- Естественно, - ответил доктор. - Господину де Треморелю не доставляло удовольствия видеть старых слуг.
Их беседу прервало возвращение мэра. Глаза его сверкали, лицо пылало, лоб был покрыт капельками пота.
- Я доказал им, что их любопытство неприлично, и они разошлись. Бригадир доложил, что с Филиппом Берто хотели расправиться: общественное мнение редко ошибается…
Тут мэр обернулся на скрип отворяющейся двери и оказался перед человеком, лицо которого невозможно было рассмотреть, в таком низком поклоне он склонился: локти вверх, поля шляпы чуть ли не касаются груди.
- Что вам угодно? - грозно спросил г-н Куртуа. - По какому праву вы вторглись сюда? Кто вы такой?
Вошедший выпрямился.
- Я - Лекок, - ответил он с наиприятнейшей улыбкой. Однако, увидев, что его фамилия не произвела на присутствующих никакого впечатления, пояснил: - Лекок из уголовной полиции, прислан префектурой по телеграфному запросу в связи с настоящим делом.
Это заявление явно озадачило всех, даже судебного следователя.
Известно, что во Франции каждому сословию присущ свой, особый облик, нечто вроде примет, по каким их распознают с первого же взгляда. Возникли условные типы представителей любой профессии, и его величество Общественное Мнение, единожды восприняв такой тип, не допускает и мысли об отклонении от него. Кто такой врач? Солидный человек в черном, с белым галстуком. Господин с изрядным брюшком, на котором позвякивают золотые брелоки, может быть только банкиром. И всякому известно, что художник - это кутила в мягкой шляпе и бархатной блузе с огромными манжетами.
Так вот, в соответствии с этим установлением у человека, служащего на Иерусалимской улице, должен быть коварный взгляд, в лице нечто сомнительное, замызганный вид и булавка либо перстень с фальшивым камнем. Даже самый тупоумный лавочник убежден, что с двадцати шагов распознает полицейского, поскольку тот обязан быть могучим усатым верзилой в засаленной фетровой шляпе, чья шея стиснута уже лохматящимся воротничком; облачен он в потертый черный сюртук, наглухо застегнутый, дабы скрыть полное отсутствие белья. Таков общепринятый тип полицейского.
Однако вторгшийся в столовую «Тенистого дола» г-н Лекок совершенно, ну просто совершенно, не соответствовал ему.
Правда, г-н Лекок выглядит так, как желает выглядеть. Его друзья утверждают, будто он обретает собственное, неподдельное лицо лишь тогда, когда приходит к себе домой, и сохраняет его лишь до тех пор, пока сидит у камелька в домашних туфлях, однако это утверждение невозможно проверить.
Достоверно одно: его переменчивая маска подвержена невероятнейшим метаморфозам; он по желанию лепит, если можно так выразиться, свое лицо, как скульптор лепит податливый воск, причем он способен менять все - вплоть до взгляда, что недоступно даже самому Жевролю, наставнику и сопернику Лекока.
- Итак, - недоверчиво спросил судебный следователь, - вас прислал господин префект полиции на случай, если мне понадобится вести какие-либо розыски?
- Да, сударь, - ответствовал Лекок, - и я всецело к вашим услугам.
Нет, внешность посланца префекта полиции решительно не внушала доверия, и поведение г-на Домини можно счесть вполне извинительным.
В этот день у г-на Лекока были превосходные гладкие волосы неопределенного цвета, какие в Париже именуют белокурыми; волосы эти разделял кокетливый косой пробор. Одутловатое, покрытое нездоровой бледностью лицо украшали бакенбарды приблизительно того же оттенка, что и волосы. Большие, опять же цвета волос, глаза с красными веками словно застыли на лице. К пухлым приоткрытым губам, обнажающим длинные желтые зубы, казалось, навечно приклеена простодушная улыбка.
К тому же лицо это не выражало ничего определенного. Верней, его выражение можно определить как смесь робости, самонадеянности и самодовольства.
Обладателя подобной физиономии невозможно заподозрить в наличии хоть какого-то ума. Взглянув на него, невольно начинаешь искать зоб.
Такое вот безобидное лицо может принадлежать мелочному торговцу, который, убив тридцать лет на продажу иголок и ниток, уходит на покой с рентой в тысячу восемьсот франков.
Костюм г-на Лекока был не более выразителен, нежели внешность. Сюртук его был похож на любой другой сюртук, брюки - на любые другие брюки. Цепочка из волос цвета его бакенбард удерживала большие серебряные часы, которые оттопыривали левый карман жилета.
Во время разговора он вертел в руках прозрачную роговую бонбоньерку с лакричными и алтейными пастилками, крышку которой украшал портрет крайне уродлиной, но прекрасно одетой дамы, вероятно покойницы.
