Компьютерные технологии превратились в мощный фактор демократизации. Технологии, которые раньше воспринимались как нечто ограничивающее возможности, открыли нам другое лицо – умного, энергичного и способного друга, на которого можно положиться в отважном путешествии от мечтаний к созиданию. Моему поколению удалось лишь одним глазком заглянуть в будущее, получить беглое представление о новых источниках креативности, которые наши дети будут воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Одно из основных отличий между нынешней эпохой технического прогресса и эпохой индустриальной заключается в местоположении власти.
В индустриальную эпоху власть находилась в руках кучки избранных. Большинству людей приходилось подстраивать жизнь под нужды промышленности: они селились близ фабрик и заводов. Здесь же кормилась местная экономика. Между рабочими, хозяевами магазинчиков, представителями властей и компаний складывались запутанные отношения. В новую технологическую эру власть переходит в руки возрастающего количества людей. Перед нами открывается широкий выбор: где работать, где жить, как организовывать свою жизнь и жизнь своего сообщества. По тому энтузиазму, с которым я говорю о компьютерах, вы можете заключить, что я рассматриваю их как спасительную силу эпохи. Но это не так. Если полагаться только на них, то можно оказаться в тупике. Если бы компьютерные технологии были единственным фактором прогресса, тогда у нас было бы не так много оснований рассматривать их как цивилизационную силу. Существуют и другие силы.
Другая сила
Интересно: какая сила смогла преобразить Китайскую Народную Республику и за 20 лет превратить ее из деспотической коммунистической державы в страну, где виден четкий тренд к предоставлению все больших свобод? Ответ: успешный пример Японии. Став одной из мощнейших экономик, Япония показала Китаю, как велика сила предпринимательства. Само по себе свободное предпринимательство – всего лишь экономическая система. Но оно порождает потребность и в других свободах. Сегодня Япония – доминирующая экономическая сила в Азии, и другие азиатские страны, даже те, которые находятся за «бамбуковым занавесом», как говорили раньше, начинают экспериментировать со свободой предпринимательства и другими формами свободы. Никто из архитекторов американской внешней политики в послевоенный период не мог представить такого хода событий.
Свободное предпринимательство имеет в Китае долгую традицию, олицетворение которой – ловкие и работящие китайские иммигранты, вкладывающие свою энергию в развитие бизнеса по всему миру. Однако подавляющее большинство огромного населения Китая выросло в условиях коммунизма, и ему знакома только коммунистическая система. Мао Цзэдун был мастером политических революций. В 1949‑м, когда стало понятно, какое будущее уготовано Китаю, все заговорили об угрозе, исходящей от этой страны. Как нам объясняли в школе, доктрина маоизма могла распространиться по всей Азии. В этом заключалась известная «теория домино»: если Китай станет коммунистическим, то станет коммунистическим и Индокитай, а затем Корея, Лаос, Вьетнам, Камбоджа и Таиланд. За ними последуют Филиппины и Индия. Тогда уже и Япония с Австралией могут не устоять. Эта теория сгубила много невинных жизней[46]. Возможно, сгубила напрасно, и от этого трагедия становится еще горше.
Хотя Мао знал, как устраивать революции, он не знал, как управлять страной с самым многочисленным населением в мире. Он пытался насаждать свои политические взгляды среди населения, но понял, что терпит неудачу, и тогда придумал интересный ход: устроил еще одну, успешную, революцию. Культурная революция – «патент» Мао. Избавь страну от всех деятелей искусства, учителей, мыслителей и интеллектуалов! Пошли их в деревню, чтобы они осознали, в чем разница между марксизмом и маоизмом, и разобрались, чем отличаются ценности «пролетариев» от ценностей «крестьян»! В определенном смысле Культурная революция была более драматичной и пугающей, чем первая китайская революция.
Изначально было два лагеря: с одной стороны – диктатура Чан Кайши, с другой – Мао. Большинству китайцев было все равно – что националисты, что коммунисты. У Культурной революции не было такого врага-злодея, как Чан Кайши. Чан был идеальным символом всего, против чего устраивалась первая революция. Отстранение его от власти можно было рассматривать как прогресс. Но менее чем 20 лет спустя, в 1966 году, другой такой идеальный символ найти было сложно. И тогда новым врагом избрали индивидуализм, ставший синонимом разложения. Пафос революции был направлен против всего, что можно было заклеймить как упадничество, что отличалось от «крестьянских ценностей». Сравните то время с настоящим. Недавно я смотрел сюжет о Китае. Свободное предпринимательство – растущая тенденция, особенно среди крестьян. «Упадничество» повсюду – в форме японских стереосистем, стрижек на западный манер. Неужели это результат Культурной революции?! Знай об этом Мао, перевернулся бы в гробу.
