не слыхали. Хотя Суворов был даже его современником».
И вдруг старый вояка увлекся литературой. Вечерами сидел над Пушкиным, вслух читал товарищам «Мцыри» Лермонтова, расспрашивал меня о подробностях участия Байрона в войне за освобождение греков. Он впервые (а ему уже было под сорок!) прочел «Отверженных» Виктора Гюго…
Мы шагали с Кузнецовым по бульварам. От Пушкина к Тимирязеву. От Тимирязева к Гоголю. Мы говорили о старом Тарасе и об Андрии, о Жане Вальжане и Гавроше.
Я слушал непосредственные, искренние оценки старого солдата и гордился тем, что сумел разбудить в его сердце какие-то долго дремавшие в нем чувства. А может быть, я преувеличивал свое воздействие. Может быть, и без меня полюбил он Пушкина и Байрона.
Все больше внимания уделял я своим курсантам. От литературы мы перешли к музыке. Коллективно слушали бехтовенский концерт в Большом зале консерватории.
В академии посмеивались над новым увлечением ветеранов и стали называть их «музыкантами».
Однако с таким же правом можно было назвать их и художниками…
По просьбе курсантов (интерес к литературе у них все возрастал) я сделал им специальный доклад о творчестве Маяковского. Многие жаловались на то, что не понимают его стихов.
Среди прочитанных в порядке иллюстрации стихов поэта были и строчки из «Облака в штанах» Маяковского.
…вы — Джиоконда,
которую надо украсть!
«…Кто такая Джиоконда?» — спросил меня после Кузнецов. Я объяснил. Оказывается, никто из «академиков» ничего не знал о Леонардо да Винчи. Мое объяснение мало удовлетворило аудиторию. Ну как я мог словами передать обаяние Джиоконды?! На другой день я принес маленькую репродукцию Джиоконды. Но это не произвело эффекта. Тогда мы решили пойти в музей, помещавшийся неподалеку от академии. Там висела хорошая копия знаменитой картины.
Пошли, правда, не все… Но Кузнецов был, конечно, среди этих немногих любителей искусства.
И вот она перед нами, прославленная Джиоконда. Мы долго стояли молча.
За последние годы я не раз приходил в музей, благоговейно созерцал Джиоконду. Но сегодня меня волновало другое. Какое впечатление производит эта совершенная красота на человека, который видит ее в первый раз, который никогда не читал о Джиоконде и не находится под гипнозом хрестоматийных оценок.
Кузнецов смотрел на картину не отрываясь. Мне показалось, что черты его сурового лица стали как-то мягче.
Мне страстно хотелось, чтобы в эти минуты в галерею пришел какой-нибудь художник, чтобы он увидел моих ветеранов и написал полотно «Герои гражданской войны перед «Джиокондой».
— А Маяковский, видать, был не дурак. Подходящий бабец, — неожиданно сказал высокий широкоплечий комбат Писаржевский, чемпион академии по биллиарду. На курсе он считался большим знатоком литературы, так как знал много анекдотов о всяких писателях.
И вдруг Кузнецов обернулся к Писаржевскому (он был ниже комбата на голову), гневно смерил его взглядом снизу вверх и, не сказав ни слова, двинулся к выходу. Мне показалось, что слова комбата глубоко оскорбили его.
Я догнал Кузнецова, попытался о чем-то спросить, обратить его внимание на какую-то деталь. Но он ничего не ответил. Только махнул рукой. Так молча дошли мы до самой академии.
Больше мы с ним никогда не говорили о Джиоконде. Только библиотекарша академии показала мне как-то абонементную карточку Кузнецова. Там любопытно перемежались труды Брусилова и Клаузевица с объемистыми монографиями о художниках Возрождения.
Наибольшее внимание уделялось Леонардо да Винчи.
2
Прошли годы. Пути наши с Кузнецовым разошлись, и даже в дни Отечественной войны мы не повстречались ни разу. Хотя, признаться, вспоминал я о нем часто…
В апрельские дни тысяча девятьсот сорок пятого года, когда наши войска находились уже в предместьях Берлина, меня вызвал к себе генерал Ветчинкин, начальник политуправления.
— Генерала Кузнецова знаешь? — спросил он своим хриплым грубоватым голосом и продолжал, не ожидая ответа:
— Танковый корпус Кузнецова переведен к нам с соседнего фронта. Дело, впрочем, не в танках. Дело в картинах.
Картины? Кузнецов? Какой Кузнецов? Неужели староста? Жив, значит, курилка? «Фауст за меня дивизией командовать не будет…»
— В общем, дело такое. Третьего дня этот Кузнецов занял маленький городишко в предгорье Судетских Альп, — генерал подошел к большой карте и ткнул пальцем в какую-то точку. — Городишко, в общем, малозначительный. Но вот обнаружены в нем, в подвалах ратуши, какие-то знаменитые картины. Ну а Кузнецов, видно, в танках больше понимает, чем в картинах. Однако прислал телеграмму: «Найдены важные картины. Подозреваю Леонардо да Винчи. Вышлите эксперта». Вот какая штука. Танкист подозревает Леонардо да Винчи… Одним словом, поезжай, разберись… Винчи или не Винчи…
— Товарищ генерал! Да я же не художник! Здесь нужен специалист. Разобраться — откуда картины. Оригиналы или копии? Да здесь и не всякий художник разберется.
— Вот что, писатель… Ты мне мороки не разводи. Художников у меня в войсках нет. Кого я пошлю — сапера или интенданта? Так они Леонардо да Винчи от Бальтерманца не отличат. А там, может, действительно большие ценности. Бери с собой капитана Перфильева. Он консерваторию кончил. Вместе и разберетесь. Все. Исполняй.
…И вот мы с инструктором политуправления капитаном Виктором Перфильевым на потрепанном «виллисе» мчимся по дороге, извивающейся среди Судетских Альп. Признаться, предстоящая встреча с Кузнецовым меня волнует. Я рассказываю о нем Виктору. Да тот ли это Кузнецов?.. Конечно тот. Леонардо да Винчи. Джиоконда. Вот ведь какие дела случаются на свете.
Перфильев оживлен, весел. Он любит такие приключения. Это гораздо интереснее, чем корпеть над кипами политдонесений. Виктор прекрасный музыкант, настоящий человек искусства. Он скучает по Москве, по музыке. Его не раз уже отправляли в Москву. Но… его родной белорусский город был разрушен фашистами, два его брата погибли на фронте. И он должен был дойти до Берлина. Всю войну он провел в пехотном батальоне, был дважды ранен. Только последний год был переведен в политуправление. Урывками он писал большую героическую симфонию. Мы встретились с ним однажды в старинном Померанском замке, где сохранился чудесный рояль. Перфильев сыграл нам фрагменты из своей симфонии. Это была настоящая, вдохновенная и выстраданная музыка. Но в живописи он, конечно, понимает не больше меня. «Эксперты!» И как только мы разберемся в этих картинах?!
Дорога все время петляет. Могучие сосны, грабы. На остановке мы долго стоим у векового дуплистого вяза, пытаемся обхватить его ствол. Но это нам не удается. Ствол в три обхвата. Мы дышим полной грудью. Легкий горный воздух. Смолистый, вкусный, опьяняющий.
Под нами заросшие орешником глубокие балки. Многоцветные луга. Спуститься бы туда, полежать в густой альпийской траве… Некогда… Нас ждут генерал Кузнецов и Леонардо да
