Но я бежал.
Я выскочил на Индепенденс-авеню и наконец увидел впереди больницу Святого Антония и сияющую надпись «Скорая помощь». Всего в квартале от нас.
Мне пришлось остановиться, чтобы пропустить машины. Их было много, и они шли очень быстро. Я начал кричать, звать на помощь. С того места, где я остановился, мне была видна группа санитаров: они говорили о чем-то своем, но меня пока не видели и не слышали моих криков из-за уличного шума.
Выбора не было, и я осторожно ступил на проезжую часть.
Машины лавировали и тормозили, объезжая меня, а серебристый «универсал» вообще остановился. За рулем сидел раздраженный отец семейства, с заднего сиденья лезли вперед ребятишки. Никто не сигналил, может, потому, что все видели у меня на руках Марию. Или, может быть, из-за выражения моего лица.
Еще несколько машин затормозили, пропуская меня.
«Нет, мы прорвемся», — думал я. Потом сказал вслух, обращаясь к Марии:
— Мы уже в больнице Святого Антония. Теперь все в порядке, милая. Мы уже почти пришли. Держись, мы уже в больнице. Я люблю тебя.
Я добрался до противоположной стороны улицы, и тут Мария вдруг широко открыла глаза. Она взглянула на меня, проникнув, казалось, взглядом в самую глубину души.
— Ох как я люблю тебя, Алекс, — произнесла она и подмигнула. А потом глаза моей любимой женщины закрылись — в последний раз. И она ушла от меня навсегда. А я все стоял на том же месте, прижимая ее к себе, самое дорогое, что у меня было в жизни.
Глава 16
Мария Симсон Кросс умерла у меня на руках. Я не сказал об этом никому, кроме Сэмпсона и Наны.
Мне ни с кем не хотелось говорить о последних мгновениях, что мы были вместе; мне не нужна была ничья жалость, ничьи расспросы. Я вовсе не желал удовлетворять чье-то любопытство, не хотел пересудов и шепотков. В последующие несколько месяцев, пока шло расследование, я ни разу ни с кем не обсуждал подробности того, что произошло напротив больницы Святого Антония. Все это осталось между нами — между мной и Марией. Мы с Сэмпсоном опросили сотни людей, но ни от кого не получили никаких ниточек, ведущих к киллеру. Судебное следствие забуксовало на одном месте. Мы отследили этого безумного киллера, присланного мафией, но он, как оказалось, улетел обратно в Нью-Йорк еще предыдущим вечером; по всей видимости, покинул город сразу после того, как убрался из моего дома. В расследовании нам помогало ФБР — потому что была убита жена копа. Но убийцей был не Мясник.
В два часа ночи, той ночи, когда она умерла, я вернулся к себе домой, по-прежнему с пистолетом в кобуре, и долго ходил взад-вперед по гостиной, укачивая на руках плачущую Дженель. Мне никак не удавалось избавиться от мысли, что наша малышка оплакивает свою маму, которая только что умерла перед входом в больницу Святого Антония, где Дженни родилась шесть месяцев назад.
Внезапно у меня потекли слезы, и все произошедшее навалилось на меня и придавило страшной тяжестью. Мне никак не удавалось справиться с рыданиями, и малышка плакала у меня на руках, и я никак не мог ее успокоить.
— Не плачь, маленькая, — шептал я. — Все в порядке, — говорил я бедному ребенку. Ее терзала болезнь, и она, видимо, очень ждала материнских рук, а не моих. — Все хорошо, Дженни, все хорошо, — твердил я, хотя и понимал, что это ложь. Нет, совсем не все в порядке! Твоей мамы больше нет. И ты никогда ее больше не увидишь! И я не увижу. Бедная моя Мария, милая моя! Она же никогда никому не делала зла, и я любил ее больше жизни. А ее вот так, вдруг, отняли у нас — по совершенно непонятной причине, которую мне никто — даже сам Господь Бог! — не в состоянии объяснить.
«Ох, Мария! — повторял я, укачивая дочь. — Как могло все это случиться? И как теперь жить после всего этого? Как мне справляться с детьми без тебя? Себя я жалеть не собираюсь. Просто я сейчас не в себе. Но я соберусь, обещаю тебе. Но не сегодня».
Я знал, она мне не ответит, но я чувствовал, что она слышит меня. Во мне продолжал звучать ее голос, и она говорила: «Ты со всем отлично справишься, Алекс, потому что очень любишь наших детей».
— Ох, Дженни, бедная моя деточка! Я так тебя люблю! — прошептал я, прижимаясь к мокрой от жара головке моей девочки.
И тут появилась Нана.
Глава 17
Моя бабушка стояла в дверях холла перед двумя нашими маленькими спальнями. Сложив руки на груди, она пристально смотрела на меня. Видимо, я что-то говорил вслух, наверное, даже громко. Не помню, что я в этот момент делал.
