когда не существовало женских гимназий и все образование для девочек сосредоточивалось в руках частных содержательниц пансионов, по преимуществу иностранного происхождения. Все в нем было уродливо, начиная с начальницы и кончая классными дамами.
В пансионе Пенигкау училось человек восемьдесят девочек самых разных возрастов и знаний. Однако это не помешало поместить их в одну классную комнату, огромную, как зал. Тут были и совсем еще крошки, лет семи, и уже взрослые девушки шестнадцати-семнадцати лет; была даже одна двадцатилетняя девица.
Самую удивительную картину представляло подобное соединение во время так называемых «классов». Несмотря на то, что девочки всех возрастов занимались, по сути дела, в одной длинной комнате, разделенной двумя арками, Юлия Петровна Пенигкау требовала от преподавателей, чтобы каждый из них всю эту разношерстную девичью публику в течение своего двухчасового урока обязательно спросил и поставил отметку в журнале по двенадцатибалльной системе для того, чтобы она могла судить об успеваемости и принимать строгие меры к отстающим[5].
Учителю, если он был добросовестный, качество, которым отличались немногие из учителей пансиона, при обязанности зараз обучать восемьдесят учениц разных возрастов и знаний, ничего не оставалось делать, как спешить успеть за два часа хотя бы в книжке каждому классу, а их было шесть, отметить ногтем «от сих до сих» и кое-как выслушать вызубренную страницу, заданную на предыдущем уроке…
Так называемые «естественные науки» не были в почете в пансионе мадам Пенигкау. От физики, химии, ботаники, зоологии им давались какие-то жалкие кусочки. Считалось, что будущим женам и матерям все это не к чему знать. Да и гуманитарные науки давались здесь в сугубо сокращенном виде. Только один чудак – учитель истории, искренне любивший свой предмет, когда не был пьян, мог поразить воображение пансионерок вдохновенным рассказом о великих людях прошлого. Его уроки тогда становились неким лучом света, в котором сверкало живое слово истинной науки, расширявшее их кругозор, будившее мысль.
Герои истории в рассказе учителя выглядели величаво и монументально, как в греческой трагедии. Люди огромных, всепоглощающих страстей, нечеловеческой силы воли, вступающие в титаническую борьбу с силами рока, погибающие, но не сдающиеся… Они входили в их мир душных дортуаров как персонажи чудесных сказок…
Смирнов А. А. Первая русская женщина-врач. С. 37, 39, 46, 53.
Наступил 1859 год. Исполнилось трехлетие нового царствования. Царь остался доволен своим пребыванием в Москве, и в частности в Останкине. Шереметев нахвалиться не мог своим управляющим: и толков, и честен, дела графских имений привел в образцовый порядок. Недолго думая граф прислал Суслову новое назначение: быть главноуправляющим всеми его имениями с местожительством в Санкт-Петербурге.
В Петербурге Сусловы зажили на широкую ногу. Положение обязывало содержать большой штат прислуги. Появились просторные апартаменты, против которых обстановка их московской квартиры показалась бы бедной.
Граф Шереметев, имевший своей постоянной резиденцией северную столицу, не хотел и не мог допустить, чтобы его главноуправляющий всеми имениями, раскиданными по просторам России, принимающий у себя крупных финансовых тузов и видных чиновников, не имел средств на представительство. У девочек появились гувернантки и даже учитель танцев. Образование, начатое в пансионе мадам Пенигкау, им пришлось заканчивать в одном из институтов для благородных девиц в Петербурге.
Смирнов А. А. Первая русская женщина-врач. С. 68.
В начале 60-х годов Прокофий Григорьевич Суслов управляет всеми имениями и делами графа Шереметева… Семья Сусловых живет в Петербурге. Надежда Прокофьевна посещает публичные лекции в университете, по всей вероятности, популярных тогда профессоров: Костомарова, Спасовича и Соколова (по химии). Вместе с нею, быть может, ходила на эти лекции и Аполлинария Прокофьевна. В русле тогдашних освободительных идей, особенно восприимчивые к ним благодаря своему демократическому происхождению, одаренные, энергичные и темпераментом пылкие, они обе могли играть довольно заметную роль в среде студенческой молодежи[6]; вместе с нею, надо полагать, увлекаются и выступлениями известных писателей, среди которых Достоевский у части молодежи мог пользоваться особенным вниманием, окруженный ореолом страдальца-борца, каторгой поплатившегося за свои политические убеждения.
Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 171.
Сестры Сусловы не могли остаться в стороне от этого движения молодежи. Они были вовлечены в самый водоворот политической борьбы… участвовали в первой студенческой демонстрации[7].
В студенческой среде они обе стали скоро заметными, да это было и неудивительно: обе энергичные, пылкие и увлекающиеся, они принимали самое горячее участие во всех начинаниях студентов.
Смирнов А. А. Первая русская женщина-врач. С. 88.
Глава вторая. Знакомство с достоевским (1860–1861)
Только с момента своего появления в Петербурге в начале 1860-х годов Аполлинария Суслова начинает интересовать биографов – однако опять-таки применительно к жизнеописанию и летописи творчества Ф. М. Достоевского. Так, никто, как правило, не задавал вопроса: когда именно написала Аполлинария свой первый рассказ, почему вдруг решила пойти по шаткому писательскому пути?
Всех интересовало другое: когда именно (день, месяц, год) могло произойти ее знакомство с Достоевским? До или после опубликования рассказа? Каким образом они познакомились – написала ли Аполлинария письмо известному писателю, подошла ли поговорить с ним в конце какого-нибудь литературного вечера, принесла ли показать свою рукопись и попросить совета? Где произошло их знакомство?
Интересно, что ни Достоевский, ни Аполлинария Суслова ни разу и словом не обмолвились о своей первой встрече и не оставили об этом ни воспоминаний, ни устных рассказов, ни даже намеков в письмах или дневниковых записях.
Единственная достоверная дата, которая может служить опорной точкой, определяющей границы их первой встречи, – это помета цензора Ф. Веселаго на пятой книге журнала «Время» за 1861 год, где печатался первый рассказ Аполлинарии. «Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Цензурный Комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург, 1 сентября 1861 года», – значилось на оборотной стороне титульного листа журнальной книжки.
Между тем уже в начале двадцатых годов (в период чрезвычайно интенсивных и плодотворных разысканий, связанных с творчеством Достоевского) появилась оригинальная версия знакомства писателя и его будущей возлюбленной, исходящая из весьма специфического источника. В 1922 году в Мюнхене вышла книга дочери Ф. М. Достоевского, Любови Федоровны Достоевской (1869–1926), под названием «Достоевский в изображении своей дочери». Эта книга сразу приковала к себе внимание ученых, так как содержала не только оценки, но и версии событий из жизни Достоевского. Русские журналы и газеты тех лет отразили мгновенно разгоревшуюся полемику – ибо известный и авторитетный специалист-литературовед Л. П. Гроссман принял многие версии Л. Ф. Достоевской, в целом или с небольшими оговорками, а не менее известный и авторитетный знаток Достоевского А. С. Долинин почти целиком их опроверг.
