Сторож и хозяин
Антиподы
Иван Васильевич Державин
© Иван Васильевич Державин, 2017
ISBN 978-5-4483-6793-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Сторож и хозяин
Повесть
Послесловие хроники постсоветских
времен «В круге втором»
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей.
Н. А. Некрасов
Старики с черными сумками встречались Макарычу на каждом шагу. Иногда он обменивался с ними взглядом, но редко, так как он и они обычно были погружены в себя. В основном это были пожилые люди, нередко даже старше его. Каким-то чутьем он научился определять, кем они были раньше, и в этом ему помогали их сумки. У бывших интеллигентов они были похожими на его сумку с несколькими карманами с молниями спереди и сзади, чтобы можно было положить не только еду, но и духовную пищу в виде книги, журнала и газеты. По качеству сумки и соответственно их дороговизне он судил о получаемой ее хозяином зарплате, но это необязательно, так как сумку могли подарить. Свою он, к примеру, нашел на помойке. Она висела на двери и показалась ему совсем новой. Он осмотрел ее и увидел, что у нее была сломана молния, починить которую для него не было проблемой. Кстати, на помойке он не раз находил книги, которые когда-то так и не смог купить. А сейчас их выбрасывают, как хлам, заменяя, видно, порнофильмами. Он брал книги с помоек, нисколько не стесняясь. Взял и сумку, оказавшуюся дороже его, по оценке жены, раза в четыре. Она тоже спокойно отнеслась насчет помойки. Такую сумку при их нынешних доходах она бы ему точно не купила. До этого у него была сумка тоже с молниями, которую уже через год он начал чинить. Особенно часто рвались места соединения ремня и ручки с сумкой. Эта же висела на металлических зацепках, а толстая пластиковая ручка так и облегалась ладонью, к тому же вращалась. Короче, недаром говорят, чем мех дороже, тем он лучше.
Этот владелец черной сумки вдруг сам с ним заговорил. Они оказались рядом перед светофором. Старик, на полголовы выше Макарыча, коснулся его плеча локтем и, указав глазами поочередно на его и свою сумки, спросил, обнажив в улыбке две прорехи в верхних зубах:
– Махнем, не глядя? У меня там сегодня кусок торта.
– Нашел дурака. В моей пирожки с мясом, которыми жена меня не каждый год балует.
– Тогда, конечно. Ты чье богатство стережешь?
– Еврея одного.
– Не обижает? Сколько отваливает?
– Три двести.
Старик присвистнул:
– А говорят, евреи жадные. Четырнадцать тысяч – совсем неплохо. У меня в два раза меньше.
– Какие четырнадцать? Три двести в месяц, не в неделю.
– В месяц? – возмутился старик. – Что это ты так низко себя ценишь? Кем ты был в той жизни?
В той жизни, повторил мысленно Макарыч. Точнее не скажешь. Вся его жизнь поделилась на ту и эту, вернее, закончилась с приходом этой.
– Пошли, зеленый, – подтолкнул его в спину, не дождавшись ответа, старик. – Я, к примеру, служил в военно-воздушных войсках. Представляешь, как бы я жил с пенсией подполков…
Он вдруг ухватил Макарыча за воротник куртки и отшвырнул назад. Падая на кого-то, Макарыч услышал промчавшийся мимо вой сирены. Саму машину он не увидел, а успел заметить важно шедшую следом пузатую с молча мигавшим фонарем на крыше.
Ему и женщине, которую он свалил, помогли подняться. Подполковник бил рукой по карману сзади и гневно сокрушался:
– Эх, нет пушки. Я бы их, гадов. – Он нацелил вслед машинам палец.
Мужской голос предостерег:
– Ты, дед, с этим поосторожнее. Один такой же храбрый наставил на них палец и не досчитался последних зубов и нескольких ребер. Они это не любят.
– Они не это, а народ не любят, – поправила женщина, отряхивая себя, а заодно и куртку Макарыча.
– Не-е, эти выявляться не будут. Побоятся огласки. Говорят, тут поблизости живет не то Грызлов, не то Миронов.
– Жириновский тут рядом. Это я точно знаю.
– Ну, этот бы не побоялся. Ему огласка – слаще мёда.
