Стрекоза и муравей поженились
Валерий Ланин
© Валерий Ланин, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Краткое предисловие автора
«Стрекоза и Муравей» – книга в трёх частях. Первая часть – это как раз то, что лежит перед нами, дорогой читатель. Вторая часть будет называться «Аутсайдер», она выйдет, будем надеяться, в свет вскоре после первой части. В эпилоге «Аутсайдера» автор даст название третьей части.
Вступление
Стрекоза и Муравей поженились в рассказе Чехова «Попрыгунья». Ничего сверхъестественного из брака не получилось. Ещё одну небесталанную попытку примирить русское сознание с путаной-перепутанной басней дедушки Крылова предпринял Лев Толстой; в начале повествования выдав за истину сомнительную максиму («Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»), Лев в конце романа бросает ля сигаль (цикаду), если угодно Стрекозу-любэлюлю (libellule) под колёса поезда. Допрыгались, что называется. Французское libelle, кстати говоря, означает пасквиль. Наконец рождается, живёт и видит во сне погибающую в окружении старцев попрыгунью (полиритмическо-диссонансную «Весну священную») композитор Стравинский. Далее – молчание на целый век… Следующие два стихотворения написаны супружеской парой в коммунальной художественно-производственной мастерской «Лансар».
Она:
КОНЕЦ СВЕТА(частный случай)Любовь, любовь…Помилуйте, откудаЕй взяться, если Бога нет?В родильном доме гаснет свет…Так, следовательно, откуда?
Он:
ЧТО ВИЖУ, ТО ПОЮКузнечик музыки СтравинскогоСтрекочет бодро в мастерской.Мы почему мычим с тобой?Мычанье вовсе нам не свойственно.Мы молоды, как воробьи.Неужто гибнем от любви?Взгляни! Какой рассвет за окнами…Какие в воздухе грачи…Чу!Почка на берёзе лопнула…Мычи…
Натурщик
– Гуляя по райскому саду, Господь Бог увидел на тропинке… Как думаете, девчонки, что он увидел? – Витюня смотрит поверх очков на рисующих его молодых художниц.
– Рассказывай, натурщик. Ты нам не мешаешь, – ответила одна.
– Гагарин в космос летал, бога не видал, – ответила другая.
– Ёшкин кот! Ну, что за люди! – воскликнул Творец видимого и невидимого. – Поели и бросили, – продолжил свой рассказ натурщик. – Бог поднимает с дорожки огрызок яблока, показывает птицам небесным, зверям полевым… Сокрушается: «Безобразие! Просто безобразие!»
Животные прыскают, им почему-то смешно.
– В чём дело? – Творец человеков внимательно смотрит на огрызок яблока, а семечек-то в огрызке нет. Где семечки?
Это что? Сказка? – спрашивают художницы.
Да… – после некоторого раздумья отвечает Витюня. – До притчи не дотягивает. Надо ещё поработать над композицией. А знаете, девчонки, я ведь морж. Каждое утро купаюсь в проруби. В семь утра, как штык. Возле Кировского моста. Вода отличная. В восемь женщины приходят бельё полоскать, уже не то… Не хотите составить компанию?
– Кому? Женщинам? – засмеялись художницы, заканчивая сеанс рисования.
На следующее утро одна из художниц подходит к мосту, смотрит: действительно, купается. Подошла поближе, стала на деревянные мостки.
– Привет, Витюня! Не замёрз?
Морж растирается полотенцем, одевается… Кивнул ей.
Художница подождала, пока он обуется, затянет ремень на брюках, застегнёт все пуговицы… На полушубке не стал застёгивать, и так, видно, жарко.
– Я вчера подумала, что ты перед нами хвастался.
– Зачем мне хвастаться? Смысла не вижу в хвастовстве.
– А сегодня подумала: если он не солгал, то надо дать человеку приз. За правду, – художница достаёт из кармана пальто красное яблоко, протягивает его Витюне, – Это – приз.
– Спасибо, Ветка! Пойдём зайдём ко мне, съедим.
Потопали в его мастерскую. По дороге болтали о разных пустяках. Перед дверью в подъезд Витюня остановился и говорит:
– Ты поступила как исследователь живой натуры, когда подумала… Редкое качество. Обычно никто ничего не исследует. Я поражён.
Вошли. Витюня положил яблоко в вазу:
В углу комнаты стоит на мольберте этюд маслом на картоне, Витюня хотел отвернуть его, но гостья стала внимательно рассматривать:
– Пишешь, – сказала она.
– Изредка. Запах разбавителя нам не нравится…
– «Татьяна». Я тоже её писала.