Один молодой китаец, у которого телевизионщики брали интервью, говорил о новом радиоприемнике и любви к рок-музыке.
– Что бы сказал на это Мао? – спросили его.
– Кто? – переспросил парень.
– Мао Цзэдун, – уточнил журналист.
– Откуда мне знать! – прозвучал ответ.
К переменам в Китае привело действие многих факторов. Но я думаю, что решающим стал пример Японии – демонстрация успехов свободного предпринимательства. Если Японии удалось добиться успеха, то и вся Азия, в том числе и Китай, должна взять это на заметку.
Наследие
Когда Джон Кеннеди стал президентом, я был еще подростком. Люди быстро забыли, что происходило в Америке с 1960 по 1963 год. С тех пор случилось многое, омрачившее память Кеннеди. Его наследие так и осталось непонятым большинством историков и биографов. Они фокусируются на событиях той эпохи и пытаются оценивать его политические свершения в узких рамках, не понимая, что наследие Кеннеди – его дух. Дух устремленности к достижению всего наивысшего, на что способно человечество. Этот дух нельзя описать и объяснить событиями, пусть даже выдающимися. Как невозможно объяснить влияние Элвиса Пресли на историю рок-н-ролла, слушая его записи. Кеннеди сказал народу:
Я верю, что нынешние времена требуют изобретательности, инноваций, находчивости, решений. Я прошу каждого из вас быть пионером этих новых рубежей. Я обращаюсь к тем, кто молод сердцем – независимо от возраста, к тем, кто крепок духом – независимо от партийной принадлежности, ко всем, кто отзывается на библейское веление: «Будь тверд и мужествен; не страшись и не ужасайся».
Убийство Кеннеди стало одним из величайших потрясений для страны и мира в послевоенную эпоху. Вместе с ним внезапно погасло и яркое пламя надежды, смысла и задора. В 1970 году в Мадриде мне довелось беседовать с одним итальянским режиссером.
– Мне не хватает Кеннеди, – сказал он, – как не хватает родной матери.
Боль утраты была слишком велика для тех, кто любил президента. Когда Линдон Джонсон втянул страну еще глубже в войну с Вьетнамом – во имя исполнения воли Кеннеди, – молодежь Америки поняла, что мир снова оказался в руках глупцов, наделенных властью. Если что-то и могло положить конец новому началу, порожденному видением Кеннеди – видением исследователя, строителя и творца, – так это именно контраст между двумя президентами. Контраст, который подорвал веру и вызвал разочарование. Но разочарование – великая сила. Оно может превратить «домашних» идеалистов в рьяных революционеров. Личность Кеннеди во многом свели к образу красивого, молодого, стильно одевающегося мужчины с харизмой и претензиями на власть. Отчасти ответственность за такое опошление лежит на политиках, которые пытались подражать его стилю, а также на репортерах. Мне лично такого рода политики напоминали самозванцев – имитаторов Элвиса Пресли. А многие журналисты, похоже, неспособны отличить оригинал от подделки. Они не улавливают сути. Кеннеди олицетворял не только харизму и идиллическую атмосферу. Он заявлял миру:
Да, мы все – идеалисты. Мы все – мечтатели. Пусть не говорят о нашем поколении, что мы оставили свои идеалы и мечты в прошлом, а устремления и решимость – своим противникам. Мы проделали слишком большой путь, мы пожертвовали слишком многим, чтобы теперь отказываться от своего будущего. Мы должны всегда помнить слова Гёте о «конечном выводе мудрости земной», открывшейся ему: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!»
Когда Кеннеди выражал надежды и свое видение будущего мира, американцы ловили каждое его слово. Он смог захватить их воображение и пробудить глубокий скрытый альтруизм. Я помню, как однажды, вскоре после объявления Кеннеди о формировании Корпуса мира, я пошел в школу. Один из самых рослых мальчиков в классе, который пользовался репутацией школьного забияки, вел себя совершенно непривычно.
