«Столичные потехи», пожалуй, самая яркая часть «Фарса», имеющая самостоятельную ценность. Эта кукольная пьеса продолжала жить на сцене даже тогда, когда «Авторский фарс» уже сошел с подмостков. Сам же Филдинг – большой поклонник искусства играющих кукол и Панча – не раз прибегал к кукольным сравнениям, ассоциациям и метафорам.
Так, в «Томе Джонсе» есть несколько ностальгических воспоминаний о театре кукол, а одна из глав содержит описание кукольного представления: поселившись в деревенской гостинице, Том становится очевидцем кукольного спектакля, который дает заезжий комедиант. Куклы изображали довольно скучную нравоучительную драму «Раздраженный муж». Глядя на это представление, слушая разглагольствования актера о добродетели и морали, Том Джонс думал о бессмысленности такого «добродетельного кукольного зрелища» и вспоминал порицаемого пуританами малыша-Панча.
Панч на все времена остался самым любимым героем Англии. Его не обошли вниманием ни художники, ни философы, ни политические деятели, ни театралы, ни литераторы. Панч – душа Англии. Он больше чем феномен культуры, он – социокультурный феномен Британии. А потому нет ни одного выдающегося англичанина, будь он изобретателем или поэтом, философом или военачальником, который не высказался бы о Панче – и которого не высмеял бы сам Панч.
Пародии в куклах – один из старейших жанров. Пожалуй, не существовало великих людей, исторических событий, которые не были изображены театральными куклами. Шарль Маньен писал, что с начала XIX в. английские куклы, и особенно Понч (раннее имя Панча), не бросали своей сатирической миссии. Каждый знаменитый человек, всякое важное событие обязательно приветствовалось или освистывалось Пончем в Лондоне. Естественно, одним из любимцев кукольников был адмирал Нельсон. После битвы при Абукире, которую в Англии называют «сражением при Ниле», кукольные водители извлекали выгоды из популярности победителя: «Иди сюда, Понч, мой мальчик! – говорил в кукольном спектакле кукольный адмирал Нельсон, – иди на борт моего корабля. Я сделаю тебя капитаном, или капитаном-командором. – Нет, нет! – отвечает Понч. – Мне это не надо, я утону! – Не бойся! – отвечает моряк, – разве ты не знаешь, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет?..»[76]
Панч всегда оставался в центре внимания своего народа. Не стал исключением и Чарльз Диккенс (1812–1870). В его «Лавке древностей», например, герои встретили двух кукольников, удобно расположившихся на траве церковного кладбища. Они «…принадлежали к той разновидности, которая показывает проделки Панча, ибо сей герой с крючковатым носом и подбородком и сияющей физиономией, скрестив ноги, восседал на памятнике позади них. Невозмутимость нрава этого персонажа, может быть, никогда еще не проявлялась с большей очевидностью, потому что привычная улыбка не сходила с его уст, хотя сидел он в крайне неудобной позе, поникнув всем своим бесформенным, хлипким телом и свесив длинный колпак на несуразно тонкие ноги, с риском каждую минуту потерять равновесие и упасть головой вниз. Остальные действующие лица лежали кто на траве у ног своих хозяев, кто вповалку в продолговатом плоском ящике. Супруга и единственное чадо Панча, лошадка на палочке, лекарь, иностранный джентльмен, который по незнанию языка объясняется во время спектаклей только при помощи слова «шалабала», повторяемого троекратно, сосед-радикал, не желающий считаться с тем, что жестяной колокольчик – это все равно что орган, палач и дьявол – все были здесь. Их хозяева, видимо, пришли сюда, чтобы произвести необходимую починку реквизита, так как один из них связывал ниткой развалившуюся виселицу, а другой, вооружившись молотком и гвоздиками, прилаживал новый черный парик на оплешивевшую от побоев голову соседа-радикала»[77]. После незначительного ремонта кукол в пустой конюшне они поставили ширму, которую освещали свечи, налепленные на подвешенный к потолку обруч. Кукол вел Шиш-коротыш, а комментировал действие и вступал в беседы с Панчем бывший драматический актер, исполнявший на ярмарках роль привидений, – Томас Кодлин. Перед началом спектакля он торжественно встал по правую руку от пестрого занавеса над ширмой, запустил руки в карманы и «приготовился отвечать на вопросы и замечания Панча, прикидываясь, что его связывают с этой личностью теснейшие приятельские отношения, что нет границ его вере в своего закадычного друга, который наслаждается жизнью в этой храмине и в любое время и при любых обстоятельствах сохраняет столь пленительную веселость и бойкость ума»[78].