– Старый город, все друг друга…
– Библию читаешь? – перебила гостья, заметив на полке Книгу.
Из смежной комнаты послышался женский голос:
– Витька! Ты с кем разговариваешь?
– Бабушка, всё нормально, я работаю, – отвечает Витюня. И поясняет: «Бабушка моя. Я ей читаю. – Баба Груня неграмотная. – Даже уже не читаю, а наизусть декламирую.
– Приди, приди, сама буду. Я сватуха зроблю дуду. А с запасхи зроблю дверы, Чтоб ходилы кавалеры, – пропела бабушка из смежной комнаты. Помолчала. Проговорила:
– Мужик пошёл… шось потащил на остановку… – и опять запела: Ой, ри-да, ри-да, ри-да… Зарезала баба дида, Повесила на драбине, Целовала три годины, – и прокомментировала:
– Раньше покойники ходили. Наш папа ходил. К коням. В хлев. А теперь нема.
– Знаешь, с какого она года? – спрашивает Витюня и сам отвечает:
– С тысяча восемьсот семьдесят девятого. Глянь на фото…
Рядом с Библией на книжной полке стоит фотография:
– Слева мой дед. Фотографировались на станции Зима. В Иркутской области. Уже взрослые. А родились в селе Зимнем, Владимиро-Волынской губернии. Мне почему-то кажется, что раньше, давным-давно, до крещения Руси, село называлось не Зимним. Ну, какая там зима, сама посуди? Пятидесятый градус северной широты, двадцать четвёртый восточной долготы… Не Зима, а Земина. Жемина, по-литовски. Мать-Сыра Земля. У Земли сын родился. Мальчика назвали Микулой Селяниновичем…
– Витюня, ты сумасшедший? – спросила гостья.
– Пожалуй, да.
– Давай, я напишу тебя. Есть чистый холст?
– Нет.
– Лист ватмана?
– Бумага есть.
– Уголь?
– «Ретушь» только…
– Пойдёт. Ты рассказывай, а я буду рисовать. Раздевайся. Как будто ты только что вышел из реки. Обсыхаешь. Очки сними. Плавки снимай. Ты их уже отжал. Замри на полчаса.
– Ты работаешь, Витька? – спрашивает из смежной комнаты бабушка.
– Работаю.
– Работай, работай. Потом горшок вынесешь. Чёрт бежит на остановку, маленький в шапке в красной… А теперь ни чёрта, ни биса нема. Никто ничо не бачит.
– Бабушка в окно смотрит, – поясняет Витюня. – Я зеркало там повесил, чтоб улица отражалась. Так ей скучно лежать.
– Чёрт бигал, бигал… – рассказывает свою историю бабушка. – Девка пришла за дровами. Она – за дрова, он не дае. Стоит, морду задрал, стогнэ. Она приходила даже в церкву креститэсь. Возвращается, а он ей: «Ты не крещёная, не крещёная…» Всё! Боится теперь. Всё боится…
– У бабушки время имеет один модус, – теперь. И прошлое, и настоящее, и будущее, всё – теперь, всё сейчас, – поясняет Витюня.
– Иди, выноси горшок, – говорит художница. – Дай ещё один лист, я подумаю.
Пока Витюня ходил к бабушке, художница придумала его портрет.
– В свитере. Чтобы ты не мёрз никогда, – объясняет она.
– Что ж… Тепло. – глубокомысленно говорит Витюня, глядя на портрет. – А хочешь знать, как морж тебя видит? – Витюня берёт в руки бумагу, карандаш. Говорит: «Раздевайся»
Художница разделась.
– Так! Купальщица Энгра… Писать буду яичной темперой. Бабушка не выносит запаха тройника.
– Мне пора домой, – сказала художница.
Витюня хотел прикнопить свой портрет на стену, но художница сказала:
– Рисунок я с собой забираю. Папе покажу. Папка вышел на пенсию, начал картинки рисовать. Рисунок у него такой наивный-наивный, а по цвету бесподобно…
– Любопытно, – отзывается Витюня.
– Пошли, посмотришь.
Оделись, пошли. Идти два шага, город маленький. «Папа тоже не местный, – рассказывает художница. – Из Вятской губернии. Деревня Ключи. От города тридцать километров. Большая семья была. Дед и все сыновья пимокаты. Потом на Алтай уехали.» —
Художница открывает ключом дверь в квартиру родителей. Входят. Первое, что сразу из прихожей видит входящий, – два холста на стене комнаты, мужской портрет и женский, родители художницы:
– Твои работы?
– Мои. В училище писала.
