Но в этот момент с Миссисипи Кори случилась истерика. Браш никогда в жизни не забудет тех десяти минут. С ней было все, что только можно вообразить: и визг, и смех, и остановка дыхания; стакан с водой — успокоить! — разлетелся вдребезги; она каталась по полу и дрыгала ногами, не подпуская перепуганного Браша. Наконец, схваченная его крепкой рукой при попытке выброситься через парапет в озеро, она разрыдалась, восклицая:
— Какой ужас! Все смотрят на меня! Какой ужас! Честное слово, я не сумасшедшая!.. Я сама хотела, чтобы меня поправили. Ради Бога, не думайте обо мне плохо!..
Успокоив прибежавшего на шум растерянного метрдотеля, Браш, поддерживая полуживую от перенесенного шока, давящуюся слезами девушку, свел ее вниз к пристани и усадил в лодку. До самой середины озера они плыли в молчании. Миссисипи успокоилась и умыла лицо водой. Казалось, она осознала всю искренность советов Браша.
Когда они причалили к своему берегу и он помог ей выйти из лодки, все обитатели лагеря уже располагались под деревьями вокруг костра и заводили свои песни. «Дорожные работы» сменялись душещипательным «Зовом индейской любви». Компания каких-то парней развлекалась перебрасыванием зажженного карманного фонарика из рук в руки. Браш извинился перед всеми за опоздание и отошел в сторону прополоскать горло. Он записался выступать первым в программе, потому что любил после выступления смешаться с публикой, быть в самой ее гуще, ходить среди рукоплещущих, смеющихся, разговаривающих людей и испытывать странное наслаждение от того, что никто не узнает его, только что певшего перед всеми. Концерт начался, и он объявил свой номер:
— Феликс Мендельсон-Бартольди. Родился в тысяча восемьсот девятом году, умер в тысяча восемьсот сорок седьмом. «На крылах голубя».
Такой его педантизм и само название песни не предвещали успеха исполнителю, но все прошло хорошо. Затем Браш спел «Оборванную струну» сэра Артура Салливэна (1842–1900).
После этого он дважды поклонился и скрылся за деревьями. Публика долго аплодировала, и когда Браш вновь вышел на аплодисменты, чтобы поклониться еще раз и тут же уйти, все стали хлопать в такт, громко скандируя:
— Мы-хотим-еще! Мы-хотим-еще!
Сам директор озабоченно забегал меж палаток и среди деревьев, разыскивая исчезнувшего певца, но Браш спрятался на пристани за лодками и сидел там, пока не услышал донесшееся от костра объявление следующего номера: «Уважаемый мистер Кедворт сейчас прочтет небольшой философский трактат „Улыбка“». Убедившись, что он уже не потребуется, Браш вылез из своего укрытия. Бледный лунный свет падал на пустые дорожки и тропинки палаточного городка. Он вошел в читальную палатку и заглянул в книжный шкаф, но «Британской энциклопедии» там не было, и он вышел на улицу. Он заглянул в окно домика «Первая помощь»: врач в белом халате что-то читал при свете настольной лампы. Брашу захотелось зайти к нему и поговорить на какую-нибудь медицинскую тему, но, чувствуя непривычную вялость, он повернул прочь и побрел к вершине холма. По пути он бросил взгляд в ярко освещенное окно кухни. Там целая армия молодых парней и девушек перемывала горы посуды, оставленной отдыхающими после ужина. Это были студенты из разных колледжей, отрабатывающие свою летнюю практику. Все это было хорошо ему знакомо. Чувствуя счастливое возбуждение, он вошел внутрь и сказал, что хочет помочь. Ему дали большое полотенце и поставили вытирать стаканы рядом с сероглазой девушкой, в которую он тут же влюбился.
