Чем больше проходило времени, тем отчетливей прояснялось у Владимира Михайловича ощущение — будто глаза у гостей были настороженные, и именно по отношению к нему. Настороженные, и все тут, даже с оттенком какого-то испуга. Особенно, когда он встал, чтобы произнести тост. Этот момент он запомнил хорошо. Встал он будто бы не тост произносить, а высказать претензии окружающим. Даже более того, сейчас ему казалось, что он является своеобразным укором всем собравшимся за столом: словно бы он сам себе определил судьбу, положил хлебнуть лиха сполна и наград накопил для того же самого — подняться на более высокую ступень и выделиться. Перед девочкой с золотой цепью на шее, перед мальчиком с блестящими, смазанными чем-то волосами. Этот мальчик улучил к концу минутку, подошел к Владимиру Михайловичу.
— Сила! — сказал он. — Наглухо! — Это он о наградах.
Парень, в общем-то, ничего, зачем только волосы смазывает.
А приходить такие мысли стали после внезапного и странного визита Ермолая Емельяновича. Как-то летом Ермолай Емельянович побывал в гостях у Владимира Михайловича. Был этакий стремительный набег поздно вечером и мгновенное исчезновение ранним утром. Что за дела?.. Поговорить даже толком не успели. Очень странное посещение. Вот и вспоминать начал, от случая к случаю, разумеется, и Ермолая Емельяновича, и Оксану, и Богдана, и проводы, и застолье, которое теперь почему-то представлялось грустным. Настороженные глаза гостей? Но это же глупости. Не может Владимир Михайлович точно помнить, какие там у них были глаза. Ни к кому он не присматривался, да и не мог присматриваться. Он чувствовал себя дома, а дома нормальные люди не выискивают поводы для анализа. Все это так… Но застолье у Ермолая Емельяновича припоминалось все чаще.
Владимир Михайлович даже вздрогнул, когда услышал спокойный властный голос:
— Ваши билетики.
Возле них стояла контролерша в черном мужском пиджаке с острыми длинными лацканами. На отвороте блестел не то какой-то юбилейный значок, не то служебный жетон. Она ловила «зайцев», и Владимир Михайлович подумал: судя по всему, это опытный «охотник».
2
Автобус огибал озерцо. Свет в салоне еле брезжил, было его ровно столько, чтобы пассажиры не садились друг на друга. Поэтому можно было разглядеть за окном очертания берега, такого пологого, что казалось — вода лежит прямо на земле огромной каплей. Подальше от края густой щетиной торчала осока, а в небесах все ярче разгорались звезды.
— Следующая наша, — сказал Володя, вставая.
Владимир Михайлович опять посетовал:
— Идем с пустыми руками, может, хоть где-то что-то раздобудем? Давай остановим такси, я слышал, у них бывают бутылки.
— Да бросьте… Мы пригласим их на завтра и скажем, чтобы тоже приходили с пустыми руками.
— А у нас, действительно, посидеть бы надо.
Они пересекли крохотную рощицу — пожалели строители, не вырубили, — поднялись в лифте на пятый этаж.
— А дом еще новый, — заметил Владимир Михайлович.
— Не такой уж новый. Когда мы заселялись, он уже стоял. А мы заселялись когда? Пять лет назад, вот и считайте.
— А сохранился… Надо же… И в лифте ни одной надписи.
— Кооперативный, не государственный. Присматривают за своей собственностью.
— Да-а…
Они нашли нужную дверь, позвонили. Хозяева жили, видимо, не суетно, сломя голову открывать не мчались. Но вот послышалось бренчанье дверной цепи, и в образовавшуюся щель они увидели Оксану. Дверь тут же захлопнулась и открылась по-настоящему.
— Какая радость, какое счастье, — стала говорить Оксана. — Мы так часто вспоминаем вас.
Владимир Михайлович обнял ее, Володя стоял рядом.
— Не вижу хозяина, — сказал Владимир Михайлович.
— Ермолай звонил, скоро подойдет, — ответила Оксана, поправляя прическу.
— Поди, из театра звонил?
— Нет, из мастерской.
— А при чем здесь мастерская, он же хормейстер, — удивился Владимир Михайлович.
— У него теперь хобби — он делает мебель.
— А мастерская откуда?
— Купили гараж. Пока машину ждем, он его приспособил под мастерскую.
— А телефон в гараже?
— О-ой, — засмеялась и всплеснула руками Оксана. — Кто бы мне ответил на этот вопрос. Господен дар, Владимир Михайлович, господен дар.
— Понятно, — сказал Владимир Михайлович; необычное выражение «господен дар» щекотнуло слух, но он тут же вспомнил, что Оксана из-под Лодзи.
