Ее тело дернулось, как будто она хотела упасть в траву, и замерло на моем плече.
Интерлюдия
В обычном московском доме, расположенном на Ташкентской улице, на подоконнике грязной лестничной площадки, поджав под себя лапы, сидел небольшой угольно-черный кот. Впрочем, точнее было бы сказать так: это был еще не кот, но уже не котенок. Его совершенно черная шкурка была тщательно вылизана и выглажена, а полузакрытые зеленые светящиеся глаза с презрением скользили по замусоренной, разрисованной неприличными рисунками и не менее неприличными надписями среде его обитания. Сквозь грязное стекло окна был виден пыльный двор, в котором коту были известны каждый закоулок и каждая дыра.
Кот уже сейчас, проходя по двору, не обращал внимания на мелких собачонок, во множестве разведенных жильцами дома. Когда какая-нибудь из них с визгливым брехом подбегала к нему слишком близко, ему достаточно было лишь обернуться и посмотреть в ее бегающие глазки, чтобы она, завывая, понеслась прятаться за хозяйку. Правда, во дворе появлялись и крупные собаки. Тогда кот, подпустив такого горлохвата поближе, молнией взлетал на одно из чахлых деревьев, но не прятался в листве, а принимался корчить рожи, шипеть и плеваться в беснующуюся внизу собаку, доводя ее до полного исступления. Ему очень нравилось смотреть, как несчастный хозяин пытается оттащить своего задыхающегося в натянутом ошейнике «друга» от дерева, а тот, ослепнув и оглохнув от бешенства, таскает вокруг дерева своего хозяина.
Наступил полдень, и двор был пуст. Голубей, ворон и других птиц в нем давно не водилось, и сидевшие по вечерам на скамейке бабки не без причины винили в этом кота. Детей из разломанной песочницы болтливые мамаши увели по домам кормить. Для мужиков, что собирались за покрытым жестью столом стучать костяшками домино, время еще не наступило.
Коту было скучно. Коту было противно. Кот никого не любил.
Он не любил сопливых ребятишек, которые тискали его, таскали за хвост и лапы, а если он давал им лапой по пальцам, слегка выпустив когти, они орали, как будто им оторвали руку. Тогда прибегали их мамаши и, облизывая свои чада, визгливо ругались почему-то на него.
Он не любил старушек, которые таскали ему в блюдечках разбавленную непонятно чем воду белого цвета, называя ее молоком, или куски вонючей дряни под названием «сосиска» – слово-то какое гадкое. Однажды, когда он был совсем маленьким и совсем голодным, он попробовал такую сосиску и чуть не помер. Теперь он только брезгливо морщил нос и отворачивался, когда ему подсовывали подобную отраву, а бабки начинали зло ворчать: «Зажрался, зараза». Одна особо сердобольная бабуля пыталась накормить его «вискасом», но он решил, что лучше голодать и быть лохматым, чем один раз наесться и облысеть. Зажрался! Что они знали о голоде?
Он, как уже было сказано выше, не любил собак и старался всячески их третировать.
Но больше всего он ненавидел крыс. Месяц назад одна из них отхватила у него белый кончик хвоста, самую кисточку, которую он считал своим лучшим украшением. Крыса за это жестоко поплатилась, и с тех пор он не упустил ни одной из тех, что смог унюхать.
Он, Боевой Кот в четыреста тридцать четвертом поколении, прозябал в каком-то занюханном дворе, ночевал в лучшем случае на грязной батарее в подъезде.
Внизу хлопнула дверь. Кот насторожился, но почти тотчас расслабился. Он узнал шаркающие шаги деда из квартиры на одиннадцатом этаже. Один из немногих, кто по-настоящему понимал кота и умел с ним общаться. Один из немногих, кто частенько угощал его свежей рыбкой, кусочком печенки или жирной сметаной. И никогда не трогал его руками!
Дед поднимался по лестнице, видимо, лифт опять отключили. Вместе с дедом поднимался восхитительный запах свежей печенки. Не той, замороженной до льдистого излома на срезе, которая почти и не пахла, а свеженькой, полной теплой, густой крови. Кот судорожно сглотнул, но глаз не открыл и не двинулся с места. Принцип – никогда ничего не просить – соблюдался им свято. Боевой Кот сам может себя прокормить.
Дед дошел до площадки, на которой расположился кот.
– А, Ванька, тебя-то мне и надо! – воскликнул дед. – Смотри, что я для тебя припас.
Он положил на подоконник бумажный сверток и развернул его. Так и есть, она, печеночка, да кусок-то какой здоровый.
– Вот, Вань, угощайся, я знаю, ты печеночку любишь. – Дед улыбался, и лукавые морщинки в углах его глаз были очень дружелюбны. Да, дед коту нравился. И прозвище, которое тот ему дал – Ванька, тоже нравилось.
Кот поднялся, выгнув дугой спину, потянулся и, не торопясь, с достоинством, направился к разложенному угощению. Осторожно обнюхав печенку, он не сдержался («Молод еще», – подумал дед) и с довольным урчанием впился зубами в сочную мякоть.
Пока кот расправлялся с едой, придерживая ее лапой, дед, присев рядом на подоконник, не торопясь, рассуждал, казалось, сам с собой. Но кот, не отрываясь от еды, внимательно прислушивался к его словам.
– Да, котяра, я понимаю, как тебе здесь скучно. Это ж разве для тебя жизнь – душить голубей да крыс, да дразнить собак. Тебе нужны дела поважнее и пострашнее. Только какие же тут у нас могут быть страшные дела для Боевого Кота.
Кот насторожился: откуда-то старик знал, что он – Боевой Кот.
– Твои бы возможности, да в другом месте – тебя бы великие герои за пазухой таскали, как лучшего друга. Да ладно, всему свое время, какие твои годы? – опять улыбнулся старик.
Кот прикончил печенку и, усевшись на подобранный хвост, принялся умывать мордочку.
– Здоров же ты, Ванька, печенку трескать! – добродушно проворчал дед, аккуратно сворачивая грязную бумагу. – Ну ладно, пойду я. Жарко что-то. Полежать хочется.
Дед зашаркал вверх по лестнице. Кот, умывшись, покрутился в своем углу подоконника, опять улегся и прикрыл свои изумрудные глаза.
«Великие дела! Ха! Что ж, он готов. Только никаких дворов и подъездов! Никаких детей и старух! Чтобы трех маленьких собак и одну большую каждый день. Маленьких он будет драть сам, а большая будет подыхать от злости и разрыва сердца. А крыс давить, давить, давить!..»
Кот задремал.
И ему привиделся густой зеленый лес, пронизанный солнечным светом и теплом. Он, здоровенный Боевой Кот, благородной черной окраски с белой кисточкой на хвосте, бежал в мягкой свежей траве по обочине широкой проезжей дороги, петлявшей по лесу. А в зубах у него была зажата огромная бурая крыса с разодранной глоткой…
4. Путь (продолжение)
…Один мой хороший знакомый яростно придерживается принципа, по которому ожидает от жизни только всевозможных пакостей. «Все неожиданности я, таким образом, делаю приятными», – гордо заявляет он, обосновывая свой принцип. В результате он стал отпетым мизантропом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