— Я тебя разбудил, да? — спросил я шепотом, что было совсем не нужно, потому что ребенок все равно плакал.
Нана была спокойна и, кажется, держала себя в руках. Она осталась у нас ночевать, чтобы помочь мне с детьми утром, но сейчас встала, и в этом был виноват я.
— Я не спала, — ответила она. — И все думала, что тебе вместе с детьми надо перебраться ко мне. Там много места. Очень много, Алекс. Это самый лучший вариант в нынешнем положении.
— Вариант чего? — спросил я, не совсем понимая, о чем она говорит.
Нана резко выпрямилась:
— Тебе нужна моя помощь, чтобы управляться с детьми, Алекс. Это очевидно, как ясный день. И я готова тебе помогать. Я хочу тебе помогать и буду тебе помогать.
— Нана, — сказал я, — мы отлично справимся. Сами отлично справимся. Дай мне только немного прийти в себя, сориентироваться.
Нана проигнорировала мои возражения и продолжала настаивать на своем:
— Я сюда пришла, чтобы помогать тебе, Алекс, и детям тоже. Вот так оно теперь и будет. И хватит об этом.
Она подошла ко мне и обняла своими тонкими руками, крепко обняла, на что, казалось, была совершенно не способна.
— Я тебя люблю. И Марию я очень любила. Мне тоже ее не хватает. И я люблю ваших детишек. А теперь еще сильнее.
Теперь мы оба плакали, нет, все трое — стоя в забитой вещами маленькой комнатке. В одном Нана была права: эта квартира больше не может служить нам домом. Слишком много здесь воспоминаний о Марии.
— А теперь давай сюда Дженни. Давай, давай, — сказала она, и это была даже не просьба. Я вздохнул и передал ей дочку, этой женщине-воительнице пяти футов ростом, которая растила меня с десяти лет, когда я осиротел.
Нана стала массировать Дженни спинку и шею, и она тут же срыгнула. И мы с Наной рассмеялись, несмотря на свое состояние.
— Не слишком похоже на настоящую леди, — шепотом заметила Нана. — А теперь, Дженель, перестань плакать. Слышишь? Перестань сейчас же.
И Дженни послушно затихла. Так началась для нас новая жизнь.
Часть вторая
Гиблое дело
2005 год
Глава 18
Письмо от этого психа Кайла Крэйга пришло сегодня и совершенно сбило меня с толку. Как это он умудрился прислать мне письмо?! Оно пришло на мой адрес, в дом Наны на Пятой улице. Насколько мне было известно, Кайл по-прежнему сидел в тюрьме особо строгого режима во Флоренсе.
Письмо это даже вызвало приступ тошноты.
Алекс!
В последнее время я ужасно по тебе скучаю — по нашим регулярным беседам и всему прочему, — что и заставило меня написать тебе это маленькое послание. Если честно, меня все еще расстраивает, что ты всегда в победителях — и в плане интеллектуальном, и вообще. Именно ты меня сцапал и засадил сюда, не так ли? Такой результат мог бы привести меня к тому, что я уверовал бы в Божественное вмешательство, однако я пока еще не настолько несостоятелен.
В любом случае мне известно, что ты теперь крайне занятой парень (я ни на что не намекаю), так что много времени у тебя не отниму. Мне просто хотелось, чтобы ты знал, что я все время о тебе думаю и надеюсь вскоре с тобой увидеться. Точнее, ты можешь на это рассчитывать. Первыми я намерен убить Нану и детишек, и чтоб ты все это видел. Жду не дождусь новой встречи с вами. А она скоро произойдет — обещаю.
К.
Я перечитал письмо дважды, а потом порвал его на мелкие клочки. После чего попытался сделать противоположное тому, чего явно хотел от меня Кайл. Я выбросил его из головы.
Почти. После того, как позвонил в эту тюрягу в Колорадо и сообщил им о письме. И убедился, что Кайл Крэйг по-прежнему сидит там, в своей специальной камере с обитыми войлоком стенами.
Глава 19
В субботу я был свободен от работы. Сегодня никаких преступлений и наказаний. Никаких психопатов на горизонте, по крайней мере таких, о которых мне известно.
В роли «семейного автомобиля» Кроссов в настоящее время выступала «тойота-королла», на которой раньше ездила Мария. Если не считать связанных с нею воспоминаний и того, что машина эта — настоящая долгожительница, я был о ней невысокого мнения. Дети подарили мне на день рождения несколько липучек на бампер: «Может, я и тащусь еле-еле, но все равно впереди тебя!» и «Услышь мою мольбу: угони эту машину!» Им тоже не нравилась «королла».