В зависимости от того, какой оборот принимала беседа, от недовольства или удовлетворенностью ею, г-н Лекок либо съедал пастилку из бонбоньерки, либо бросал на портрет взгляд, который сам по себе был целой поэмой.
Рассмотрев пришельца во всех подробностях, судебный следователь пожал плечами и сказал:
- В конце концов (и эти два слова полностью отражали невысказанные мысли г-на Домини), раз уж мы здесь, введем вас в курс дела.
- Нет нужды, -с довольным видом ответил г-н Лекок. - совершенно нет нужды.
- Но необходимо же, чтобы вы знали…
- Что? То, что знаете вы, господин судебный следователь, мне уже известно. Мы имеем убийство с целью ограбления и из этого исходим. Взлом, проникновение в жилище, в доме все разгромлено. Графиню нашли, тело графа до сих пор не обнаружено. Что еще? Арестован Подшофе. Он изрядный плут и в любом случае заслуживает небольшой отсидки. Гепен вернулся пьяный. Против него серьезные подозрения. У него скверное прошлое; неизвестно, где провел ночь, отвечать отказывается; алиби нет… Да, это серьезно, куда как серьезно…
Папаша Планта смотрел на лучезарного сыщика с явным удовольствием. Остальные не скрывали удивления.
- Кто вам сообщил эти сведения? - поинтересовался судебный следователь.
- Все понемножку, - отвечал Лекок.
- Но где?
- Здесь. Я тут уже больше двух часов и даже выслушал речь господина мэра. - И, довольный произведенным эффектом, Лекок отправил в рот пастилку.
- Как же так? - недовольно бросил г-н Домини. - Вы же знали, что я жду вас!
- Прошу прощения, но надеюсь, что господин следователь соблаговолит меня понять. Мне необходимо ознакомиться с местом, осмотреться. Вот я и решил послушать, что толкуют люди, познакомиться, так сказать, с общественным мнением, но так, чтобы меня не опасались.
- И все же, - сурово изрек г-н Домини, - это не извиняет вашего опоздания.
Лекок бросил нежный взгляд на портрет.
- Господин следователь, вы можете обратиться на Иерусалимскую улицу, и вам скажут, что я знаю свое дело. Для успеха расследования сыщику важнее всего - не дать себя узнать. К полиции, хоть это и глупо, как, впрочем, многое другое, относятся скверно. Сейчас, когда стало известно, кто я и зачем приехал, я могу выйти, но никто мне ничего не скажет, а если я стану выспрашивать, наврут с три короба. Меня будут бояться и потому станут умалчивать и недоговаривать.
- Совершенно верно, - поддержал сыщика папаша Планта.
- Так вот, когда мне сказали, - продолжал Лекок, - что это в провинции, я принял обличье провинциала. Я приехал сюда, и все видевшие меня думали: «Этот человек хоть и любопытен, но не опасен». Я втираюсь в толпу, прислушиваюсь, разговариваю, заставляю говорить, допрашиваю, и мне отвечают с полной откровенностью. Я собираю сведения, получаю показания, и меня никто не опасается. Ах, эти орсивальцы - премилые люди! Я уже завел тут немало друзей, и они все наперебой приглашали меня отужинать.
Г-н Домини не любил полицию и почти не скрывал этого. Он не то чтобы шел на сотрудничество с нею, а скорей покорялся необходимости и лишь потому, что не мог без нее обойтись. С присущей ему прямолинейностью он осуждал средства, к которым ей часто приходится прибегать, хотя и признавал их неизбежность.
Слушая Лекока, он невольно одобрял его действия и в то же время продолжал далеко не дружелюбно взирать на собеседника.
- Раз уж вы столько знаете, пойдемте осмотрим место преступления, - сухо предложил г-н Домини.
- К вашим услугам, - лаконично ответил сыщик и, когда все стали подниматься, воспользовался этим, чтобы подойти к папаше Планта и протянуть ему бонбоньерку:
- Не желаете ли, господин мировой судья?
Папаша Планта не счел нужным отказываться и взял лакричную пастилку, отчего лицо сыщика мгновенно прояснилось. Как любому гениальному артисту, г-ну Лекоку была необходима благожелательная публика, и теперь у него шевельнулась надежда, что ему предстоит работать перед истинным ценителем.
VI
Лекок первым ринулся на лестницу, и ему сразу же бросились в глаза пятна крови.
- Какой кошмар! - возмущенно приговаривал он при виде каждого нового пятна. - Какое варварство!
Г-н Куртуа был тронут подобной чувствительностью. Мэр решил, что полицейского потрясла участь жертв. Но он заблуждался; Лекок добавил на ходу:
