— Под таким огнем? Взять — возьмем, товарищ комдив, но ребят погубим много!
— Тоже правильно. Хлопцев жаль, война-то закругляется.
И снова все глядят на меня.
— Ну, гвардии подполковник, твое слово.
И что смотрит комдив? Мне что, не жалко своих танкистов?! Но понимаю: пехоте без танков за канал не прорваться. Надо рисковать!
— Что могу сказать? Приглашения на тот берег от фашистов не дождемся. Надо атаковать!
Я сказал это через силу. В глазах комдива уловил и признательность, и тревогу, и сомнение.
— Я тебе не приказываю! Прошу, друг! А мы тебя прикроем огоньком. Прикроем, начальник артиллерии?
— Прикроем! Можете не сомневаться! — решительно сказал тот и добавил: — Боеприпасов не пожалеем!
— Тогда решено: твой полк захватывает мосты. Остальное знаешь. Командирам 101-го и 102-го стрелковых полков наступать сразу за танками. Смотрите, товарищи командиры, чтобы в подвалы не забиваться! Ясно? Тебе, подполковник, ясно?
— Все ясно! И есть просьба.
— Говори, полковник, — Смолин засмеялся. — Видишь, я тебя уже в полковники произвел. Хороший признак. Будешь самым молодым полковником. У нас они, видишь, все уже солидные дядьки.
— При чем тут возраст?
Смолин задел мое больное место.
— Ладно, не обижайся. Какая просьба?
— Поставьте по берегу канала дымовую завесу.
— О! Идея! — сказал он — с интересом. — Только как я тебе ее поставлю, а? Дымовыми шашками могу помочь, это да. Сам и поставишь.
— Спасение утопающих...
— ...Дело рук самих утопающих? Знаю. Не обижайся, но чего не могу, так не могу. Сколько тебе надо времени на подготовку и задымление?
— Часа полтора-два.
— Ты что?! Даю час. Больше не имею права: приказ командарма!
— Есть!
— Атака через час. Где твой НП будет?
— Пока поставим дымы, будет здесь, на чердаке.
— Добро! Тогда пускай наша линия связи остается у тебя... Ну, с богом, как говорили предки. — Смолин крепко пожал мне руку. И, уже подходя к лестнице, спросил: — Все-таки, между нами, скажи, сколько будущему полковнику лет. Двадцать три?
— Ну, что вы! — Я чуть не задохнулся от обиды. — Двадцать пять!
— Это другое дело. Желаю дожить до ста!
* * *
Группу добровольцев, которым предстояло добежать до парапета Ландвер-канала и поджечь дымовые шашки, возглавил комсорг полка гвардии старший лейтенант Петр Мазурак. Это был лобастый парень с живыми глазами, заводила, за ним шла молодежь. В группу вошли начхим полка капитан Маяков, комсорг роты автоматчиков Всеволод Пайзанский, разведчики Елисеев и Зияков, автоматчик Розенблюм, танкисты Маслов и Антонов.
Задача поставлена, вопросы взаимодействия решены, и, пока химики готовят шашки, мы наблюдаем за берегом.
От сильных взрывов стены и крыша чердака дрожат, отчего кажется, что все предметы на берегу двоятся.
Кто из этих молодых ребят уцелеет, вернется в полк? Они уже не первый год воюют, с опасностями срослись, но сегодняшняя задача необычная.
Все они вызвались на эту операцию добровольно.
Внешне спокойны.
Только по расширенным зрачкам Пайзанского можно догадаться, в каком напряжении этот парень — подтянутый, с тонким, интеллигентным лицом. Глаза у него пронзительно-острые. В полумраке чердака они холодновато мерцают.
— Давно не получал писем из дому?
— Спасибо, товарищ гвардии подполковник. Недавно получил.
— Все в порядке? Как там Москва?
— В порядке.
Рядовой Пайзанский — москвич. В канун войны окончил институт, стал инженером-геодезистом. Как ценный специалист имел бронь. На фронт он буквально прорвался. И вот уже два года автоматчик танкового десанта. Смел, спокоен, рассудителен. Его уважают и солдаты и командиры. На полковом митинге перед началом Берлинской операции именно ему доверили водрузить Красное знамя над рейхстагом; и все знают, что это знамя с номером нашего полка у него спрятано на груди под маскировочным костюмом.
— Разрешите вопрос? — Пайзанский многозначительно смотрит на меня. — А что если... Ну «пиф-паф!», понимаете? Кто меня заменит с этим? — И он показывает кончик флага.
— Не должно быть! Права не имеешь. Надо выжить!
Пайзанский застегивает отворот масккостюма и только разводит руками.
В сторонке переговариваются старшина-разведчик Иван Елисеев и автоматчик Розенблюм. Оба они полковые остряки, балагуры и непременные участники полковой самодеятельности, наши «Теркины», — такие есть в каждой части.
