Экран с ладони убираем; рисуем другой — на стене.
— Опять себя вижу… В концертном зале. Сижу, слушаю… На сцене тоже я… Выступаю. Пою.
— Что поете?
— Гори, гори, моя звезда…
— Пожалуйста, пойте дальше. Хочу послушать. Встает и прекрасно поет — как не пел ни до этого сеанса, ни после — я ведь слушал его без гипноза…
— Спасибо… Теперь поспите. Дышите ровно… К вам приходит уверенность…
Сеанс с душеобменом сработал: Олега Сергеевича словно подменили, он стал придумывать для себя испытания, о сердце больше ни слова. Через три недели спокойно съездил в дальнюю командировку — после пятилетнего перерыва.
Я же все это время и потом еще с месяц чувствовал себя как кусок мыла, пропускаемый через мясорубку — что-то, может быть, на себя натянул или что-то отдал…
Касания чуда: ясновидение и гипноз
Когда врач лечит врача — ничего особенного нет. Если же два врача взаимно лечат друг друга, то это… Это уже по человечески. Да… Когда такое случается со мной и коллегами, всегда вспоминается восклицание библейского Давида, обращенное к Богу в ответ на непомерную его милость: "Это уже по-человечески, Господи мой!.."
Как трогательно: не нашел человек более подходящих слов для выражения благодарности и восторга перед Творцом: поступаешь по-человечески. Господи!..
Много лет моим доктором и пациенткой была Вера Александровна Фомина, стоматолог. Кудесница. Очаровательное существо. Я лечил ее душу. Она мне — зубы.
Уровни помощи кажутся карикатурно несопоставимыми, но на самом деле близки. На обоих требуются доверие, понимание, квалификация, интуиция, уйма терпения, деликатность, решительность, искусство внушения… На обоих давит стратегическая безнадежность: телу, рано ли, поздно ли, приходится расставаться с зубами, душе - с телом. И тем не менее…
На Веру Александровну было приятно смотреть. Не красавица, полная, даже очень полная женщина, она казалась не толстой, а просто крупной, хотя ростом была невелика — органичная полнота Синтонного Пикника, нежно-пышная, тонкотканая…
Легко двигалась, легко говорила, легко улыбалась, легко смотрела. И все возле нее становилось легким, уютным, знакомым, светлым, домашним.
Я называю таких людей гениями обыкновенности. Они цельны и гармоничны. Простые, понятные — состоят из множества тайн, удивительным образом согласованных…
По крови вполне русская, а в лице нечто восточное: черные волосы, темно-карие миндалевидные глаза, закругленный нос с небольшой горбинкой и четким вырезом ноздрей — что-то турецкое, половецкое?.. И за грузинку сошла бы, и за еврейку, и за испанку.
В глубоком гипнозе, в сомнамбулическом трансе лицо ее становилось лицом древнего сфинкса…
Восьмое следствие из Всемирного Закона Подлости составляет тот факт, что никакое здоровье не исключает болезни, никакая гармония — дисгармонии.
Вере Александровне было тридцать пять лет, когда сильнейшая депрессия с навязчивостями завалила ее в Кащенко. Попала в отделение академического института, где психиатры-шизофренологи…
В который раз приходится поминать лихом эту серую братию с ее диагнозоманией. Это они, во главе с мрачно-павианистым боссом Андреем Снежневским (ни в аду, ни в раю не забуду его содрогательный людоедский тик, имитирующий улыбку), сделали психиатрию дубиной для сокрушения неудобных голов. Это главным образом их стараниями ярлык «шизофреник», наряду с забытым уже «тунеядцем», а потом "диссидентом", — сделался в совковом сознании одним из ближайших родственников звания "враг народа". Судьбы, тела и души многих сотен тысяч людей были искалечены этим псевдодиагнозом.
Никакого другого они практически не употребляли — ветвили формы и стадии, лепили синдромы. Живой души с неадминистративной психикой и нестандартизованными страданиями для них попросту не существовало, а для их клинических потомков не существует и ныне.
Вере Александровне шэзе тоже клеили…
— Знаете, — сказал я ей лет шесть спустя, — если у вас шизофрения, то я Навуходоносор.
— Это кто, академик, да?..
Вера Александровна не страдала, выражаясь снежневски, шизофренически повышенной эрудицией, она была добрым и практичным земным существом с точно дозированной ограниченностью.
