Потом на — мосту ощутилось движение, кто-то двинулся по мосту. Это оказались овцы. Впереди них шел чабан с лохматым, как сто папах, бараном на плечах. Баран свесил ноги и голову, не брыкался и не блеял; он уже, видно, привык к подобному способу передвижения. Овцы бежали следом, склонив головы, чтобы не смотреть по сторонам. Куда поведут, туда, значит, и надо идти, только бы не смотреть по сторонам, ничего не видеть, а то увидишь и помрешь со страху.
Зенитки бушевали, «юнкерсы» бросались на мост и от злости никак не могли попасть в цель. По мосту цокали копытца. Чок-чок-чок… Вода в реке встала на дыбы и рассыпалась миллиардами брызг. Над рекой висела безобидная радуга.
— Заводи «примус»! — подбежал Хасан. — Поехал за пастушками. Садись, кто куда, поехал! Трогай!
Он подхватил меня одной рукой, подтащил к машине. Наш «примус» чихнул при раза и, как ни странно, завелся.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о пригороде Воронежа.
Мы ползли за овцами по мосту. Проскочить бы побыстрее проклятый старый мост!
Однажды я прыгнул с самой верхней площадки вышки. Пока летел до воды, сто раз успел раскаяться… И сейчас — левый берег казался невероятно далеким.
Наконец овцы скатились вниз, на заливной луг. Луг тянулся до самой Придачи. Овцы набросились на траву.
И вот уже впереди замаячила Придача.
При въезде в Придачу поперек дорога стояли противотанковые «ежи». Проезд был узенький. Нас остановили автоматчики. В новеньком обмундировании. Поскрипывали ремни. Блестели прикладами новенькие ППШ.
— Кто такие? Документы!
— С того света на побывку, — ответили из кузова.
Подбежал бравый лейтенант. На нем не было фуражки. Он все время поправлял пышную шевелюру.
— Что за народный хор Пятницкого? — уставился он на балалайку Хасана. — С какой части драпаешь? Ну-ка, покажь документы, бандурист!
— Выздоравливающий! — сказал Хасан, доставая из кармана гимнастерки бумажку.
— Салам алейкум! — подошел к машине один из автоматчиков — видно, земляк Хасана. Они заговорили о чем-то на своем татарском языке. Хасан крутил головой, не соглашался. Земляк уговаривал…
— Так, так… — заглянул в машину лейтенант и поправил чуб. — Ясно! С тобой вопрос особый. Присядь! Ложись! Встань! Бегом! Ко мне… Сменить народный инструмент на обыкновенную винтовку. Будешь при мне, — приказал бравый лейтенант Хасану.
— У меня своя часть, — заартачился Хасан, не обращая внимания на жесты земляка. — Я пехота… Я пойду к своим.
— Поговори, поговори… — погрозил пальцем бравый лейтенант. — Кто там еще ползет? Стой! Василенко, Дадыбаев, за мной!
И он побежал наперерез трем красноармейцам, идущим к Придаче по лугу.
— Стой! Стрелять буду!
Те остановились. Автоматчики увели их куда-то.
— Что же мне с вами делать? — вернулся лейтенант. — Куда путь держите?
— Приказано разгрузить здесь, — ответил шофер. — Машину назад сгонять. Там еще остались люди. Госпиталь горит. Людей вытаскивают прямо на мостовую. Не задерживайте нас.
— Куда назад? — усмехнулся бравый лейтенант. — Оглянитесь. Назад машина не пройдет, разве только по воздуху.
От старого моста катилось облако пыли — это, обгоняя друг друга, мчались повозки, брички, телеги…
— Танк бросили, паникеры! — вздохнул военврач.
— Где? — встрепенулся лейтенант.
— У моста…
— Ух!.. — Лейтенант зло выругался. — Дадыбаев, гляди танкистов. — И по тому, как он произнес слово «танкистов», стало ясно, что у него были особые счеты с этим родом войск. — Задержать и ко мне лично. Не к майору, ко мне лично. Сами разберемся.
Нахлынул поток беженцев. Лейтенант с бойцами перекрыл проезд рогатками.
— Стой! Осади!
Захрипели лошади, роняя пену и кровь с порванных удилами губ. Мат, крики… Часть повозок, не успев затормозить, свернула в сторону и помчалась вдоль противотанковых «ежей», описывая круг, заворачивая к дороге.
— Стой! Мать!.. Тормози!
— Тпру! Куда оглоблей!
— Гражданские, проезжай. Остальные, военные, приготовь документы! — потребовал лейтенант. — Сворачивай с дороги! Документы!
Наша машина вырулила к забору, стала. Военврач достал из сумки с медикаментами карту, развернул ее на моей спине, долго изучал.
— Придется ехать в… в Собачью Усмань. Ну и названьице! — сказал он. — Назад не вернуться, лейтенант прав. Не прорваться. В Собачьей Усмани должен быть медсанбат.
