Можно ли определить денежную стоимость этого изобретения? Я затрудняюсь назвать цифры. Исчислять пришлось бы уже не в миллиардах, а в триллионах. Если представляется хотя бы малейшая возможность овладеть подобным изобретением, то любые затраты, как бы велики они ни были, окупятся в невиданных размерах.
Академик сделал паузу и продолжал:
— Но все это при одном условии: если аппарат Хургеса пригоден для получения не слишком дорогой внутриатомной энергии. Мы сами научились разрушать атомное ядро, и если не сконструировали опытного атомного двигателя, то только потому, что это преждевременно. А преждевременно потому, что добывание атомной энергии стоит пока неизмеримо дорого. Ведь для расщепления атома мы пользуемся высокими и сверхвысокими напряжениями в миллионы вольт. А результат этой дорогой атаки, к сожалению, слишком невелик. Наши «снаряды» плохо попадают в цель. Из тысячи выстрелов одно попадание.
Товарищ Азорес сообщил нам, что есть свидетель, сотрудник Хургеса товарищ Кар, который подтверждает факт, что Хургес успешно разрушал атомные ядра. Но описание великого открытия лежит пока на дне моря. Я не допускаю мистификации. Однако кто поручится, что Хургес и Кар не из породы прожектеров? Разве алхимики не были уверены, что они «почти» открыли секрет превращения неблагородных металлов в золото?
— Ваш вывод? — спросил председатель.
— Мой вывод: искать таблицы Хургеса, если это технически возможно и если затраты на поиски под силу нашему государству.
— Извините, академик, — обратился с вопросом пожилой экономист, — а расщепление атома, так сказать, в заводском масштабе, не повлечет за собой…
— Мировую катастрофу? — спросил Тоффель. — Не думаю. Как я уже сказал, атомы расщепляют теперь чуть ли не ежедневно. И ничего, мир целехонек. Подобные опасения мне приходилось слышать не раз. Полагаю, что они неосновательны.
— Ваше мнение, профессор Рейнберг?
Низенький, опрятный старичок — бородка клинышком, длинные седые усы — легко приподнялся, круто повернулся к Тоффелю, потом к председателю и горохом рассыпал слова:
— Прежде всего я должен отметить одно печальное недоразумение. Здесь говорилось о добывании внутренней энергии при расщеплении атомного ядра. Когда о подобных вещах пишут романисты-фантасты, это еще допустимо, но когда с идеей добычи неисчерпаемой внутриатомной энергии выступает ученый, я, как энергетик, протестую. Это чрезвычайно глубокая, печальная и даже пагубная ошибка. При расщеплении атомного ядра никакой внутренней энергии мы не будем иметь, пока существует и не опровергнут второй закон термодинамики.
Да и не к этому стремился Хургес, насколько я понимаю. Его интересовало самое расщепление атомных ядер, а не энергия. Он подходил к вопросу как физик, химик, а не как энергетик. И в этом свете «пушка» Хургеса — величайшее изобретение, если только это не миф. Но это уж пусть определят химики.
Рейнберг быстро сел и глотнул чаю.
— А искать следует? — спросил его председатель.
— Если намереваетесь добывать из атома энергию, то нет нужды лезть под воду. Химер и на земле достаточно, — ответил Рейнберг с места и одним духом допил остывший чай.
— Ваше слово, профессор Багорский.
Богатырски сложенный мужчина с сивыми усами и молодыми глазами встал не торопясь, оперся руками о стол и начал:
— Я, как и все мы, располагаю очень скудными материалами для того, чтобы судить об открытии Хургеса по существу. Но и того, что есть, с чем мне удалось ознакомиться, достаточно, чтобы сделать вывод, что вопрос заслуживает серьезнейшего внимания. Я согласен с Петром Ивановичем Рейнбергом: энергетика здесь ни при чем. — Рейнберг победоносно взглянул на Тоффеля. — Однако от этого вопрос не становится менее важным, — продолжал Багорский. — Товарищ Азорес пересказал мне все, что слышал от Кара, и у меня осталось такое впечатление: если этот человек и может ошибаться, как и все, то он не склонен заведомо вводить в обман других. А то, что он рассказал об опытах погибшего изобретателя, — это нечто необычайное. Если «пушка» Хургеса способна вышибать при ничтожных расходах энергии заданное количество электронов из атомного ядра, то это действительно эпохальное изобретение. Вот здесь Петр Иванович вспомнил фантастов и романистов. Если бы я принадлежал к ним, я мог бы изобразить вам чудесные перспективы. Но я не фантаст и не романист. Значение проблемы разложения атомного ядра вы знаете и сами. И я могу сказать вам только одно: если нам удастся достать со дна океана ключи к изобретению Хургеса и если оно оправдает только десятую часть наших надежд, то и в этом случае расходы на поиски запрятанного сокровища окупятся сотни и тысячи раз.
Председатель обратился к председателю ЭПРОНа инженеру Кириллову:
— Ваше мнение?..
Кириллов, здоровый, загорелый мужчина средних лет, в морской тужурке, поднялся и не спеша начал:
— Нам все еще точно неизвестно место, где затонул «Левиафан», и абсолютно неизвестна глубина. Все дело зависит в конце концов от глубины. ЭПРОН до сих пор работал на глубинах примерно двадцать-тридцать сажен.
— Товарищ Кириллов, — приостановил его председатель, — большинство собравшихся здесь — люди сухопутные, привыкли считать на метры.
— Морская сажень равняется шести футам, или одному и восьмидесяти шести сотым метра, — пояснил Кириллов. — Ну что ж, буду переводить на метры. Так вот, мы работаем на глубинах пятидесяти-шестидесяти метров и выше, конечно.
— Не глубже?
— Глубина в сто метров для водолаза в обычном водолазном костюме считается уже рекордной. В американских жестких костюмах можно опускаться на двести, даже на триста метров. Это пока что граница для водолазов. Опускаться на глубину семьсот пятьдесят — тысячу метров можно только в особой стальной гондоле, способной выдержать огромное давление. К сожалению, в подобной гондоле можно лишь наблюдать подводную жизнь, фотографировать — и только. Нам же необходимо действовать под водой — поднять затонувший корабль или, в случае необходимости, отыскать на нем «сокровище» Хургеса. Выходит, дело сводится к тому, насколько глубоко лежит «Левиафан». Вы знаете, что в океанах есть глубины в десять тысяч метров. А современная граница опускания — немногим более тысячи метров.
— Стратосферу, оказывается, легче завоевать, чем гидросферу, — заключил, усмехаясь, председатель.
— Да, подняться над землей на двадцать пять — тридцать километров легче, нежели спуститься в океан на два-три километра. Ужасающее давление воды хранит тайны морских сверхглубин. Я даже сомневаюсь, смогут ли и в будущем люди спускаться в глубочайшие места океана…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
