– Это — чего? Как — Хохрякович?! Ребята, вы чего, под газ «табун» попали? А чего там под столбом белеет? Ну, внизу. Какая — шкура? Какой брат? Чей? Как это — «освежёванный»?!
Ивашко притянул меня на корточки к забору, накрыл с головой своей кожанкой и ввёл в курс дела. На подворье обнаружены четыре трупа. Здесь, у тыльной стороны общего дома, подвешенный за ноги мальчик лет 8 со снятой кожей. В темноте я и вблизи не разглядел. И слава богу. Кожа лежит рядом, у столба на котором он подвешен. Гениталии отрезаны, глаза выколоты. Живот вспорот и выпотрошен. Потроха лежат под телом. Похоже, младший, последний брат Хохряковича. Рядом, в двух шагах, пожилая женщина с расколотой надвое головой. Мозги от удара вылетели наружу. Лежат кучкой рядом с телом под дождём. Похоже, мать нашего проводника. В стороне, у одного из амбаров лежит ещё одна женщина. У неё перебит позвоночник. Говорить не может, на касание не реагирует, глаза не закрывает. Только мелко дрожит. Похоже — рубили топором или метнули топор в спину. Опознание не произведено — Хохрякович не дееспособен.
Вспомнилось из мемуаров одного немца-опричника о походе на Новгород Ивана Грозного с целью умиротворения: «Войдя во двор, я метнул топор в спину убегавшей боярыне и пошёл в девичью знакомиться с населением».
Единственный мужской труп лежит у стены главного здания недалеко от входа. Со спущенными штанами, с поясом и в сапогах. То есть — не ободран. Перерезано горло. Ивашко его не знает, но он многих мужиков в веси не знает в лицо. А Хохрякович… ну, об этом я сказал. Возможно, вообще не местный — туземцы ходят в лаптях, а не в сапогах.
Молодёжь, Чимахай и Николай к активным действиям временно не пригодны. Звяга… Стоит у входных ворот и, к счастью, не падает. Молчит. Поведение — не предсказуемое. Возможно, при появлении кого-нибудь снаружи типа сторожей — подаст знак. Чарджи — у входа в дом. В доме — свет, голоса. Мужские, радостные, громкие. Женских не слышно. Сколько народу, чего делают — непонятно.
И смотрит на меня. Ждёшь, что я вот так тоже на карачках харч метать буду? Хрен тебе! Не буду. Последний раз это было, когда у деда Перуна глазик с мозгами вытекал. Я ж такая сволочь, которая быстро учиться. И желудок свой учит. Как собаку: «лежать» — значит лежать.
– Вход в доме один. Ноготок с тобой — ко входу. Туда же — остальных по готовности. И затаится. Оконца здесь высоко. С земли не заглянуть. Сухан меня подымет — я гляну. Потом тоже — ко входу. По результатам рекогносцировки — примем решение. Пошли.
Зря Ноготка отпустил — залезать по мокрому, скользкому от глины из придорожной канавы, армяку, одетому на мокрую, скользкую кольчугу на плечи Сухану… Вы по шесту, случаем, не лазили? Да хоть в стрип-баре! Вот и я нет. А так бы пригодилось… С этой хренью за спиной. Которая называется «второе оружие ближнего боя». Проще — шашечка. И дрючком в зубах. Почему — не оставил? Не подумал. Привык. Вы когда куда лезете — свою задницу дома оставляете? Вот и я не сообразил.
Кстати о заднице. А не приходилось ли вам, милостивые государи, сиживать на острие копья? «Что рожном повсеместно зовётся». Так вот, как известно, на вопрос: «Сколько ангелов божьих может поместиться на острие иголки?» следует ответствовать: «Сорок тысяч. Ежели на то будет воля божья». То есть размерами ангел божий уступает вирусу. Но по воздействию — такая же зараза. А я — нет. Не уступаю. Ни вирусу, ни ангелу. Давай, Сухан, подымай свою рогатину. Со мною на конце. На наконечнике.
И не дай бог стукнуть чем о стену! Так-то они со двора ничего слышать не должны, а вот в дерево брякнуть… Шапку мокрую, войлочную, тяжёлую — на голову. И остудит, и тёмная — изнутри не так видно.
Я осторожненько, сбоку приблизился к проёму открытого волоконного окошечка. Дом довольно высокий, душники прорублены в предпоследнем венце, до них просто так с земли не дотянуться. Поэтому и не закрыли. А может — потому что внутри жарко. Печка топится в полную силу. У печки с одной стороны две женщины, сидят на полу со связанными за спиной руками. Обе — простоволосые. У одной платье разорвано сверху до пояса, видны синяки на предплечье и на лице. Вторая, вроде бы, целая. Дальше, у стены — третья. Не связанная, лицом к стене, свернулась калачиком. Вроде, целая. Ага. Подол задрался выше колен, хвост подола лежит в луже. В тёмной. Может быть — вода. Хотя капели не слышно — крыша тут, вроде, не течёт. Красного вина здесь нет. Скорее всего — лужа крови. Дальше — стол. Нормальный деревенский большой стол на козлах. Но очень ненормально сервирован. На дальнем конце — куча мисок, кувшинов. Явно — с едой и выпивкой. Сдвинуто в кучу. На ближнем — какая-то скатёрка, а на ней куча… Злато-серебро. Натурально — куча серебра с торчащими из него золотыми вещами. Браслеты, колты, перстни. Чаши, блюда и кубки. Что-то ещё. Вокруг куча народа. Все безбородые, усатые, с хвостиками на затылках. В юбках-килтах, в коже и в железе.
