Новояз должен был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную деятельность приверженцев ангсоца [английского социализма], но и сделать невозможными любые иные течения мысли. Предполагалось, что когда новояз утвердится навеки, а старояз будет забыт, неортодоксальная, то есть чуждая ангсоцу, мысль, постольку поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой. Лексика была сконструирована так, чтобы точно, а зачастую и весьма тонко выразить любое дозволенное значение, нужное члену партии, а кроме того, отсечь все остальные значения, равно как и возможности прийти к ним окольными путями. Это достигалось изобретением новых слов, но в основном исключением слов нежелательных и очищением оставшихся от неортодоксальных значений – по возможности от всех побочных значений[40].
В романе Оруэлла «1984» одним из методов манипулирования массами было изобретение новых слов, размывающих различия, и объявление вне закона слов, эти различия выявлявших. Добро пожаловать в современность! Теперь у нас есть новые слова, чье предназначение – размывать различия, а слова, в которых различия фиксировались, оказались фактически под запретом. Тенденция охватила все сферы жизни. Свидетельства тому повсюду: технический и бюрократический жаргоны, психоабракадабра, социоказуистика. На абсурдные формы, которые эта тенденция приобретает, указывает и Эдвин Ньюман в книгах Strictly Speaking («Строго говоря») и A Civil Tongue («Вежливый тон»), приводя ряд примеров. Так, в одном отчете для акционеров написано, что новые продукты отличаются «архитектурной конфигурацией панелей, повышающей атмосферостойкость». Бюрократ, перечислив меры предосторожности, которые были приняты для предотвращения ограблений служащих в дни зарплат, когда они снимают в банкоматах наличные, заявил: «Эти предосторожности представляются уместными в деле разубеждения людей с потенциалом проявления воровских намерений».
Но нигде эта тенденция не выглядела так глупо, как в идеологии нью-эйдж. В конце концов, можно понять, когда бюрократы изобретают слова, придающие простому видимость сложности. Так они пытаются показать свою важность. В нью-эйдж ситуация иная. Здесь мы сталкиваемся с коверканием слов ради коверкания. Существительные превращаются в глаголы, а глаголы, обозначающие действие, вычеркиваются. Пассивность наделяется новым смыслом: человек представляется не как субъект действия, а как его объект. Многие из последователей движения пытаются быть «каналом для получения и передачи опыта». (Звучит внушительно, не правда ли?!) Каким бы ни был опыт – духовным, психологическим или физическим, – «канальщики» действуют как ретрансляторные станции, передающие то, что «проходит через них», не пропуская через фильтр личного мнения. Одно из слов, которое ньюэйджеры объявили вне закона, – «убеждение». Если кто-то говорит извиняющимся тоном: «У меня сложилось убеждение, что…», это означает, что у человека сформировалось критическое мнение. Но оценивать что-то критически считается недопустимым, и фраза «У меня сложилось убеждение» как бы говорит, что в формировании убеждения его носитель не виноват.
Ситуация напоминает период конца 50‑х – начала 60‑х, когда можно было услышать схожие обвинения в адрес тех, кого называли «псевдоинтеллектуалами». В те времена оценочные суждения были табу. Но люди, озвучивавшие подобные лозунги, видно, были лишены самоиронии. Они утверждали, что оценочные суждения – это плохо, и тем самым высказывали оценочное суждение. Разве нет?! А как насчет правды? Если у тебя есть мнение, то оно у тебя есть. И этот факт не изменят тренировки в придании словам обтекаемости. Мнение у людей складывается по разным вопросам, хотят они этого или нет. Более того: в новоязе без разбора смешаны значения. Например, между «убеждением» и «предубеждением» существует огромная разница, но многие ньюэйджеры считали эти слова взаимозаменяемыми. Постойте! Убеждение складывается по итогам наблюдения за реальностью, а предубеждение есть форма мнения, возникающая до того, как человек приступил к наблюдению. Предубеждение – искажение точки зрения, затрудняющее восприятие реальности и формирование убеждений.
