С другой стороны, можно ли сказать, что высшие штабы заранее ожидали того ошеломительного успеха, что выпал на долю армий Юго-Западного фронта на первом этапе Брусиловского прорыва? Наверное, все-таки командиры перестраховывались. Тем более что следовало помнить о выполнении задачи, поставленной перед Юго-Западным фронтом Ставкой, — сковывание всех возможных неприятельских резервов южнее Полесья, дабы те не могли быть переброшены на те участки, где будут наносить главный удар армии Западного фронта. Другое дело, что победа была одержана как раз «демонстрирующим» Юго-Западным фронтом, а не наносившим «главный» удар Западным фронтом. Поэтому-то в тех армиях, что выполняли главные задачи, как говорилось выше, конница обеспечивала пассивные участки фронта. А в центральных армиях кавалерия располагалась в резерве командармов и не смогла вовремя прибыть на место сражения, чтобы довершить победу ударом по глубокому неприятельскому тылу. Возможно, что П.И. Залесский также справедлив, когда говорит: «…кавалерия не была заготовлена, что и вполне правильно — так как это была только демонстрация, а не главный удар. Как вдруг демонстрация развилась так удачно, что дала… прорыв!»[320].
Так или иначе, но после нескольких дней атак, производимых неодновременно всей массой трех корпусов — 46-го армейского и 4-го и 5-го кавалерийских, — австро-венгерские войска сумели удержать свои позиции. Это — главный итог, что подвел черту под развитием тактического успеха в оперативный прорыв усилиями 8-й русской армии. Громадная масса русской конницы осталась вне прорыва, невзирая ни на понукания штаба фронта, ни на требования складывавшейся на фронте обстановки. Оставалось лишь поблагодарить войска за то, что они сумели сделать. Так, приказ по 4-му кавалерийскому корпусу гласил: «…Славные Донцы, Волгцы и Линейцы, ваш кровавый бой 26 мая у Вульки-Галузинской — новый ореол славы в истории ваших полков. Вы увлекли за собой пехоту, показав чудеса порыва. Бой 26 мая воочию показал, что может дать орлиная дивизия под командованием железной воли генерала Петра Краснова…»[321]. Сам ген. П.Н. Краснов в этом бою был ранен пулей в ногу. В будущем генерал Краснов стал вождем Белого движения на Дону. В свою очередь, генерал Гилленшмидт, находясь в составе белогвардейской Добровольческой армии, погиб в апреле 1918 года при попытке прорваться из окружения в районе колонии Гначбау недалеко от Екатеринодара.
Необходимо сказать, что упреки в адрес штаба 8-й армии тем более имеют под собой основание, если вспомнить об использовании резерва командарма. Южнее, как раз на луцком направлении, командарм-8 ген. А.М. Каледин держал в своем резерве 12-ю кавалерийскую дивизию ген. барона К.-Г. Маннергейма. Несмотря на просьбы барона скорее ввести конницу в бой, генерал Каледин не позволил 12-й кавалерийской дивизии пуститься в преследование, чем дал австрийцам спасти свои батареи. Только 27-го числа 12-я кавалерийская дивизия получила задачу форсировать Стырь к югу от Луцка, дойти до Владимир-Волынского и отсечь коммуникации противника[322].
Конечно, время было уже упущено, так как 8-я армия была приостановлена приказом штаба фронта, чтобы восстановить единство фронта между растянувшимися и понесшими большие потери пехотными корпусами. Напомним, что, невзирая на огромные потери в ходе Брусиловского прорыва, австро-венгры сумели спасти большую часть своей техники — артиллерию и пулеметы. Причина этому — неумение высших русских штабов применить кавалерию. Как справедливо заметил по этому поводу А.А. Керсновский, «став высшими начальниками, Брусилов и Каледин перестали быть кавалеристами»[323]. Но если главкоюз ген. А.А. Брусилов пытался сделать хоть что-нибудь, подталкивая конницу к атакам, то командарм-8 ген. А.М. Каледин изначально отвел коннице пассивную роль. Не грех отметить, что ни штаб фронта, ни штаб армии не предприняли той перегруппировки, что позволила бы ввести в прорыв два кавалерийских корпуса.
Более того, штаб армии даже не смог бросить вперед одну дивизию (12-ю кавалерийскую), и дело дошло вплоть до того, что конначдив-12 просил командира 6-го Финляндского стрелкового полка полковника А.А. Свечина открыть проход сквозь колючую проволоку неприятеля для своей конницы, чтобы броситься в преследование. Не имея соответствующего распоряжения, Свечин был вынужден отказать. Однако к чему же говорить о том, что в отсутствие броска конницы виновен исключительно генерал Брусилов, если Каледин не сделал ничего, чтобы пустить в преследование одну кавалерийскую дивизию?