Важно отметить, что упомянутый Диккенсом кукольник «Кодлин» имел реальный прототип. Так, известный английский «панчмен» – Ричард Кодман – вспоминал: «Мой дед часто говорил мне, что Кодлин из «Лавки древностей» переделан из Кодмана»[79].
Взаимоотношение театра кукол и Чарльза Диккенса – особая тема. Он был погружен в этот странный мир даже не фантазии, а скорее виртуальной реальности, которая плавно перетекает в мир реальный. И театр кукол в этом мире – частый гость. В творчестве Диккенса мы находим энциклопедию жизни этого театра в Англии XIX в. В «Лавке древностей» описан Паноптикум на колесах с механическими куклами: «Это был не какой-нибудь грязный, облезлый, запыленный рыдван, а хорошенький домик на колесах с белыми кисейными занавесками…»[80] Хозяйка фургона – миссис Джарли – из того же племени кукольников, что и Шиш-коротыш, но ее бизнес был более престижен в комедиантской иерархии, а потому она считала Панча «…низкопробным площадным шутом, на которого и смотреть-то совестно»[81].
Паноптикум миссис Джарли представлял собой собрание разнообразных исторических фигур. Это была «разодетая в костюмы всех времен и народов пестрая компания исторических личностей с чрезвычайно развитой мускулатурой рук и ног, с вытаращенными глазами и широко раздутыми ноздрями, что придавало им крайне изумленный вид. У всех джентльменов были иссиня-черные бороды и куриная грудь, все леди блистали идеальным телосложением, и все леди и все джентльмены устремляли напряженный взгляд в никуда и с потрясающей сосредоточенностью смотрели неизвестно на что»[82].
Вход в Паноптикум стоил шесть пенсов. Кого только не было среди восковых кукол Джарли! Здесь и некто Джеспер Пэклмертон, «у которого было четырнадцать жен, скончавшихся при загадочных обстоятельствах одна за другой, потому что этот джентльмен имел обыкновение щекотать им пятки во сне»[83]. Здесь и фрейлина двора королевы Елизаветы, умершая уколовшись иголкой. Здесь женщина, «отравившая маринованными орехами четырнадцать семейств»[84]. Кроме того, здесь были Его Величество король Георг Третий и Мария Стюарт. На балкончике же перед входом в Паноптикум перебирала четки монахиня. В ее туловище было вмонтировано механическое устройство, поэтому она с утра до вечера судорожно дергала головой[85].
Подробно, иронично, со знанием дела Диккенс рассказывает и о фигурах этого дешевого провинциального Паноптикума, и о быте, характерах людей, причастных к этому и ко многим другим видам кукольного ремесла: «панчменах», содержателях паноптикумов и панорам, марионеточниках. Театр кукол был и остается непременным элементом жизни «доброй старой Англии». А потому он и мелькает то тут, то там в произведениях десятков английских писателей. Кто-то его любил, как Диккенс, кто-то не любил, как Стивенсон, но и те, и другие навечно оставили его в своих творениях.
Традиции английской кукольной драматургии развил и продолжил великий реформатор сцены Генри Эдуард Гордон Крэг (1872–1966), оказавший значительное влияние и на развитие русского театра, несколько раз побывавший на спектаклях в театре С. Образцова. Будучи уже зрелым, всемирно известным режиссером, в начале XX века во Флоренции он перевел и опубликовал в своем театральном журнале «Маска» большое число разнообразных статей по истории и теории театра кукол, в том числе – книгу Пьетро Ферриньи (Йорика) «История театральной куклы»[86].
Размышления маэстро о кукле были постоянными и неодолимыми. Мечта об идеальном театре, актере реализовалась не только в статьях. Крэг собирал куклы, маски и со временем стал обладателем одной из лучших в мире коллекций. Он и сам был прекрасным кукольным мастером. Созданные Крэгом сицилийские марионетки ныне – экспонаты крупнейших музеев Франции и США. «Актер должен будет уйти, а на смену ему грядет фигура неодушевленная – назовем ее сверхмарионеткой»[87], – писал режиссер. Поиски этой «сверхмарионетки» составили содержание творческой жизни Крэга, который не только писал и переводил статьи о куклах, но сам создавал кукольную драматургию.
