Не бойся ничего
Игорь Джерри Курас
© Игорь Джерри Курас, 2015
© Ирина Терра, дизайн обложки, 2015
Корректор Елена Рипинская
Редактор Анна Агнич
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Автор выражает сердечную признательность
Густаву Малеру за Вторую симфонию
и прочие произведения
Соединение установлено.
Пожалуйста, подождите
Константин, Ульяна, Раиса…
Я потерял с ними связь семнадцать лет назад. С тех пор я никогда больше о них не слышал, но их имена, выстроенные в стройный ряд, всё ещё существуют в моём мозгу, и, признаюсь, мысль о них всё ещё не даёт мне покоя.
Их всегда было пятеро: Константин, Ульяна, Раиса, Алексей и Сергей. Не знаю, как давно они были знакомы с нашей семьёй, но они точно были друзьями ещё моего деда.
Дождливым октябрьским, ещё довоенным утром мой дед произнёс эти имена в приёмном покое родильного дома. Этот ряд, как своеобразный пароль, позволил ему услышать в ответ тайну: у него родился сын. Метрические характеристики младенца с тех пор были утеряны, но это не помешало теперь уже моему отцу через двадцать пять лет точно так же произнести эти заветные пять имён и, в свою очередь, узнать о моём рождении. Когда же, двадцать лет назад, пришла моя очередь, то и я сам, волнуясь, набрал телефонный номер и на поспешную просьбу воспроизвести на свет имена этих дорогих, но незнакомых мне людей ответил с гордостью, как будто повторил священный семейный пароль: Константин, Ульяна, Раиса, Алексей, Сергей. И эти пятеро не подвели меня. На другом конце провода удовлетворённая именами медсестричка открыла мне теперь уже и мою заветную тайну: у меня родилась дочь.
Мосты были разведены, по Неве шли баржи, а я стоял один посередине этого потухшего в своей белёсой бессоннице города, отделённый от едва ещё начавшейся новой страницы моей жизни свинцовым отливом ограниченной гранитом реки.
И невидимые глазу, эти пятеро витали надо мною, как бесплотные духи: Константин танцевал с Ульяной, Раиса с Алексеем, а всегда запыхавшийся Сергей смотрел на танцующих и вытирал платком широкую лысину.
Дед был виолончелистом. Я помню, как он играл, делая гримасы лицом.
Он делал их не для того, чтобы рассмешить меня, как я думал по малолетству, а просто потому, что иначе не умел. Во время игры мышцы его лица не подчинялись ему больше – они находились во власти музыки. Пальцы его левой руки скользили вниз и вверх по грифу, а люди в зале ели мороженое.
Когда-то давно он играл с великими и знаменитыми, но жизнь подвинула его в сторонку, и в старости (а я знал его уже старым) он играл в кинотеатрах перед сеансом.
Он рассказывал мне о своей старой жизни: о войне, о брате-лётчике, отлетавшем всю войну и разбившемся где-то под Гатчиной уже после Победы.
Дед пришёл получать вещи брата и привычно назвал имена наших семейных знакомых: имена Константина, Ульяны, Раисы, Алексея и Сергея. Все пятеро незримо стояли за его спиной в военных гимнастёрках, и дед, обернувшись, показал им всё, что осталось от брата: пару военных орденов и помятый ударом портсигар.
Два-три раза в неделю дед приезжал ко мне, чтобы заниматься с лоботрясом-внуком музыкой. Я учился играть на скрипке, и мои неяркие успехи делали его счастливым. Иногда он брал мою скрипку, ставил её к себе на колени, как виолончель, и брал первые аккорды из Чаконы Баха или из скрипичного концерта Мендельсона. Он хотел быть скрипачом, но стал виолончелистом – тогда я ещё не знал, что означает хотеть одно, а делать другое, – но с годами я это понял, как понял и внезапную грусть, блестевшую в его замутнённых катарактой глазах в эти странные минуты.
Когда его не стало, его не стало совсем. Осталась горстка пепла, поместившаяся в небольшую урну.
Перед тем как выдать мне урну, услужливый клерк опять спросил наш семейный пароль, и я привычно ответил: Константин, Ульяна, Раиса, Алексей, Сергей. Все пятеро стояли за моей спиной, и я отчётливо слышал сухую одышку тучноватого Сергея и короткие всхлипывания Раисы.
Они ездили со мной в командировки, они стояли за моей спиной, когда я диктовал телеграммы домой на убогих провинциальных почтамтах, они открывали передо мной двери больниц, когда я навещал маму.
В последний раз я виделся с ними в Пулково. Человек без эмоций проверял мои документы и попросил меня вспомнить имена, и я произвёл их на свет привычной скороговоркой: Константин, Ульяна, Раиса, Алексей, Сергей.
