Гридя рассказывал о поединке богатырей, с которого началась битва, об отваге князя Дмитрия, вступившего в бой как простой воин и сражавшегося в передних рядах, о кровопролитной сече, об огромных потерях большого полка, стоявшего насмерть:
— Много людей полегло с обеих сторон, кровь лилась, как вода… Наши пешие воины не только от оружия погибали, но и под конскими ногами, и от тесноты великой задыхались. Но не отступал большой полк, стояли ратники плечом к плечу, ощетинившись копьями и рогатинами. Многие погибли, но и татарскую конницу, которая на них наскакивала, они вконец измотали. Тогда Мамай перенес главный удар на полк правой руки, но и там не удалось сломить наших воинов. И тут свежая Мамаева конница, как ураган, обрушилась на полк левой руки и потеснила его, и наш резервный полк тоже не устоял. Еще немного — и татары зашли бы к нам в тыл, к переправам, отрезали бы путь к отступлению. Тогда воевода Боброк, который долго нас, нетерпеливых, удерживал в ожидании урочного часа, сказал: «Время пришло! Дерзайте, братья и други, и да поможет нам сила Святого Духа!» И наша конница вырвалась из Зеленой дубравы. Но дальше я вам не могу рассказать, как шло сражение по всему полю, потому что сам я был на коне и в гуще битвы, видел только то, что передо мной, рубил врагов, пока рука не устала. Опомнился лишь, когда утихла сеча и враги отступили. Часть татарской конницы потонула в Непрядве, а другая бросилась к Красному холму и по пути давила свою же пехоту. После битвы стали мы раненых спасать. А убитых не счесть, все поле покрылось их телами, земля пропиталась кровью. И хоронить их еще долго…
— А что сталось с генуэзцами? — спросил Донато, забыв даже притвориться, что не понимает славянский язык. — Они попали в плен?
— Купец тебя спрашивает, многие ли фряги попали в плен, — пояснил парню Ярец.
— Фряги? — Гридя почесал затылок. — Да не было пленных, они все полегли.
— Как полегли? Погибли? — воскликнул Донато. — Не может быть, чтоб они не сдались в плен! Зачем им было погибать за татарского хана? А русичам зачем их было убивать, ведь за них могли дать немалый выкуп!
— Не знаю, о чем этот купец толкует, а только пленных я не видел. — Гридя настороженно покосился на итальянцев, потом сказал отцу: — Устал я сильно, и товарищи мои страдают от ран, а до нашего хутора еще неблизко, так уж ехать надо бы побыстрей.
— И я возвращаюсь домой с сыном, — повернулся Тырта к Ярцу. — А ты как? С нами на хутор?
Ярец посмотрел на Донато:
— И тебе уже ни к чему ехать вперед, пора в обратный путь. Ничего не поделаешь, такая судьба. Нет в живых твоих фрязей.
— Я все равно поеду к месту сражения! — твердо заявил Донато. — Пока сам не удостоверюсь, что Томазо и Бартоло мертвы, обратно не вернусь.
— Ну, куда же тебе ехать? — развел руками Ярец. — Ты и дороги-то сам не найдешь! Да ведь там только что битва завершилась, повсюду воины, ратники снуют, а на поле — убитых и раненых не исчислить. Тебя же любой татарин, а то и русич может сгоряча или ненароком убить.
— Ничего, я сумею за себя постоять. Расскажи мне, как ехать, а сам можешь возвращаться, если боишься. Хотя я, помнится, тебе заплатил не за то, чтобы ты останавливался на полпути.
— Ладно, негоже мне тебя не сопроводить на чужой земле, — вздохнул Ярец. — Поеду с тобой. Только отсюда до устья Непрядвы неблизко, ехать придется до вечера.
— Хоть до утра!
Ярец распрощался с родичами и, вновь приступив к обязанностям проводника, поехал впереди итальянцев.
Теперь Донато стремился вперед, уже почти ни на что не надеясь, и все-таки никакие доводы рассудка не смогли бы его остановить, он должен был пройти намеченный путь до конца.
Предусмотрительный Ярец возил в своей дорожной котомке довольно потрепанный плащ, напоминающий одеяние не то монаха, не то странника, и вскоре посоветовал Донато накинуть это рубище поверх одежды, что римлянин и сделал, хотя поначалу такая предосторожность показалась ему излишней. Но потом он понял, что Ярец был прав, ибо чем дальше, тем чаще навстречу стали попадаться телеги с ранеными, а также пешие ратники и ополченцы, которые порой с подозрением оглядывали троих всадников, спешащих к месту, где накануне произошло кровопролитное сражение. Отъехав в сторону от своих спутников, Ярец переговорил с одним из легко раненных русских воинов, а затем, вернувшись к Донато, сообщил, что князь Дмитрий со своими воеводами несколько дней будет оставаться на месте, торжествуя победу, и вернется в Москву лишь после погребения всех павших. Еще говорилось о богатой добыче, захваченной у татар: множество шатров, телег, лошадей, верблюдов, оружия, ковров, дорогой одежды и утвари. О пленниках же — тем более о пленных итальянцах — этот воин, как и Гридя, ничего не мог сообщить.
— Зря ты упрямишься, Донато, — вздыхал Ярец. — Ведь раз нет пленных — значит, все они полегли. Не могли же пешие фряги убежать от русской конницы.
Римлянин промолчал, продолжая упорно следовать вперед. И все же в лесном урочище у истоков Непрядвы Ярец вынудил своих спутников сделать привал, потому что и сам он, и Никколо выбились из сил, а Донато держался одним лишь напряжением воли.
— Скоро стемнеет, — говорил проводник, запивая кусок хлеба родниковой водой. — Но это для нас даже хорошо: в темноте нас примут за странников, которые пришли, чтобы оплакивать мертвых. Поищешь в поле своих фрязей. — Ярец поднял голову вверх. — Ночь должна быть ясной, так что разглядишь их и без факела. Не спасешь — так хоть похоронишь по-людски.
Донато молчал, опустив голову, а перед глазами у него было лишь бледное лицо Марины. Сейчас вся его жизнь висела на волоске — не потому, что ему самому грозила опасность, а потому что в эти минуты, может быть, решалось: жить или не жить той, без которой весь мир для него превращался в пустыню.
Как и предполагал Ярец, к боевому полю путники добрались лишь поздно вечером, когда на темном небе засветилось полукружие луны и проступили звезды. Увидев издали это страшное поле, усеянное мертвыми телами, Донато похолодел от гнетущего чувства безнадежности: ведь со времени окончания битвы прошли уже сутки, и вряд ли кто-то из кафинских наемников, будь он жив, пролежал бы здесь столько времени среди мертвецов.
— Страшная сеча была… — прошептал Ярец и перекрестился. — Кого ты теперь на поле-то найдешь?
Донато молча спрыгнул с коня и кинулся вперед, спотыкаясь и не разбирая дороги.
— Пойди за хозяином, а то он словно не в себе, — обратился Ярец к Никколо. — Ступай, а я вас тут подожду, подержу ваших коней.
Остановившись на краю дубравы, русич провожал глазами темные фигуры итальянцев, которые вначале выделялись на фоне неба, а потом, отдалившись, почти слились с полем — большим, черным, кровавым. Казалось, воздух над этим полем все еще сотрясался гулом сражений и стонал от ран. А мрачные черные птицы уже слетались сюда в предчувствии своей поживы.