В эпоху, когда иметь критические суждения не поощряется, сами такие суждения часто бывают плохо продуманы. Люди, не научившиеся иметь свое мнение, облекают суждения в туманные выражения. В романе Дэшилла Хэммета «Мальтийский сокол» Каспер Гутман спрашивает главного героя Сэма Спейда, не молчун ли тот. Спейд качает головой: «Напротив, люблю поговорить». Гутман остается доволен: «Я не доверяю неразговорчивым людям. Если уж они начинают говорить, то чаще всего в неподходящее время и невпопад. – И далее замечает: – Хорошо говорит тот, кто постоянно в этом практикуется». То же можно сказать и о критических суждениях. Хорошо судит тот, кто практикуется. Критическое мышление нужно поощрять, а не порицать. Когда мы видим, как мало учат самостоятельному мышлению детей, то понимаем: не стоит удивляться их неспособности критически оценивать то, что им преподносят или навязывают. В искусстве способность к критическому мышлению – необходимое условие для творчества. Все люди искусства, чем бы они ни занимались – живописью, танцами, кино или скульптурой, – должны научиться выносить критические суждения.
Когда вы творите, вам необходимо оценивать ход процесса. Насколько вы близки к результату? Насколько эффективны действия? Если вы не умеете улавливать различия, вам будет трудно понять, какое место в жизни вы занимаете, ради чего вы живете. Если вы станете остерегаться проведения разграничений, то все приобретет оттенок произвольности и случайности. Разве что-то имеет значение, если имеет одинаковую ценность?! Одно из основных умений, которым учат на уроках рисования во всех художественных школах мира, – умение оценивать соотношение света и тени. На этих уроках ученики создают рисунки, в которых некоторые элементы темнее других. При помощи градаций светлого и темного создается объем объекта и ему придается видимость трехмерности на двухмерной поверхности. Соотношение света и тени называется светотенью. А вот и урок для нас всех. Мы сами определяем градацию ценностей в нашей жизни: какие из них будем считать более значимыми, а какие – менее. Мы сами создаем иерархию и решаем, на что будем направлять жизненную энергию, а на что – нет.
Те, кто старается избегать критических суждений, рано или поздно замечают, что им трудно двигаться в сторону своей цели. И дело не в том, что эти люди недостаточно стараются. Просто им сложно это делать. Пару лет назад я дал одному другу несколько биографических книг об известных художниках. Он был удивлен, насколько самоуверенно эти люди выражали свою позицию. Мой друг вращается в научных кругах, где не принято представлять мнение как истину (по крайней мере не принято озвучивать его тоном, не терпящим возражений, даже если вы убеждены в правоте). Он защитил кандидатскую диссертацию благодаря, помимо прочего, и тому, что научился не высказываться безапелляционно. Здесь же он столкнулся с мнением художников из различных эпох, которые свободно выражали свое мнение, не считая, что иногда лучше «перестраховаться» и промолчать. Может, это какая-то профессиональная деформация?
Если творец хочет достичь высот художественной выразительности, он не может перестраховываться. В искусстве необходимо не только иметь мнение и суждения, но еще и честно их озвучивать. Люди искусства привыкают быть бескомпромиссными во всем, что касается их видения и оценки реальности. Если они не научатся этому, то не смогут создавать настоящее искусство. Когда вы практикуетесь в критических суждениях, то становитесь более открытыми к разным точкам зрения. На самом деле, когда вы формируете свое мнение, стоя на крепких позициях, очень полезно знать, что думают по вопросу другие. Некоторые пытаются избегать необходимости формировать собственное мнение. Они ошибочного полагают, что таким образом «открываются» для иных точек зрения. Однако нередко вместо того, чтобы проявлять открытость, такие люди навязывают другим жесткие антиоценочные догмы.
Поиски «признания»
Многие люди, разделяющие подчинительно-противительную ориентацию, ищут похвалы за то, что они делают. Им нужно подтверждение значимости – как их личной, так и их работы. В их представлении успех зависит от того, удалось им или нет заручиться одобрением. Это одобрение иного типа, оно не имеет ничего общего с признанием, о котором мы говорили ранее. Бетховен однажды сказал:
Общество как король: любит, чтобы ему льстили, и за это осыпает милостями. Но подлинное искусство себялюбиво и упрямо, оно не замарает себя лестью.