Глава 4
Продолжение отдыха в Кэмп-Морган. Важный разговор с девушкой по имени Джесси Мэйхью. Кошмары Дика Робертса прекращаются. Джордж Браш отказывается от денег
В кухне состоялся своеобразный конкурс. Работавшие там студенты затеяли петь студенческие песни, которые поют в их колледжах. Начали девушки, исполнившие песню техасских методистов. Затем парень с девушкой, которые мыли чашки и блюдца, спели «Висконсин, твои залы прекрасны всегда». Потом сероглазая девушка, работавшая рядом с Брашем, отважилась на песню Мак-Кеновского колледжа в Огайо. Она сделала предварительное вступление и объяснила, что у нее нет ни слуха, ни голоса, но она будет стараться изо всех сил, чтобы не отставать от других. Она даже не спела, а как-то монотонно прочитала песню, но ее манеры и спортивный вид были настолько пленительны, что она заслужила самые громкие аплодисменты. Потом выступили парень из технологического института в Джорджии и девушка из Мизулы. Затем выступил повар-швед, который никогда не учился в колледже, но когда-то жил в Упсале и работал в университетской столовой; он исполнил одну из песенок тамошних студентов. Затем все стали требовать, чтобы завстоловой тоже спела что-нибудь. Все недолюбливали эту мадам, но с того вечера, когда она, пунцовая от смущения, с огромным трудом припомнила и спела через слово какую-то галиматью, выдаваемую за песню Гаучеровского колледжа, она здорово выросла в общем мнении. Потом потребовали песню и от Браша. Он исполнил гимн своей alma mater столь блестяще, что все просто замерли. А он как ни в чем не бывало продолжал вытирать свои стаканы. Студенты с шумом столпились вокруг него, спрашивая, надолго ли он приехал в лагерь. Но завстоловой тут же призвала к тишине, стуча в медный таз.
— Уже девять часов! — объявила она. — С такими темпами мы никогда не закончим. А ну-ка пошевеливайтесь!
Последние десять минут работали в бешеном темпе.
Браш выбрал момент и шепнул сероглазой девушке:
— Можно вас спросить?
— Что вы сказали?
— Можно поговорить с вами после того, как мы закончим?
— Со мной? — начала она нерешительно. — Да. А о чем?
— Я бы хотел очень многое сказать вам.
Дальше они работали молча. Когда последовал сигнал об окончании работы, у дверей возникла давка: все торопились к пристани, чтобы поскорее занять лодки, оставленные для работников кухни. Завстоловой через все помещение направилась прямо к Брашу.
— У меня есть вакансия, если вам захочется остаться и поработать здесь, — сказала она Брашу.
— Благодарю вас. К сожалению, завтра вечером я уезжаю, — ответил он, даже не взглянув на нее, потому что следил за сероглазой девушкой, мелькнувшей в дверях.
Браш догнал ее на улице.
— Может, посидим на лавочке у пристани? — предложил он.
Она не ответила. Браш понял, что у нее изменилось настроение, и стал подбирать слова, чтобы расположить ее к себе. И наконец произнес отрывисто и с неожиданной силой:
— Я понимаю, вы, должно быть, смертельно устаете после такой работы по субботам, но я прошу вас сделать для меня исключение. Наверное, мне лучше найти вас завтра, но только я хотел сказать, что завтра я уезжаю, и поэтому нам лучше всего встретиться утром. А теперь, как очень большое одолжение, не могли бы вы позволить мне кое-что сказать вам прямо сейчас?
— Мы можем посидеть в клубе, — коротко ответила она и направилась к дому, стоящему особняком, — общежитию для официантов.
Когда они вошли внутрь, там творился сущий бедлам. Из комнат доносились громкие женские голоса:
— Луиза, дай мне твои сандалии!
— Не надевай свитер, ты в нем изжаришься!
Какие-то парни кого-то ждали на лестнице. В окно на втором этаже высунулась девица и завопила:
— Где Джесси? Джесси!
— Я здесь, — ответила снизу спутница Браша.
— Джесси, выручи, дай на вечер твой платок!
— Возьми, Хильда, только не разбрасывай там ничего у меня.
Компании парней и девушек то и дело выходили на улицу, окутанные облаками волнующих разговоров. Дом понемногу пустел и погружался в тишину. Джесси привела Браша в клубную комнату на первом этаже. В комнате стояла старая мебель, выброшенная из холлов и гостиных. Там был карточный стол с ногой, забинтованной изолентой, и с обшарпанной кожей; стояли вразброс несколько кухонных стульев. Вокруг царил беспорядок. Джесси механически начала расставлять стулья по местам, поправлять диванные подушки, складывать разбросанные журналы. Она повесила на свои места брошенные прямо на диване и на стульях гитары, убрала забытые теннисные ракетки. Затем села на кушетку и стала развязывать ленту, заплетенную в волосы.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Джордж Марвин Браш. Я родом из Мичигана. Я продаю школьные учебники. Я приехал сюда по делу — встретиться с одним человеком. Я попросился к вам поработать на кухне, потому что мне нравится среди студентов и там, где люди работают. За свою жизнь мне приходилось заниматься самой разной работой.
Джесси устроилась поуютнее и встряхнула головой, расправляя освобожденные волосы. Она слушала Браша с самоуглубленным вниманием, словно что-то решая в уме.
— У вас чудесный голос, — сказала она. — Все подумали, что было бы неплохо, если бы вы решили остаться и поработать у нас.