Встает вопрос: а сумели бы вообще русские военачальники выполнить столь сложный маневр, как ввод кавалерии в прорыв, пробитый пехотой в обороне противника? Представляется, что положительный ответ на этот вопрос можно дать только в отношении как раз первого этапа Брусиловского прорыва. Ведь в этот момент развалился весь австро-венгерский фронт, все противостоящие четырем русским армиям Юго-Западного фронта войска потерпели поражение, а то и были разгромлены. В этой ситуации бросок конницы вперед мог пройти без существенных потерь в тактической зоне, что могло бы обескровить конные части еще до начала выполнения ими своей непосредственной задачи — удар по неприятельским тылам. В последующем же русские уже не имели такого шанса (возможно, кроме 9-й армии), а потому усилия общевойсковых начальников по использованию конницы могли стать самоубийственными. Пример — июльское наступление на Ковель, когда едва не погибла гвардейская кавалерия. Когда удар гвардейских пехотных корпусов на Стоходе захлебнулся, то ген. М.В. Алексеев, ничтоже сумняшеся, приказал командиру Гвардейской группы ген. В.М. Безобразову повторить удар спешенной кавалерией Гвардейского кавалерийского корпуса. Иначе говоря — не ввести в прорыв, как то предполагалось до операции, а рвать оборону немцев! Генерал Безобразов, превосходно сознававший, что прорвать оборону противника в болотах под превосходящим пулеметным и артиллерийским огнем невозможно, отказался губить еще и конницу. В итоге гвардейская кавалерия потеряла здесь только 168 человек. Участник боев на ковельском направлении говорит: «Благодаря генерал-адъютанту Безобразову, который был назначен руководить этой операцией на Стоходе, была спасена от истребления гвардейская кавалерия. Во время хода операции из Ставки, то есть генералом Алексеевым, неоднократно рекомендовалось генералу Безобразову спешить кавалерию и бросить ее в бой, иными словами, тоже на убой»[324].
То есть позиционная борьба и та тяжелейшая доля, что выпала в предшествовавших кампаниях на долю пехоты, наряду с эффектом действий артиллерии, решавшей судьбу сражений, понудили русских военачальников смотреть на кавалерию как на вспомогательный род войск. В чем-то такой подход был оправдан, однако это, конечно, не означает, что кавалерия должна была бы оставаться в тылах, выполняя пассивные задачи. В последующем штаб Юго-Западного фронта пытался ставить перед кавалерией выполнимые задачи. Как, например, в вышеописанном случае, когда гвардейская конница должна была развить успех на ковельском направлении. И, как видим, когда атака пехоты не увенчалась успехом, сама Ставка требовала бросить кавалеристов на убой. Каков был в этом смысл? Неизвестно. Правда, ген. М.В. Алексеев все-таки был генералом от инфантерии и, возможно, считал конницу чем-то вроде спешенной пехоты. Но опять-таки, как можно не учитывать своеобразия различных родов войск, находясь на столь высоком посту как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, то есть фактически руководя русскими Вооруженными Силами при номинальном верховенстве императора Николая II?
Использование кавалерии в прочих армиях Юго-Западного фронта также не оказалось на надлежащей высоте. Конечно, эти армии не имели по два с лишним кавалерийских корпуса, а 11-я армия располагала вообще только одной конной дивизией. Но 7-я и 9-я армии получили по своему кавалерийскому корпусу, а потому можно было бы ожидать, что конница добьется своей доли успеха. Этого не произошло — нигде кавалерия по различным причинам не смогла развить прорыв. Этот факт говорит не о том, что Брусилов или Каледин оказались несостоятельными кавалерийскими военачальниками, а о том, что подобный подход к кавалерии как к вспомогательному роду войск был свойствен всему русскому генералитету. Недаром же успех действий кавалерии, как правило, ставился в зависимость не от использования ее в общевойсковом бою, а от личных качеств кавалерийского командира, командующего данным конным подразделением. Удивительная проговорка об этом обстоятельстве прозвучала из уст первого начальника Генерального штаба и одного из умнейших русских генералов, ген. Ф.Ф. Палицына, еще за год до Брусиловского прорыва. Так, в беседе с великим князем Андреем Владимировичем (запись в дневнике последнего от 18 мая 1915 года) генерал Палицын заметил: «Ни одного кавалерийского начальника хорошего нет. Я все думаю, не следовало бы хоть Ренненкампфа взять в кавалерийские начальники, это его сфера»[325]. А ведь в это время генерал Ренненкампф уже был убран из армии в связи с обвинениями его в «предательском» поведении во время Восточно-Прусской наступательной и Лодзинской оборонительной операций 1914 года.