— Вот, нагрянули, — сказал Владимир Михайлович. — Как-то неожиданно получилось. Мы хотели бы вас на завтра…
— Это чудесно, что неожиданно, — не дала договорить ему Оксана. — Мы не знали, что вы приехали, мы хотели сами сходить за Володей и его супругой. Видит бог, вы просто облегчили нашу задачу.
— Ну спасибо! А у вас в прихожей что-то изменилось. Только не пойму, что.
— Мы повесили два этих олимпийских плаката — Москва-80. Смотрите, какая прелесть. Один из учеников подарил Ермолаю. Какие сочные краски, правда? Какая глубина! Какая бумага! Видите, наша держава все может сделать, если захочет.
— Это уж точно, на то она и держава, — согласился Владимир Михайлович.
Плакаты были как плакаты, может, чуть поярче, но на то уж и олимпийский год. Однако внимание Владимира Михайловича привлекло другое, и у него сразу испортилось настроение.
Владимир Михайлович увидел свой подарок.
Это могло показаться невероятным, но это было так: кортик лежал на том же месте — у зеркала, перед пустыми флакончиками, рядом с сувенирной клетчатой расческой. И каким-то жалким казался он в своих потускневших, облезлых ножнах, среди всей этой парфюмерной роскоши…
Неужели до него никому не было дела? И места не нашлось достойней? Чертовски обидно…
Владимир Михайлович не умел скрывать свои чувства, лицо его поскучнело. И это тут же заметила Оксана, но, видимо, не поняла, в чем дело. На мгновение она сжала губы, и вокруг них образовались нити вертикальных морщинок — признак твердого решительного характера.
— Что же, дорогие гости, мы стоим в прихожей, — сказала Оксана. — Проходите, только не пугайтесь. Полный беспорядок. У нас большая радость. У нас Богдан вернулся.
И дорогие гости увидели: на кресле солдатский китель, а на телевизоре, рядом с цветами, форменную фуражку.
— Скоро придет, весь день где-то пропадает.
— Ну, поздравляю! — Владимир Михайлович снова сгреб Оксану и чмокнул в щеку. — Вот и прибыл воин на побывку.
— Представьте себе, Владимир Михайлович, насовсем. Комиссовали бесповоротно.
— Ты меня пугаешь, Оксана. Что случилось?
— Нашли язву желудка, а с язвой теперь не служат.
Наступило молчание.
— Очень странно, — наконец-то задумчиво проговорил Володя.
— Почему? — немедленно откликнулась Оксана, словно ожидала от него именно такой реакции. Но дальше продолжала спокойно. — Богдан очень нервный, врачи сказали — язва именно на почве повышенной нервности.
— Моя помощь не нужна? — спросил Владимир Михайлович. — Я все-таки чего-то стою на этой земле. До министерства дойду, но изыщем Богдану наилучшее лечение.
— Спасибо, если понадобится, будем иметь в виду. А пока Ермолай разворачивается. Он же мужчина.
Сообщение Оксаны о болезни Богдана всерьез опечалило Владимира Михайловича. Что после этого значит мелкая обида. Подумаешь, не нашлось подарку места. В каждом монастыре свой устав, и переделывать его параграфы — пустой номер. Остался подарок в прихожей, значит, в этом доме так принято. А если так принято, значит — уважай!
Больные люди вызывали у Владимира Михайловича острую жалость. У самого-то здоровье железное, дожил до пятидесяти пяти лет и ни разу не лежал в больнице. Даже врача не вызывал ни разу. И войну прошел, в общем, благополучно, повезло. Но все вокруг лечились, охали, недомогали, доставали какой-то лекарственный дефицит, отваривали травы. И никогда ни у кого он не видел конечных положительных результатов. В разговорах Владимир Михайлович любил сравнивать человеческий организм с водопроводной трубой. Бывает, что труба дает течь — либо производственный брак, либо от старости. Если давление слабое, а дырочка мала — можно подлатать, обкрутить, допустим, изолентой, но это все временно. Так вот, лекарства — та же изолента. Трубу-то меняют и ставят новую, а человеческий организм… Владимир Михайлович знал, как построить город, но он не мог представить, чем можно помочь страдающему брату, как взять на себя его боль. Впрочем, никто этого не знает. Он даже не знал, что ответить Оксане.
А у Володи, наоборот, появилось желание задавать вопросы. До сих пор он считал, что запущенных язвенников, а только такого могут комиссовать из армии, сразу отличишь от здорового человека. Дружил Володя с одним таким, у того и цвет лица был землистый, и во взгляде тоска, постоянно какая-то тень, как будто живет в сумерках.