— Я здесь останусь, — сказал я.
— Как здесь? — не понял подполковник.
— Будем маму ждать, — повторил я.
— Перестань дурить!
— Нет, будем здесь! — Я выскочил из кабинки. — Рогдай, прыгай! Бежим!
Рогдай прыгнул с узелком, и мы побежали вдоль забора, выскочили на проезжую часть дороги, и прежде чем сообразили, что делаем, нас закружило в толпе, толкнуло тачкой, мы чуть не угодили под телегу…
Когда вернулись к забору, машины уже не было…
Мы сели в тень. Пыль относило ветром в другую сторону улицы.
Люди шли волнами. Видно, они разбегались, когда налетали самолеты, а налет кончился — и они торопились уйти как можно быстрее в тыл…
Вечерело. Что-то нужно было предпринимать… Мы сидели у забора. Если видели машину или повозку с ранеными, подбегали, но раненые были незнакомыми. Мы устали и ошалели от всего пережитого.
— Пойдем вперед! — предложил Рогдай. — К самому началу. Как будут проверять документы, мы и будем смотреть маму. Тут ее можно проглядеть.
Мы подошли вплотную к противотанковым «ежам». Постояли. Увидели, как в сторонке, на огороде, стояли давешние танкисты, которые бросили танк у Чернавского моста. Их охраняли автоматчики.
— Давай спросим, где Хасан? — предложил Рогдай.
— У кого?
— Вот… Тот… Без фуражки. Документы спрашивал.
Мы увидели бравого лейтенанта. Он беседовал с майором. Майор был — не бравый. Гимнастерка выцвела, пилотка сидела на голове, как пельмешка, галифе в глине. Зато у майора было два ордена Красного Знамени.
Мы подошли. Мы слышали, что командиры говорили между собой.
Майор сказал зло-презло:
— Труп бойца — плохой пример для живых. Я требую, чтоб отдали их мне. Не таких поднимал в атаку. Бывает…
Лейтенант говорил с растяжкой:
— Фашист на пятки наступает, а они бросили боевую машину! Даже не в бою… Вот тут, рядом. Это дезертиры. Дезертирство в такой обстановке — предательство. А с предателями разговор короткий. И это наш долг. И мой и ваш. Я обязан выполнить долг.
— Конечно, ужасно! Бросить боевую машину! — поморщился майор. — Не представляю, как могли бросить исправную боевую машину.
— И нечего покрывать предателей, — твердо сказал лейтенант. — Вы знаете положение. Ни шагу назад! Отступать некуда.
— Вы были хоть раз там? — показал майор рукой на город. Над городом поднимался в небо дым.
— Не был… Но если дадут приказ, пойду… Я прямо из училища…
— Отдайте на мою ответственность, — потребовал майор.
— Не могу! Если гангрена… ампутируют ногу. Они предатели.
— Ну… — Майор посмотрел с грустью на лейтенанта. — На вашу совесть.
Он повернулся и пошел к домам. Странно, такому мирному, прямо домашнему майору, с пилоткой, надетой на самые уши, дали два ордена, а лейтенанту — ни одной медали…
Лейтенант что-то скомандовал автоматчикам, те повели танкистов огородами. На огородах росли морковь и огурцы. Мы надергали морковки, сорвали теплых огурцов, сели. Захрумкали зелень, чтоб чем-то заглушить голод. Танкистов отвели недалеко, лейтенант что-то зачитал по бумажке.
Зря мы не поехали на машине! И все я… Я виноват! Рогдай ни при чем. Я первым выскочил из кабины. Раньше брат никогда меня не слушался. Скажешь ему: «Не ори!» — он нарочно будет орать как резаный. Сегодня он послушался меня, и напрасно: если бы он не спрыгнул с машины, я бы тоже остался. Доехали бы до Собачьей Усмани, там бы наверняка нашли маму — туда эвакуировали госпиталь.
Я снял куртку, набросил на брата. Он был в одной рубашке, в трусах, в панамке. Спасибо, догадался надеть ботинки, а то был бы совсем голым. Становилось прохладно. Солнце опустилось к земле, на него уже можно было смотреть.
Когда ударили автоматы, я развязывал зубами узел, чтоб посмотреть, что мы захватили с собой из дому.
И вдруг до нас донесся крик.
Мы увидели почему-то только одного танкиста. Он бросился бежать… Лейтенант выхватил автомат у бойца, вскинул оружие, раздалась еще очередь, и танкист упал.
— Убили!.. — с ужасом сказал Рогдай.
…Вспоминая сейчас то чувство, которое я испытал при виде расстрела танкистов, я точно помню, что вначале я удивился не тому, что их расстреляли, а тому, что это произошло на наших глазах.
«За что? — подумал я. — Шпионы, наверное, враги народа?..»