Розенблюм, его зовут в полку «Блюм», непревзойденный танцор-чечеточник, а язычок у него как бритва: одесские «хохмы» так и сыплются из его широкого рта. Худенький, остролицый, Блюм за словом в карман не лезет, любители «розыгрышей» опасаются его задевать. В бою он быстрый, подвижен, как ртуть, отлично стреляет. Солдаты наши считают, что Блюм везучий в бою. Поэтому он непременный участник всех самых рискованных операций. Нравится ему это или нет — не знаю, но еще не было случая, чтобы он увильнул, «сачканул», как говорят бойцы.
Все, кроме Маслова, одеты в пятнистые маскировочные костюмы разведчиков. Только Маслов остался в неизменной черной кирзовке. Он бледен от волнения и, чтобы успокоиться, старательно протирает запалы, вкручивает их в круглые тела гранат Ф-1. Занятие деликатное, требует максимума внимания, ему надо отдаваться целиком. Мальчишеское лицо танкиста напряжено, выпяченные губы шевелятся, как бы повторяя все манипуляции пальцев.
Его друг — худой, длинноногий Антонов, прильнув к слуховому окну, вглядывается в набережную. Высматривает будущий боевой маршрут?.. Антонов из архангельских поморов-охотников, он привык к лесу: там он настоящий следопыт. А в большом городе ему непривычно. Ноздри его побелели, на тонкой шее перекатывается кадык.
Маслов и Антонов не только должны поставить дымы. Они еще в дымовой пелене должны встретить наши танки и вывести их к мостам. Надо изучить и запомнить все ориентиры. Вот Антонов на минуту закрывает глаза и что-то шепчет: повторяет про себя. Запоминает!
Старший группы Петр Мазурак и начальник химической службы Маяков колдуют у кучи дымовых шашек. Времени мало, все должно быть готово.
Смотрю на свои часы.
— Ну, все, гвардейцы. Пора!..
Мазурак встает.
— Взять шашки! Приготовиться к движению!
— А! Еще станцуем чечетку! — скалит крупные зубы Блюм. — Двойная порция шнапса будет?
— Пошли, ребята! Разведчики — вперед!
— Мы готовы, товарищ гвардии старший лейтенант.
Пожимаю им руки. Один за другим с вещмешками, в которых дымовые шашки, люди исчезают в ощеренных опасностью каменных провалах. Теперь от них зависят жизни многих.
— Артиллеристы готовы?
— Все готово, — поворачивает голову от стереотрубы незнакомый артиллерийский подполковник.
И снова всей кожей я ощутил ледяной ветер смерти, дующий из центра Берлина.
* * *
«Гнейзенау-уфер» — готическими черными буквами написано на белых табличках, еще висящих по стенам разрушенных домов. Вдоль довольно широкой набережной торчат расщепленные осколками липы.
Берег Ландвер-канала, обрамленный невысоким парапетом, во многих местах был поврежден снарядами. До него и надо было добежать, чтобы поставить дымовую завесу. Под ее прикрытием танки должны выскочить на набережную, круто развернуться направо и устремиться к мостам. Вот этот разворот вправо — самый опасный и рискованный момент всей операции. Танкам придется атаковать мосты, двигаясь вдоль канала, подставив борта под кинжальный огонь противника. А борт уязвим, тут и броня тоньше, и стрелять с борта труднее.
Приближалось время «Ч» — время атаки Ландвера, а «дымовая команда» как ушла в развалины, так и исчезла, словно растворилась там. Радиосвязи с ней не было.
С чердака вглядываемся в набережную, действия добровольцев надо вовремя поддержать огнем. Глаза мои от напряжения словно распухли. Нервничают и артиллеристы.
Наконец-то! Первый из наших ребят выскочил из развалин, побежал через набережную. За его спиной тяжело подпрыгивает вещевой мешок.
— Артиллеристы, огонь! Цели видите?
— Как запланировано? — спрашивает меня молодой артиллерийский капитан из 100-го полка с черными усиками, которые будто приклеены к его загорелому лицу.
— Быстрее! Конечно, как договорились. Командуйте, видите, что творится!
По-видимому, Мазурак выслал сперва одного из группы для разведки. В бинокль узнаю: это Зияков. С северного берега устремился к бегущему целый сноп пулевых трасс; сплошной пульсирующий клекот пулеметов противника.
* * *
Но вот открыли огонь наши артиллеристы. Над нами завыли мины, и стена огненных взрывов выросла на том берегу канала.
Фашистские пулеметы захлебнулись. Всего на минуту! И снова словно сорвались с цепи, огонь стал злее.
Зияков бежал среди красно-желтых трасс.