В пору нашей первой врачебной встречи я был еще юнцом-ординатором. Что с В.А. происходило, почти не понимал и даже не пытался анализировать, лишь принимал внутренним созвучием и смутно догадывался… Муж ее в наших беседах по молчаливому взаимосогласию всегда обходился стороной, как необозначенная запретная зона. Я видел его пару раз и слышал по телефону. Закрытый давящий типчик с фанерным голосом и оловянно-серыми сверлильными глазками, вероятней всего, мелкого пошиба гэбэшник. Жить с таким без упадов в депрессии могла только стерва, корова или святая.
В.А. не была ни той, ни другою, ни третьей — она была человеком с совестью, верной женой и преданной матерью двоих своих деток, сына и дочки. Условий для постоянного внутреннего конфликта более чем достаточно…
Вспоминая наш целомудренный врачебный роман, прихожу к подтверждению постоянного наблюдения.
Неуспех или успех, степень того и другого — в любых отношениях и делах, в лечении в том числе — некое устройство внутри нас (имя ему — душа), предугадывает мгновенно, заранее, с полной ясностью. То самое шопенгауэровское первое впечатление, то небоземное толстовское ясночувствие… Ничего для этого не надлежит делать, никак не напрягаться, наоборот вовсе.
Быть внутренне открытым — свободным, незаглушенным, — и, не размазываясь в рассуждениях, столь же мгновенно вверяться знаку, величаемому обычно "внутренним голосом", хотя чаще это вовсе не голос, не звуко-речь, а некое чувствознание или мыследействие…
На просыпании из глубокого сна, в неуловимый миг срабатывания пружины сознания происходит иногда пронзительное озарение — вдруг вся жизнь твоя и всеобщая делается целостно-обозримой, прозрачно-объемной — все связи ясны, все пути видны, все возможности обозначены, все события предсказуемы — ибо там, в измерении высшей целостности, уже свершились сразу во всех возможностях, так что у тебя остается свобода выбора…
С Верой Александровной у нас именно такое, трудно-описуемое взаимное озарение и случилось — словно знакомы были за тысячу жизней — мгновенно узнав друг друга, смагнитились.
(Именно с ней чаще всех и ясней мне ощущенчески вспоминались те мои первые, дурацкие, но в иномерное пространство чуть-чуть залетавшие школьные опыты парагипнотелепатического внушения…)
Говорили мало, хотя оба большие любители поболтать, а делали дело: попеременно друг у дружки лечились. Сперва вытащил ее я. Вытащил — не совсем то слово. Скорей, вышиб — из болезни в здоровье, из тьмы на свет. На одиннадцать лет. До следующего обострения, когда пришлось вылечить еще раз…
Действовал не по знанию, не по опыту, которого еще почти не было, а исключительно по наитию.
Первую же беседу завершил сеансом гипноза.
Сразу после сеанса — громадное улучшение!
Снежневские зубробизоны еще не успели, по счастью, назначить слоноубойные психотропные, и у заведующей отделением, доктора Анны Павловны Кондратюк, реликтовой представительницы русской интеллигентной психиатрической школы (рассказ впереди отдельный), хватило решительности доверить мне лечение Веры Александровны полностью.
Непонятно, откуда еще до начала явилась уверенность, что передо мною сомнамбула фантастической встречной чуткости…
Транс наступал без малейших задержек и был чрезвычайно глубоким; внушенные зрительные представления легко переходили в сюжетные переживания, так что требовалась особая осторожность.
Однажды, например, при внушении "вы видите яркий мигающий свет" на лице В.А. изобразился нарастающий ужас, она чуть не закричала — тут же отменяю внушение, бужу, спрашиваю:
— Что увидели?
— Машина ехала… Прямо на меня… фарами ослепила… В другой раз внушил, что после просыпания левая рука будет в течение пяти минут нечувствительной.
Просыпается. Поднимается… Левая рука висит как мочалка: не только потеря чувствительности, но и двигательный паралич. В. А. озадачена, трясет руку другой рукой, пытается разболтать, размять: "Отлежала…"
Дополнительным внушением быстро все снял.
Однажды, погрузив В. А. в глубокий гипноз, я вышел из гипнотария и отправился в другой корпус.
Вызвали для административной нахлобучки — не сдал вовремя отчет по ночному дежурству… Покидая В.А., не сказал слов, обязательных в таких случаях: "Все время моего отсутствия вы будете спать спокойно…"
Вернувшись, пробуждаю В.А. и вижу: чем-то загружена, огорчена. Смотрит на меня сочувственно.
— Что, влетело?.. Ничего, все уладится… Откуда она узнала? Что-то словила?.. Спрашиваю осторожно — где, по ее мнению, я только что был?.. После некоторого колебания точно описывает корпус, этаж, комнату, обстановку…
