Белолобый, не мигая, смотрел на человека. Его полукровка уже ушла вместе с волчатами, к своре. Волк медлил, хотя понимал, что ждать ему уже некого. Что человек в любой момент может сдернуть с плеча убивающий гром или позвать собак…
Волк ждал, когда человек уйдет или отвернется. Гордость не позволяла ему уйти первым. И человек словно понял его. Повернувшись, он медленно зашагал к угасающему костру. Белолобый тут же кинулся в воду. Торопливо плывя, он не видел, как человек обернулся и долго с грустью смотрел ему вслед.
Глава 3
Свора приняла полукровку. Ездовые собаки часто играли с сильными, проворными ее детьми, считали их щенками. Даже старый вожак упряжки не обижал волчат, когда те словно назойливые мухи лезли к нему, втягивая в возню. Случалось, что они больно тянули его за хвост и уши. Пес ворчал, но не отбивался. Иногда, если становилось невмоготу от боли, он уходил в укромное место, лишь для порядка потрепав малышей. Быстро постигали премудрости собачьей жизни волчата-полукровки, родившиеся и росшие в своре самой серьезной — упряжной.
Собаки — не волки. Они всегда любят и щадят щенков, не только своих, но и чужих. Уступают им лучшие куски, дают есть досыта. Растаскивают, когда те начинают драться Меж собой. Вымазавшихся — вылизывают. Замерзших — греют. Обиженных — успокаивают. Забияк — треплют, ворча не зло. Помня свое щенячье детство. Вся свора знала, что привезенная из тундры полукровка уже в этот же день получила кличку — Кэрны. Ох, и доставила она поначалу хлопот. Металась, визжала, рычала на хозяина, когда он, отвязав ее, взял за загривок и положил на оленью шкуру.
Спокойно пощупав ее живот, человек, покачав головой, сказал:
— Первенцы. Потому и тяжко тебе.
Кэрны простонала так жалобно, что человек не выдержал. Присел на корточки и стал быстро, всей пятерней водить сверху вниз по животу. Та вначале дергалась, огрызалась. Но человек, прикрикнув на нее, стал массировать еще быстрее.
— Терпи, девка, шибко терпи. Хороших детей родить не всякой дано, — говорил он.
Полукровка, облизывая сухой нос шершавым языком, стонала, тяжело дыша. А человек все возился с пей, упорно теребя бока. Слушал ее живот, прислонясь к нему ухом.
— Однако все парнишки живы. Теперь и на свет им пора.
Когда первый волчонок едва показался головой на свет, снаружи сарая кто-то скребанул лапой по бревну. Кэрны вздрогнула, подняла морду. Но человек надавил на живот пальцами, там, где были задние лапы первенца. Боль стиснула с боков, свела судорогой лапы, и волчица, забыв обо всем, жалобно взвизгнула. А тот, довольный, уже обтирал тряпкой первого волчонка, которого сунул за пазуху, чтоб не замерз. Второй волчонок запищал отчаянно. Заскреб лапами воздух. Его, совсем мокрого, визжащего, взял хозяин осторожно, продул нос, обтер и тоже отправил за пазуху. Кэрны внимательно следила, куда исчезают ее детеныши. Но встать, отнять их, пока не могла. А за стеной сарая пыхтел, роя яму, белолобый. Когда это человеку надоело, он, натравив на волка собак, снова вернулся к Кэрны. К рассвету родились еще двое волчат. Человек ощупал опавший живот полукровки, принес ей воды, свежих костей, мяса. Волчица отвернулась.
— Ешь, дура. Детву кормить надо. Им молоко нужно. Не будешь есть — молока не будет. Собачки выкормят твоих ребят. Но они после этого и знать тебя не захотят, — сказал человек, показывая ей волчат.
Кэрны, словно поняв, что ей сказали, вяло принялась за воду, потом проглотила мясо. Кости лишь понюхала. Боль прошла. Ей хотелось спать. Положив полукровке волчат, человек ушел. Кэрны вылизала каждого. Внимательно осмотрела. Запомнила. И вскоре уснула, забыв, что она не в тундре, а у человека.
Утром хозяин снова пришел. Потрогал животы волчат. Дал волчице юколу. Кэрны обнюхала, съела без остатка, так же как нерпичьи мясо и жир. Воду он ей принес в миске и поставил под нос. Потом впустил в сарай ездовиков, отгородив их от волчицы, чтоб не лезли к ней, не мешали.
Правда, собаки без того отнеслись к Кэрны равнодушно. Ни одна не приблизилась, не проявила интереса. Да это и понятно, в упряжке нартовой было семь сук. Им тоже скоро предстояло щениться. Правда, уже не первый раз.