Шотландцы?! У меня на Верхней Угре?! Хотя после «казуаров России» меня трудно чем-то удивить. Слов почти не слышно, так — музыка языка. Ядрёна матрёна! Вот только с кельтскими мне ещё разбираться! Хотя… скорее похоже на голядский… Они, явно, празднуют. Один — тостует. Как-то длинно и замысловато. Показывая рукой с кружкой на эту кучу на столе. Нет, не кружкой — кубком. Кубок — не олимпийский — ростом маловат. А вот шириной… Так, тост откладывается. Балабонят, препираются. Вытащили из кучи здоровенную чашу. Высокая, широкая, на тонкой ножке. А называется она… Потир она называется. Это из церковной утвари. Её — «потирают». Чтоб блестела. А потом в ней — «претворяют». Вино — «в истинную кровь Христову». Наверное, где-то бывает и «неистинная». Китайская, наверное. Копия, конечно. Это я про посудину.
Хорошо, что Иисус накормил апостолов своим мясом, не уточняя деталей. Типа: откуда взять и как приготавливать. Потому что «съесть сырую печень врага» — занятие в древности регламентное. Победил — ешь. Вместе с камнями. У вас мочекаменная болезнь была? Теперь будет.
А самый первый экземпляр этой посудины называется «Чаша святого Грааля». Её — ищут. Странствующие от безбрачия, безденежья и безделия рыцари. «Янки» очень красочно описал поиски этой чашки: «Все наши ребята время от времени отправлялись к святому Граалю. Это путешествие занимало несколько лет. Уехав, они долго блуждали, плутая самым добросовестным образом, так как никто толком не знал, где находится этот святой Грааль. Мне думается, они в глубине души и не надеялись найти его и, если бы наткнулись случайно, не знали бы, что с ним делать».
Эти… «шотландцы» знали. «Посуда не терпит пустоты». Они слили бражку из кружек в потир и пустили его по кругу. Каждый, приняв эту полуведёрную ёмкость в левую руку, правой стукал себя в грудь, произносил нечто очень воодушевлённое, хлебал, и передавал дальше. Какой-то вариант групповухи. Типа: «дёрнуть и пообещать».
Очередной «присягун» вскочил с лавки и что-то заорал на своей «гадячей мове». А мне стала видна пара ног под столом. Интересно, эта пара — в штанах, а не голые, как у этих… «юбочников». И штаны не крестьянские — цветные. Тёмно-зелёные. Я уже говорил, что на «Святой Руси» по цвету штанов можно судить об их содержимом. В сословно-социальном смысле. Может, приказчика какого, мимо проходившего, затащили? Ага. И затрахали насмерть. Даже не разув и не сняв с бедняги штанов.
Кстати о штанах и их содержимом — я замёрз. Полные сапоги холодной воды. Подглядывание — занятие увлекательное, но пора сваливать. Стоило мне шевельнутся, как… как я свалился. Ё…! Но не упал. Какая полезная в хозяйстве штука — живой мертвец! Всё на лету ловит. Даже меня. Был бы женщиной — обязательно бы завёл себе зомби. У него на руках так уютно. И — значительно суше. Кстати о женщинах — а не обучить ли мне своего «мертвяка ходячего» кое-каким «прыжкам в сексуальном измерении»? Пожалуй, есть шанс составить достойную конкуренцию «Габону». Кажется, в «Стальных пещерах» упоминается использовании роботов с позитронным мозгом в качестве фалозаменителей. А вот о дрессированных зомби в этом плане информации нет.
Сухан, придерживая меня одной рукой — другая была занята рогатиной, отнёс меня в амбар. Здесь уже собралась вся моя команда. Из темноты дверного проём доносились звуки ударов, ругательства Ивашки и визгливое, неразборчивое юношеское рычание.
– Ивашка, чего там?
– А, сопля взбесивши. Лезет на злодеев. «Всех порежу, порву». Еле поймали.
– А остальные?
– Всех собрал. Ты, боярич, углядел чего?
– А то. Полна попа огурцов. В смысле: стол — злата-серебра.
Интересно, как уровень боевого опыта сказывается на реакции о куче драгметаллов. Ивашко только переспросил:
– На весь стол куча?
Уловил, по детальности моего ответа, что я, если и привираю, то не взахлёб, и успокоился. Чарджи только обернулся от косяка дверного проёма, откуда он за дверями общинного дома смотрит, хмыкнул и вернулся к наблюдению. Хохрякович плачет и страшные мести обещает. «Горнист» его по головушке гладит, утешает. Эти заняты эмоциями, и движение капитала их не интересует. А вот средняя часть моего войска — проснулась. Звяга брюхом на меня лезет, всё интересуется — сколько, чего, как блестит, да сколько это в коровах будет… Пока Ивашко ему каблуком по ноге не приложил. У моего военспеца свои вопросы. И свои ответы.
