал, когда сдавал предмет. Какая-то двойная фамилия… вроде Хюльс-Майер. Точно, он, это наши просто извратили благозвучное слово!
Я задумался. Понято, что радарами в Георгиевске занимались – тема была открыта полтора года назад, и уже появились первые результаты. Если немца не поддержать, практических результатов он не получит, это я помню точно. Если же пригласить сюда, то наш друг с третьего этажа торчащего посреди Лондона и недавно удостоенного посещения Птицы дома наверняка забеспокоится… С другой стороны, толковых инженеров нам остро не хватает. Значит, надо пригласить, но только нежно, незаметно для постороннего глаза. То есть отправить агента с предложением поработать у нас, но инкогнито. Значит, сначала выяснить вкусы этого Майера, чтобы приехавшая уговаривать агентесса соответствовала его представлениям о прекрасном. Условия – результаты работ будут нашими, но мы их обязуемся предоставить и германской стороне. Насчет того, за какие деньги, лучше вовсе не уточнять, однако… «В общем, вот оно – последнее Танечкино задание перед декретом»,– подумал я, беря трубку телефона.
Позвонив, я вернулся к корреспонденции. Оставшиеся письма были рассортированы на две кучки: разное и доносы на Деникина. По моей просьбе секретариат ставил этим доносам оценки по пятибалльной системе – исключительно за художественные достоинства, содержание если и будут оценивать, то совсем другие люди.
Тройка реформаторов при поддержке некоторого числа офицеров, в основном из фронтовиков, решительно взялась за реформирование армии. При этом Каледин пребывал в тени, на публике работали Мишель с Антоном Ивановичем. Естественно, доносы писались именно на последнего… Особенную бурю вызвал проведенный им императорский указ о постоянной учебе высшего и среднего офицерства, где были такие слова: «Установить соответствующие занятия командного состава, начиная с командиров частей (полков) до командиров корпусов включительно, направленные к развитию военных познаний». Командный состав взвыл, императору косяком пошли письма, которые он с ходу переадресовывал мне.