Но тут на них стали наползать с двух сторон машины. Подполковник сцепился с предостерегшим его мужчиной, доказывая, что у него не дрогнула бы рука. Макарыч не стал его дожидаться и, чтобы не опоздать на день рождения хозяина, поспешил дальше, думая о том, что сам вряд ли стал бы пускать в них пулю. Не дай бог, еще попал бы в кого, и пришлось бы помирать в тюрьме. Галина это не перенесла бы. А уж если стрелять в кого, то не в этих сошек, а в предателя Горбачева и подонка Ельцина за то, что они сотворили с его великой страной. И хотя он, дожив до семидесяти семи, ни в кого даже ни разу не целился, этих двоих он бы прикончил, не побоясь никаких тюрем, а посчитал бы за великую честь кончить за это свою жизнь на нарах.
А этим троим, упомянутым у светофора, если бы представился случай, он лишь высказал бы все, что думает о них и о власти, которую они представляют. Он стал перечислять свои к ней претензии, но быстро прервал себя, так как решил, что говорить с ними о ней было бы пустой тратой времени – они же призваны защищать ее своими законами. Ну, кто из них, к примеру, согласился бы с его главным категорическим требованием пересмотра итогов бандитской приватизации? Макарыч считал решение этого вопроса ключевым для дальнейшей судьбы России. Народ никогда не простит его ограбление и всегда будет ненавидеть всех богачей, а вместе с ними и охранявшую их власть.
Обо всех политиках Макарыч судил по тому, как они относились к этому его требованию. Он живо представил, как эта троица набросилась бы не него: «Опять „Грабь награбленное?“ Это уже проходили! Это дестабилизирует общество!» Они даже слушать не хотели его возражение, что речь идет не о грабеже награбленного, а о возврате народу подаренного ему богом природных богатств и построенных его потом и кровью фабрик и заводов. Тогда почему эти трое так рьяно защищают своими законами право абрамовичат и дериспаскачат владеть богатством своих отцов?
Вот тут Макарыч, к слову, поинтересовался бы у Миронова, куда он засунул свой социализм, который обещал начать строить в России, если его партия пройдет в Думу. Она прошла, во многом благодаря тому, что народ поверил его обещаниям, как это сделал сам Макарыч, а вместо социализма Миронов вместе с Грызловым, с которым на смерть грызся во время выборов, предложил избрать Президентом России самого, что ни на есть, прозападного либерала и ярого апологета капитализма Медведева.
До базара с Грызловым и Жириновским Макарыч не опустился бы, но, если бы они его довели, обязательно припомнил бы первому его ляп о том, что Госдума – не место для политических дискуссий, а второму – как долго он крутил всем яйца насчет папы-юриста, все-таки оказавшегося, евреем, в чем, кстати, никто не сомневался. Представив, как завизжал бы, брызгая слюной, Жириновский, Макарыч довольно ухмыльнулся. Но тут он вспомнил вопрос, кем был в той жизни, и опять похмурел.
– Человеком был, – проговорил он сердито вслух. Можно сказать, государственным. А это… – Он стыдливо умолк, увидев вынырнувшего из-за спины парня, который на него удивленно обернулся.
А это, продолжил он мысленно, имеет совсем другой оттенок предназначения человека на земле. Не то, что сейчас. В его время это имело большое значение. Он и государство тогда были одно целое, а вернее, он считал себя важным органом государства, от которого зависело благосостояние всей страны. А от государства, в свою очередь, полностью зависели жизнь и благополучие самого Макарыча. При родной советской власти он в его годы, если бы и работал, то по своей специальности, а если бы находился на пенсии, то по своей доброй воле, чтобы, как тогда говорили, заслуженно отдохнуть. Его тогдашних ста тридцати двух пенсионных рублей и ста двадцати жены хватило бы им не только на харчи, но и на подарки внукам. А сейчас, если бы не эти три двести, они могли и не выжить. Эх, выцарапать бы ему у еврея еще тысчонки две, а как? Тот же за них удавится. А уйти от него Макарычу было некуда. Кто его возьмет? Как увидят его морщины и седые волосы, только что не говорят с усмешкой: «Ты же, дед, вот-вот рассыплешься».
– Рассыплешься, – рассердился опять вслух Макарыч и настороженно скосил глаза в сторону.
Пропустив девушку в обтянутых джинсах, он задержал взгляд на ее круглой попке и усмехнулся, довольный тем, что все еще поглядывал на тех, кто по красоте приближался к его Галине в молодости. А так как таких, чтобы были ей равны во всем, он не встречал, то и не много их у него было после женитьбы. И те в основном по пьянке.
Встретивший Макарыча дневной охранник Витя предупредил, чтобы он не вздумал отказаться сесть за стол.
– Наумыч в гневе страшен. Зачем тебе это? Он там такой стол закатил. Тяпнешь грамм сто под икорку и потом смотри себе телевизор.