Я прощался с ними навсегда. Константин обнимал рыдающую Ульяну, Раиса плакала, уткнувшись в плечо Алексею. А всегда одинокий, вежливый Сергей украдкой вытирал платком то лысину, то слёзы.
Я расстался с ними навсегда, что, само по себе, было тяжело и болезненно. Но уже сидя в самолёте, я вдруг остро ощутил, что расстался не только с ними, но и со всем, что было с ними связано: со всеми рождениями, смертями, перемещениями в этом замкнутом пространстве, которое я сейчас покидаю ради другого, незнакомого мне ещё пространства. Туда нельзя было ни Константину, ни Ульяне, ни Раисе, ни Алексею, ни Сергею.
С тех пор я никогда не видел их, но часто о них вспоминаю. Что они делают без меня? Как сложилась их дальнейшая жизнь? Было бы здорово, если бы кто-нибудь из прочитавших это смог передать им от меня привет. Просто скажите Константину, Ульяне, Раисе, Алексею и Сергею, что я помню о них и вряд ли когда-нибудь их забуду.
«Среди чужих людей, вблизи своих деревьев…»
Среди чужих людей, вблизи своих деревьев,навязчивый, как дождь, невыездной, как дом,безумный, точно Лир, насмешливый, как Тевье —смотри, как я едва, отметь, что я с трудом.Как мёртвая эмаль старушечьей финифти,холодный небосвод вмонтирован в карниз.Спроси меня: «Куда?» Замешкавшийся в лифте,не назову этаж – не знаю: вверх ли, вниз.Скажи мне, для чего с нас взяли не по чину?Что голос заводной твердит о полпути?Что в этой воркотне? Дай хоть одну причину —и спеть, и жизнь прожить,и поле перейти.
«И вот я заснул, убаюканный ливнем —…»
И вот я заснул, убаюканный ливнем —и спал, и приснилось, и было легко:деревья висели над берегом дивным,и воды прозрачны, и дно глубоко.Безмолвные в озере плавали рыбы,бесшумная с ними дружила вода —и мне показалось: мы тоже могли быкак рыбы, прижавшись, уплыть навсегда.Прижавшись, как рыбы в одном водоёме,где гулко всплывают деревьев плоды,мы плыли спокойно – и в этом объёмевесь мир отражался, как в капле воды.Проснувшись, пойму и увижу, что пустои тускло, как за день до первого дня:бессмысленно в комнату свесилась люстраи смотрит глазницей пустой на меня.
«Трубят будильники. В окне резвятся птицы…»
Трубят будильники. В окне резвятся птицы.Взметнувшись, прячутся в портьере те, кто снится.Являя признаки вселенской благодати,хлеб на столе: и многомерен, и квадратен.Яйцо раскрыто, как бутон неяркой розы,с ним сыр лоснится со слезой, как срез берёзы.И чайник к чашке наклоняет грустный профиль,и как чума ползёт по дому запах кофе.Звонят мобильники и требуют отдатьсяделам и замыслам; машины в стаях мчатся.И мир вращается, как бы внутри коробки,как будто кто-то нажимает сверху кнопки.
И лишь поэт лежит один в своей кровати,являя признаки вселенской благодати.Царь Соломон – он лепесток огромной розы,Непробуждённые, его блаженны позы.Его лицо запечатлело нам загадку —как будто времени сумел всучить он взятку.Укутан плотно часовыми поясами —который час сейчас, они не знают сами.Он спит, уставший от ночных небесных странствий,Он отражается лицом в ином пространстве.Ведь так решил нажавший кнопки на коробке:«Пусть спит поэт, бедняга, – век его короткий».
«Виолончель на встречной полосе —…»
Виолончель на встречной полосе —и струны к небу в тысячу свечей.Вот справа лес, и в нём – виолончель:в лесу трава – смычок висит в росе.Прыжками жиг, роптаньем сарабанд,где вдох, как Бах, а выдох, как полёт —мир приторочен, точно чёрный бант,и заколочен, словно чёрный ход.Ни победить, ни объявить ничьей —смычок в росе искрится и течёт.Какой там счёт, когда виолончель?Мой дурачок, никто не знает счёт.Ветшает слово в гардеробной фраз,луна то в профиль, то опять анфас.Смотри, как странно: с каждой сменой фазстареет сердце и скудеет глаз.Без лишних слов, без правильных речейвиолончели на плече наклон.На миг повиснет и твоя качель:на двух канатах – с четырёх сторон.И, заколочен, точно чёрный ходтвой старый мир останется ничей.Твой вдох, как Бах – твой выдох, как полёт.Лети туда, где ждёт виолончель.
«Встань, отключи телефоны и выброси прочь…»