Лишь на третий день вожак упряжки захотел подойти к Кэрны, но та так ощерилась, что пес быстро отскочил от нее, предупреждающе рыкнув. Волчата росли. Человек часто брал их на руки. Приучал к себе накрепко. Он занимался ими целые дни. Отрабатывал хватку зубов на ремне, прочность упора на лапы, прыжки; учил ползать на брюхе. Все это волчата постигли быстро, запомнили прочно. Они росли добродушными, потому что были всегда сыты. Любили человека больше, чем свою мать. Его они слушались, а на нее огрызались. Его всегда ждали, от нее — часто убегали. С ним играли, а ей оставались лишь крохи их внимания. Волчата полюбили и собак. Всех. Лизали их даже. Они-то и примирили полукровку с упряжкой…
Человек не привязывал Кэрны. Для себя решил сразу: если уйдет — пусть будет так. Ему щенки останутся. С нею еще мороки не оберешься. А щенки смалу хозяина признали в нем.
Кэрны, возможно, и ушла бы в тундру к белолобому. Но волчата… Поначалу они были слишком малы. Потом увести их в тундру стало немыслимым. Ее малыши ни за что не согласились бы покинуть человека. Им совсем неплохо жилось у него. Кэрны понимала, что здесь ее малышам хорошо и безопасно.
Когда волчата стали подрастать, Кэрны дважды уходила в тундру. Но оба раза возвращалась назад. Сама. Собачье начало брало все же верх. Нелегко было ей также решиться бросить волчат. Ездовики косились на беглянку, но недолго. Они видели, что хозяин не ругал ее и не сажал на привязь.
Теперь Кэрны лишь изредка посматривала в тундру. Да и то, когда ей вспоминался белолобый. С некоторых пор к ней стал проявлять внимание вожак упряжки. Вначале лишь присматривался. Потом стал отдавать свою юколу. Защищал, если какая собака рычала на полукровку и даже пару раз лизнул мимоходом.
Хозяин долго не брал Кэрны в тундру. То ли не нуждался в ней, то ли ждал, когда она подрастит волчат. Человек уходил, забирая с собой лишь вожака упряжки и двух ездовиков. Возвращаясь вечером, он начинал кормить собак. Щенкам и волчатам не жалел костей. Чтоб точили зубы, учились грызть.
Волчата росли быстро. Их шерстка из светло-серой, бархатистой, стала темной, а на загривках появилась жесткая щетина; она начинала топорщиться даже в игре. Однажды, когда один из волчат в возне сбил с ног вожака упряжки, — хозяин, заметивший это, уже на следующий день, надев на всех четверых ошейники, стал приучать их возить пустые нарты. Так продолжалось с неделю. Человек обучил волчат понимать команды: сворачивать по его слову, ложиться, вставать. Довольный их успехами, кормил их все сытнее. В один из дней, когда волчата были запряжены в нарты, человек подозвал к себе Кэрны. Та подошла, ничего не подозревая, и он внезапно надел ей ошейник. Волчица, зарычав, отскочила и принялась срывать с себя лапами собачье ярмо. Безуспешно. Тогда она повалилась на спину, пытаясь зубами достать этот кожаный капкан. Кэрны выла, барахталась, терлась шеей о землю, но ошейник сидел прочно как петля. Полукровка никак не могла смириться с ним. Она даже есть перестала. У нее пропал сон. Она стала раздражительной, хмурой, но человек не снимал ошейник и словно не замечал перемен в полукровке. Волчица поняла, что человек будет заставлять и ее отрабатывать каждый кусок. Так оно и случилось. Недели через две, когда заметно похудевшая Кэрны едва начала свыкаться с ошейником, ее подвели к нартам и пристегнули постромки. Волчица, быстро осознав положение, в котором очутилась, повалилась кверху брюхом. Сначала человек уговаривал ее встать, потом заругался. Потеряв терпение, закричал и взялся за ремень, длинный, тонкий. Он замахнулся. Кэрны в момент перекусила постромки и, подпрыгнув, легко сбила с ног человека; рыча, подскочила к горлу, но не тронула, лишь дала знать. Свора вмиг налетела на полукровку. Та отскочила, но вожак обошел, прихватил зубами сзади. А ездовики тут же насели на нее, и зубы их уже клацали у горла, у боков. Вот пристяжная цапнула за брюхо. Кэрны рванулась и, не обращая внимания на ощеренные пасти, укусы, рык и лай, вцепилась пристяжной в бок, подняла, тряхнула башкой резко и… Широкая полоса шкуры осталась у нее в зубах, а умирающая собака, жалобно скуля, упала к лапам озверевшей своры. Та, почуяв запах крови, вновь ринулась на Кэрны. Но тут вмешался человек. Когда клыки вожака уже коснулись глотки волчицы, хозяин щелкнул ремнем над головами ездовиков, которые, недовольно рыча, вмиг отошли от Кэрны. Схватив Кэрны за ошейник, хозяин втолкнул ее в сарай.
Кэрны лежала голодная, злая. Она слышала, как во дворе возились щенки и волчата, какие не принимали участие в потасовке — были запряжены в нарты. Им и собакам хозяин вынес еду, а ей ничего не дал. Даже голой кости не кинул. Одно дело, когда она сама отказывалась от пищи. Но не кинуть ей ни кусочка… Полукровка, зализывая потрепанные бока, прислушивалась к каждому звуку. Вот вожак упряжки подошел к сараю, где сидела Кэрны, помочился на дверь. Вроде пренебрежение всей своры на Кэрны вылил. Та зарычала, но как трепануть, унизить вожака, если отнята свобода…
