меня в ансамбле нет. Баянисты не нужны. Ты видел, какие у меня орлы сидят с пяти рядными баянами, – спросил меня капитан. По мере того, как он перечислял отказы, мой радостно раскрытый рот, медленно смыкался, образуя на лице растерянность. Капитан заметил это, подбодрил меня, – а вот песню…Спой, пожалуйста, свою любимую песню.
Настроение моё, подорванное отказами офицера, уже соответствовало духу моей любимой песни. Эти отказы как бы отдалили мою мечту, если не хоронили её совсем. Представьте себе вот такое состояние. У вас умирает самый дорогой вам человек-мама. Вы на грани отчаяния, ком в горле и слёзы на глазах. Вы находитесь как бы на грани умопомрачения. Вот в таком состоянии я начал петь. Никогда мне не приходилось «уходить» из реальной жизни в то состояние умопомрачения. Я видел глаза капитана, они перестали светиться, и он стал серьёзным. Когда я закончил, он сделал долгую паузу, коротко сказал:
–Хорошо! А что – ни будь повеселее, – попросил капитан. Я спел «Ой, мороз, мороз».
–Уже теплее, – улыбнулся капитан и крикнул солдатам, – позовите Серёгина.
–Я здесь, товарищ капитан, – раздался чей-то голос рядом.
–А ну-ка, попробуйте «Песню о тревожной молодости», – попросил капитан. – Серёгин запевай.
Мягкий баритон начал первую строчку известной песни, я подхватил вторую, и запел первым голосом. Серёгин то ли плохо знал, вторую партию, то ли давно не пел её, стал переходить на первый голос. Тогда я пел вторым голосом, а когда баритон вновь опускался на свои позиции, я брал верхние звуки. Капитану понравилось наше пение. Он привычным движением рук, вскинул на плечи подтяжки, одел и застегнул китель. Положив тёплую руку мне на плечо, сказал:
–Я беру тебя в ансамбль. Жди вызова.
Прошедшие в муках сутки стали каплей в том море переживаний, которые выпали мне, пока я ждал вызов. Я никому ничего не говорил. Ещё вилами на воде писано, а я стану трезвонить на каждом углу. А вызов не приходил, и не приходил. Знать бы каким образом он должен придти, может, полегчало бы. Надежды таяли. Образ красавца-капитана Чистосердова постепенно размывался временем. Глаза его в моей памяти уже не искрились, да и осанка была уже не такой стройной. Я постепенно переставал любить худрука ансамбля.
Новый (для меня) командир роты капитан Струков настойчиво применял знания, приобретённые в академии. Он оказался порядочным и доброжелательным командиром. Мне жилось с ним хорошо. Во мне появилось больше ответственности. Я уже со стыдом оглядывался на те дни, когда я не знал Струкова, и боялся его. Тогдашнее моё состояние частично подтолкнуло меня провериться в ансамбль. Я трусил нового командира роты. Теперь это в прошлом, и у меня отпало всякое желание ехать в ансамбль. Я получил ряд поощрений от капитана Струкова за службу. Это стало моей гордостью. Моя фотография в Ленинской комнате на доске почёта чего ждать ещё лучшего. От добра, добра не ищут. В мае, июне закончил девятый класс и вопреки моим ожиданиям, получил неплохие оценки и похвалу от директора школы. В конце июля Струков проводил с нашим взводом стрельбы из ТТ. Проверяющим был начальник штаба полковник Чесноков. Подошла стрелять моя очередь. Струков назвал мою фамилию и приказал заряжать пистолет. Я крепким шагом иду к столу, где лежали пистолеты. Деревянный пол трещит под моими сапогами, но я отчётливо слышу разговор полковника и капитана.
–Как ты назвал фамилию рядового? – спросил полковник.
–Рядовой Z, – ответил Струков.
–А почему он здесь? – строго спросил проверяющий. Не ожидая от капитана ответа, сообщил, – ещё в мае на него лично пришло распоряжение генерала Прокошина , откомандировать его в штаб дивизии.
–Но меня не было тогда, – смутился командир роты.
–Распорядитесь, чтобы в четыре часа дня он был готов к отъезду, – приказал полковник. Этот разговор, хотя и был приглушённым (почему-то на стрельбищах говорят тихо), но он проходил рядом со столом, где я заряжал пистолет. Руки у меня тряслись, я никак не мог засунуть три несчастных патрона в магазин пистолета. Ну, почему я такой невезучий. Я ведь уже расхотел ехать в ансамбль, и в тоже время ожили те воспоминания ожиданий вызова. У меня сердце колотилось, как яйцо в кипящем ковшике с водой при варке оного. Слышу голос Струкова:
–Рядовой Z на огневой рубеж шагом марш!
Я стал нетвёрдо шлёпать сапогами по деревянному настилу. Ну, какой из меня стрелок сейчас. Тут не знаешь, что делать, плакать или смеяться. Подхожу к огневому рубежу, а в глазах всё плывёт, словно масляные круги в миске со щами. Мутно вижу свою мишень, пытаюсь целиться, а моё второе я шепчет мне изнутри: «Тебе нужна эта стрельба? Ты уже в ансамбле». Как из автомата пускаю все три выстрела. Пан или пропал. Офицеры склонились у моей мишени.
–Ну, ты молоток, – воскликнул проверяющий. – Три девятки. – Полковник отечески похлопал меня по плечу. Я, как ни старался увидеть дыры от своих пуль на бумажной мишени, в глазах всё плыло, и я ничего не видел. Скорее всего, я стрельнул в молоко. А полковник продолжал:
–Смотри не подводи нашу часть, и там, в управлении округа держи нашу марку.
Вот так всегда. Другой бы на моём месте плясал от радости, а я вновь «сидел на двух стульях», не зная к какому берегу податься. Почти умершая мечта, вновь ожила. У меня словно выросли крылья, но лететь я не мог. Нежелание покидать часть, к которой я уже привык, камнем тянуло меня вниз. Вот эта середина на половину сопровождает меня всю жизнь. Хорошо, что есть рядом люди, твёрдо знающие, как нужно поступать. Я имел ввиду командира части полковника Хрустова. Его приказ откомандировать меня в распоряжение ансамбля не имел двух смыслов. Если бы даже я теперь заартачился и по какой-то причине отказывался покидать часть, телегу развернуть в обратную сторону уже было невозможно. Всё так быстро закрутилось, подгоняемое приказом командира части. Мне положено было у старшины получить обходной лист, собрать ряд подписей, что я ни единой службе ничего не должен. Звягинцев подержал, подержал пустой бланк в руках и бросил его на стол, зная, что я не успею ничего сделать. Даже моё оружие придирчивый старшина не стал проверять, хорошо ли оно почищено. Он пожал мне руку и тихо сказал:
–Спасибо за службу.
Я побежал к Слуцкому. Тот уже всё знал. Он тоже пожал мне руку со словами:
–Что ж…тебе надо расти. Желаю удачи. Не забывай нас.
Офицер штаба, оформлявший мне прогонные документы, то же торопился и торопил меня:
–Хватит тебе суток добраться до Ростова? – спросил он. За соседним столом сержант-сверхсрочник поднял глаза на нас и сказал, мол, туда езды десять, от
